Часом позже он был уже в кафе «Часы» и рассказывал об этом триумфе клиентам, которые не попали на матч.
Он заработал кучу похвал и неплохие чаевые, а хозяин заведения привел его в восторг, заказав ему такие репортажи на все дни до самого конца матча. И хотя никто не кричал «Да здравствует Феррари!», он чувствовал, что никогда не был так близок к тому, чтобы это услышать.
Он вышел на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха, и заметил, что за ним идет Альфредо Борромеи Артигас, тот самый усатый писатель, что устроил когда-то скандал в Муниципальном театре.
– Браво, юноша, – поздравил он Энцо. – Я прислушался к твоим рассказам и должен сказать, что у тебя есть способности.
– Благодарю вас, – пробормотал Энцо, польщенный вниманием этого человека, который, невзирая на все его выверты, был все-таки профессиональным литератором.
– Уж не ты ли названый племянник Леонида? – сказал усатый литератор, приподняв бровь, словно тут же, на месте, собирался подвергнуть репортаж Энцо подробному анализу.
Тот не стал объяснять, что его, вероятно, спутали с братом, и согласился:
– Да, синьор, мы с вами познакомились на новогоднем празднике.
– А скажи-ка мне, ты, случаем, не социалист? – быстро спросил Борромеи.
Энцо помотал головой.
– Тогда, может, еврей? – поинтересовался Борромеи, прищурившись и испытующе уставившись на Энцо.
А тот никак не мог понять, с чего это писатель так ненавидит сообщество, которое обеспечивало Модену коммерсантами и адвокатами, профессорами университета и офицерами армии. Однако заверил писателя, что не имеет никакого отношения к евреям.
– Очень хорошо, – оценил его ответ Борромеи и, видимо, что-то взвесив про себя, сказал: – Сегодня, чтобы стать писателем, надо уметь печатать на машинке. Ты умеешь, юноша?
Энцо когда-то учился печатать на отцовском «Ройале», служившем Фредо для переписки с поставщиками, а потому кивнул, спрашивая себя, какой смысл таится в этой пулеметной очереди вопросов.
– Мой помощник принял фатальное решение жениться, – вздохнул писатель и зачем-то встал на цыпочки. – Голубок упорхнул во Флоренцию, и мне ничего не остается, кроме как заменить его юношей, которому можно доверять.
Он снова опустил каблуки на землю и, с надеждой посмотрев на Энцо, повторил свое предложение:
– Тебя устроит поработать у меня в магазине приказчиком?
Юноша задумался: с одной стороны, его почему-то пугало общение с этим человеком, а с другой – привлекала надежда на заработок. Ведь если есть работа, то должен быть и заработок.
– Дело в том, что по утрам я учусь, хожу в школу, – сказал он, решив играть в открытую.
– Это абсолютно не проблема, – заверил его Борромеи. – Я интеллектуал, и по утрам я сплю.
– И каковы будут мои функции? – набравшись смелости, спросил Энцо.
– Да те же, что и у юного оруженосца по отношению к рыцарю, – улыбнулся писатель и начал перечислять:
– Перепечатывать мою последнюю рукопись. Обеспечивать меня книгами и газетами для документальной достоверности. И, по надобности, помогать мне в окончательной отделке рукописи.
Он пожал плечами, словно говорил очевидные вещи, и заключил:
– В общем и целом мне нужна помощь, при которой я мог бы не отрываться от энергетического потока, который и есть написание книги.
Вроде бы никаких неподобающих требований усатый писатель не предъявлял, но оставался еще главный вопрос. Он намеревался платить за работу или считал, что помощник всем этим будет заниматься бесплатно?
– Вон там, на улице, выстроилась целая очередь из молодых людей, желающих сделать первые шаги в мире культуры, – вздохнул писатель, махнув головой на непрерывный трафик пешеходов. – Я мог бы стать твоим наставником, понимаешь?
И, не дожидаясь ответа, он запустил правую руку во внутренний карман жилета и извлек оттуда толстый бумажник, где под серебряным зажимом хранилась пачка банкнот. Борромеи вытащил из пачки коричневую банкноту в пять лир, с Савойскими кистями по углам и с королевским щитом, украшенным бахромой, и небрежно протянул ее Энцо.
– Вот, возьми, это твой задаток, – ошеломил он юношу. – Завтра после обеда, ровно в три часа, я жду тебя у себя в кабинете на площади 20 сентября.
Хозяин книжного магазина «Тарантола» поправил на носу пенсне, пристально посмотрел на Энцо, как будто хотел удостовериться, что перед ним живой юноша из плоти и крови, и печально пробормотал:
– Ты действительно хочешь терять время с этим Борромеи?
Энцо уже пожалел, что поделился с ним, какая встреча назначена ему через полчаса. Конечно, его убедила согласиться та небрежность, с какой писатель обращался с деньгами. Но где-то в глубине души таилась честолюбивая надежда, что писатель мог бы открыть ему дорогу в городские редакции, а поэтому он тихо сказал:
– Для начинающего, такого, как я, наверное, будет важно увидеть, как работает профессионал.
– Про-фес-сионал? – гневно отчеканил книготорговец. – Да он халтурщик, и, уверяю тебя, он ни для кого не способен стать наставником!
Похоже, он порядком ненавидел Борромеи, и Энцо, опустив глаза, на всякий случай сделал маленький шажок к выходу.
– Да ты хоть читал его так называемые романы? – бросился в атаку книготорговец, презрительно наморщив нос. – Мне, к несчастью, пришлось пролистать его последний «шедевр», «Запретное чувство».
Он развел руками и бессильно их уронил, грустно покачав головой:
– Патетическая мелодрама для чувствительных горничных, надувательство, если не сказать хуже. Однако эта пачкотня в прошлом сезоне имела огромный успех у издателей. И это в очередной раз доказывает, что публика, предоставленная сама себе, не сможет отличить главу из Флобера от дневников обезьяны.
– Я знаю эту его книгу только по названию, – попытался защититься Энцо, выведенный из равновесия таким разлитием желчи. – И, сказать по правде, другие тоже.
– Мерзость удручающая! – увеличил дозу книготорговец, прибавив с откровенным удовлетворением: – Критика, и я не преувеличиваю, закидала его камнями. Ты читал, что о нем пишет Пеццолини в «Голосе»?
Он не имел никакого представления о Пеццолини, и книготорговец счел своим долгом его просветить.
– Из этого следует, что Борромеи располагает сельскохозяйственным фондом в родной Ломбардии, – процитировал он по памяти, – и остается только гадать, почему этот второй Цинциннати не удаляется от мира, чтобы возделывать картошку, а упорно занимается писательством.
Он довольно хохотнул, но, увидев, что Энцо очень хочется уйти, ядовито проговорил:
– Иди, иди, учись у него! Может, и поймешь, почему эти гусыни-читательницы его так боготворят.
Обидные рассуждения об успехе Борромеи подтверждала роскошь палаццо, с его гипсовыми статуэтками и цветочными венками, в изобилии украшавшими бельэтаж, где располагалась студия.
Чтобы попасть в студию, достаточно было подняться на два марша лестницы, но когда Энцо увидел, что здание снабжено электрическим лифтом, он не удержался от искушения его испробовать.
Он осторожно вошел в кабину, закрыл за собой решетчатую дверь и внимательно изучил ручку, с помощью которой регулировалось движение лифта. Как только он отважился привести ее в действие, весь аппарат вздрогнул: завертелись зубчатые колеса, задвигались тросы, и он почувствовал, как непреодолимая сила толкает его вверх. Вытаращив глаза, Энцо присел, чтобы самортизировать, и вцепился в стены, как кот, а когда момент колдовства миновал, обнаружил, что его новый работодатель саркастически наблюдает за ним с лестничной площадки.
– Первый раз оставляет сильное впечатление, – признал писатель, возясь с рукояткой, чтобы выпустить пассажира, – но к таким удобствам быстро привыкаешь.
Он явился вызволять Энцо, накинув поверх пижамы шелковый домашний халат, расшитый драконами, совсем, как халат китайского мандарина. Взгляд Энцо невольно скользнул по его гладко выбритым загорелым икрам и остановился на домашних туфлях, осыпанных сияющими камешками.
– Воспоминания о Венеции, – вздохнул писатель, протянув руку для приветствия. – Именно в этом чарующем городе берет свое начало Восток. И этим объясняется, скажем в скобках, отчего у всех венецианок внутри столько огня.
– Добрый вечер, синьор Борромеи, – тихо сказал Энцо, отвечая на рукопожатие.
– Ради бога, давай без церемоний! – сказал писатель, пропуская его вперед. – Зови меня просто Альфа. И, если ты не против, давай на «ты».
Кабинет был просторный, как целая редакция. Одно из окон выходило на центр города, другое – на волны холмов.
По периметру комнаты стояли шкафы, заполненные книгами, а над ними красовались охотничьи трофеи. Энцо насчитал двенадцать голов антилоп с винтовыми рогами, похожими на штопоры, но главным экземпляром была голова тигра, который следил стеклянными глазами за гамаком, прикрепленным в полутьме у задней стены.
– Вы были в Индии? – восхищенно спросил Энцо.
– Я провел целый год в Бенгалии, – сухо ответил Борромеи. – А разве мы не договорились перейти на «ты»?
– Хорошо, Альфа, – решился Энцо, глядя на тигра. – Интересно, какой вид ружья способен завалить такого зверя?
– Что за идея! – с гримасой отвращения возмутился писатель и выставил вперед ладони, словно отталкивая от себя невыносимое подозрение. – Только выскочки отправляются на большую охоту с огнестрельным оружием! – И, смерив глазами Энцо, напомнил: – Тигр – одно из самых благородных животных, и тот, кто хочет бросить ему вызов, должен сделать это, соблюдая положенные законы.
– Справедливо, – заметил Энцо, хотя и не мог представить себе, как можно идти на такого зверя без ружья крупного калибра.
– Три дня и три ночи мы шли по его следам с моими сипаями в окрестностях священного Ганга, – ошарашил его Борромеи и улыбнулся огромной башке тигрового чучела, как будто увидел образ друга. – Моим единственным оружием было длинное копье, благословленное одним мошенником, который слыл святым. С этим копьем в руках он и закончил свою жизнь.