– Вот что я хочу сказать, – еле слышно прошелестел его голос. – Ты знаешь уйму интересного, Альфа. Хорошо, что ты можешь меня чему-то научить.
– Мы с тобой товарищи по оружию в сражении за литературу. И между нами должно быть то же взаимное доверие, что соединяло Ахилла и Патрокла, – закончил он свою мысль, окончательно растрогав Энцо. Потом предложил ему еще затяжку и прибавил: – Разумеется, все, кроме содомии.
Писатель снова начал диктовать, и теперь голова Энцо стала легкой, пальцы просто затанцевали на клавиатуре. А «Оливетти», казалось, на лету схватывала все его намерения, как разумное существо. Очередная глава романа возникала из ничего, параграф за параграфом, с какой-то фатальной четкостью, а он втайне любовался девушкой, мечтавшей отправиться в Огненную Землю, ощущал аромат Нормы, а на обратном пути домой с полным счастья сердцем и ватными ногами, напевал каватину из оперы, носившей то же имя:
«Casta Diva, che inargenti queste sacre antiche piante, a noi volgi il bel sembiante, senza nubi e senza vel».
Дино сдал устные экзамены к середине июня, и на следующий же день они втроем уехали на «Маршане».
– Наконец-то можно сменить атмосферу, – заметил Фредо, когда они въезжали в виа Эмилиа перед грузовиком, который развозил рабочих. – Надо двадцать лет прожить рядом с женщиной, чтобы понять, как здорово уехать из дому.
Энцо, сидевший на откидном сиденье за спиной водителя, почувствовал, как пелена грусти опускается на его душу. Даже если отношения родителей и расползлись окончательно, настанет день, когда они с Нормой покажут всему миру, что далеко не всем парам суждена такая судьба.
Фредо, громко сигналя, обогнал телегу, запряженную парой быков, очень близко прижавшись к ней и не обращая внимания на проклятия фермера. Обернувшись к сыновьям, он вдруг сказал:
– Я женился на вашей матери, потому что у нее уже был виден живот. Я любил ее и не мог оставить одну, не взяв на себя всю ответственность. И я хочу, чтобы вы знали: хоть мы и ссоримся, я сто раз поступил бы точно так же.
А она? У нее был выбор? Она вышла бы за него сто раз?
– Мы полжизни прожили вместе. И хотя она и устраивала мне засады в спальне и кидалась туфлями, ей я благодарен больше, чем кому бы то ни было, – снова заговорил отец.
Как будто только за рулем он мог обрести внутреннее равновесие, чтобы говорить о своих чувствах. И Энцо удивился, услышав его слова:
– При мысли о том, что я рисковал потерять ее еще до того, как началось это приключение, меня охватывает дрожь.
– Мама все время говорит, что ее семья была против, – объяснил Дино.
– Я говорю о том времени, когда появились на свет вы, – уточнил отец. – Джиза сильно рисковала, чтобы произвести вас на свет. Особенно это относится к тебе, разрушитель, – прибавил он, обернувшись к Энцо. – Понадобилось ждать три дня, пока врач объявил, что опасность миновала. В адресном столе я сказал, что опоздал с твоей регистрацией, потому что был гололед и я не решился выйти на улицу. Но на самом деле я не решался выходить, пока не услышал, что с вами все в порядке.
Энцо покачал головой и спросил себя, уж не по причине ли тяжелых родов мать предпочитала ему Дино.
Увидев первые дома Кастельфранко, он подумал о том шумном приеме, который маленький городок оказал каравану моденских водителей, и о засаде, которую сразу после этого им устроили деревенские жители, и о шуме мотора Надзаро. С того дня прошло всего несколько лет, но ему все события казались отошедшими в далекое прошлое, похороненными под внезапными сюрпризами мчащейся галопом жизни.
– Однако характерец у вашей матушки еще тот, – снова заговорил Фредо.
Он притормозил, чтобы дать дорогу переходящему улицу фазану, и, прежде чем снова нажать на газ, предостерег:
– Вот увидите, какой спектакль она устроит в тот день, когда кто-нибудь из вас представит ей свою невесту.
– А зачем нужна невеста? Для молодого джентльмена гораздо лучше и проще иметь тесный круг подружек, – фанфаронски заявил Дино, и Энцо нашел это высказывание напускной патетикой.
– Да уж, Леонид тебя хорошо обучил, – проворчал Фредо с горькой улыбкой, в которой сквозило и осуждение, и смирение. Он опасно обогнал бормочущий дешевый автобус, а потом сказал:
– Слово, данное друзьям, держат любой ценой. Но я бы на его месте не спал ночами, узнав, что где-то по городу бродит кровь от крови моей.
– «Sola mater certa est». «Только мать может быть уверена», – изрек Дино. – Кто знает, действительно это его сын или сын какого-нибудь прохожего пьяницы.
– Ну а если они похожи, как две капли воды? – возразил Энцо. – Представь себе потолстевшего Рубена с императорскими усами, и ты получишь графа Рипафратта.
– Для мужчины существует много способов поддержать своего сына, – прокомментировал Фредо. – Даже если он не хочет жить с ним вместе, он может постараться протянуть ему руку помощи.
– Ага, попытайся ему это сказать! – предложил Энцо. – Вы ведь всю жизнь с ним знакомы!
Но отец помотал головой, словно речь шла о какой-то ловушке, в которую ему не хотелось угодить.
– Я уже достаточно стар, чтобы знать, чего стоит давать советы другим. Это все равно что пить из дырявого ведра.
На ночь они остановились в католической гостинице, а на следующее утро Фредо велел сесть за руль старшему сыну, новоиспеченному обладателю автомобильных прав № 999.
Дино вел «Маршан» с рассудительной уверенностью по всему побережью Марке, и после рыбного обеда в траттории Сан-Бенедетто отец распорядился, чтобы за руль сел Энцо.
– Мы уже достаточно далеко сместились к югу, и никто не станет останавливать машину с моденскими номерами, чтобы проверить, есть у тебя права или нет, – уверенно сказал он и прибавил вполголоса: – Тем более что здесь все ездят, как последние собаки, а потому, даже если ты сделаешь ошибку, ее никто не заметит.
Вот так в шестнадцать лет Энцо впервые сел за руль. Он осторожно повел машину между зданиями бань и вереницами пустых домов, правильно переключая передачи и не обращая внимания на шуточки брата, возвращенного на место за его спиной, а когда проезжал ворота Асколи, наконец почувствовал себя хозяином машины.
Его охватило новое возбуждение, и в этом состоянии ему удавалось сохранять равновесие между крайней сосредоточенностью и любопытством открыть, что таится за следующим поворотом.
– Машина прежде всего! – крикнул Фредо с юношеским энтузиазмом, когда впереди показался мост через устье медленной и спокойной реки Тронто. – Наш Энцино везет нас в южные края!
«Маршан» поднимался в гору, взметая за собой тучи пыли на прибрежной дороге, тянувшейся между холмами Терамо и пляжами, простиравшимися вдоль лазурной поверхности моря. А когда они проезжали мимо станции Торторето, Фредо рассказывал о последнем прошлогоднем празднике святого покровителя Модены, когда они с графом взбудоражили сограждан, въехав в город на «Де Дионе».
Слушая отца и сжимая руль, Энцо испытал странное чувство, словно рассыпанные листки его жизни наконец-то сложились и связались крепкой нитью, чтобы стать подробным и логичным дневником. Мысль о том, чтобы перелистать его сначала, была хороша, но почему-то вызывала ощущение скрытой угрозы: разве, когда что-то становится воспоминанием, это не означает, что оно кончилось?
Сделать эту мысль приемлемой могла только увлеченность, с которой он вел машину, пыл скорости и порыв радости, что у него все получается. И впервые он поймал себя на том, что воспринимает скорость как медикамент, как единственный наркотик, способный изгнать страх смерти.
Он мог бы вести машину бесконечно, и очень расстроился, когда Фредо велел ему сбавить скорость, потому что белое здание в конце прямого участка дороги было гостиницей, где они будут базироваться.
И когда он сбавил скорость «Маршана» до скорости быстрого шага, который легко контролировать, ему показалось, что он понял: его страсть к вождению и девушку по имени Норма объединяло одно качество: и в том, и в другом случае наслаждение было не в достижении цели, а в свободе мечтать о ней.
Джулианова, Розето дельи Абруцци и Кастелламаре Адриатико казались городками вне времени, которые плыли без руля и без ветрил по морю чисто испанского ленивого равнодушия.
Энцо с братом соскользнули в этот уголок старинного Королевства Двух Сицилий безропотно и с любопытством. Они еще никогда не бывали с отцом и его сотрудниками в такой длинной командировке, где все трудности работы смягчала сама атмосфера, располагающая к отдыху.
Старший мастер Ланчелотти говорил, что здесь все стоит в два раза дешевле, чем в Модене, и гарантировал хорошее питание. Единственное, о чем он предупредил молодых участников поездки, были женщины, которые сразу показались Энцо загадочными гордячками. Общаться с ними следовало очень осторожно: одно только грубое или развязное слово – и тут как тут окажется недреманное око ревнивого мужа или братьев, всегда готовых с ножом броситься на защиту чести своих женщин.
Ни братья, ни Фредо не могли знать, что первое лето, проведенное вместе, со всеми его откровенными мужскими разговорами, застольями и осторожными купаниями под прикрытием высоких берегов, будет и последним.
Закончив установку навесов на перроне станции Васто, Фредо объявил выходной. Энцо и Дино весь день разъезжали по долинам, где д’Аннунцио, прежде чем укрыться во Франции от своих кредиторов, написал «Le vergini delle rocce».
Они садились за руль по очереди, набирая высоту на крутых поворотах, и к полудню уже пересекли плоскогорье Чинквемилья.
На востоке еще угадывались плавные спуски долин к морю, а с противоположной стороны горизонт заслоняла непрерывная цепь заросших лесом гор. А дальше взгляд блуждал в бесконечности фантастического рисунка скал и в зеленых мазках лугов. Опаленные солнцем и ослабевшие, они, казалось, существовали исключительно по прихоти какого-нибудь местного божества.
Дорога притулилась сиротой среди ферм и хуторов, и далекие деревеньки были единственными очагами человеческой цивилизации. Эта земля без мостов и каналов казалась географическим воплощением самой безысходной бедности, и все-таки здесь, под лазурным небом, трепетала мирная жизнь, которую не интересовали никакие новшества.