Она тряхнула головой, словно не поняв вопроса.
– Раза два, – сказала она тихо и тут же поправилась: – Может, три… Раз в месяц, как обычно.
– Одна? – настаивал Фредо, и по его лицу пробежала дрожь гнева. – Так одна или… с Ипацией?
Энцо побледнел.
– С Ипацией? – повторила Джиза с запоздалым смущенным смешком. – А это еще кто?
Фредо боготворил Фермо Корни и придавал очень большое значение его дружбе: Корни помогал ему приобретать машинное оборудование, бывшее в употреблении, по сходной цене, получать новые подряды на железной дороге и занимать не последнее место среди городских предпринимателей.
Поэтому сплетни, которые поползли по городу, поставили его в очень затруднительное положение. Кто-то пустил слух, что мадам Клотильда изменяет мужу с писателем Борромеи.
Развеселые кумушки разнесли эту историю по всей Модене и при этом утверждали, что запретные свидания назначались через парикмахерскую на площади Свободы, а в последнее время мадам Клотильда постоянно появлялась там вместе с Джизой.
Уже одна мысль о том, что Корни может обвинить его в сообщничестве, приводила Фредо в дрожь. Жена клялась, что ее подруга не сумасшедшая, чтобы подвергать риску собственный брак ради этого щеголя. А он просто притворился, что это к нему не относится, и смотрел на жену разгневанно, словно это она нарушила клятву верности.
Больше всех прояснения очертаний события боялся Энцо. Если отец обнаружит, что письмоносцем в этой интрижке Борромеи был он, большой беды не миновать.
Слишком много вопросов громоздилось у него в голове, и только один человек был способен дать на них хоть какой-то ответ.
Инстинкт самосохранения велел ему не делать этого, но у него достаточно быстро кончились все заработанные купюры, и в кошельке остались только монеты, которые скулили, как зверьки, упавшие в пересохший колодец.
Настало время набраться смелости и явиться к Альфе в кабинет с самым что ни на есть невинным видом.
– Эвоэ! А вот и Синдбад-мореход, вернувшийся из своих путешествий! – встретил его писатель с шутливой важностью. – А я тебя ожидал в начале сентября!
– Работа затянулась дольше, чем мы предполагали, – ответил Энцо, с облегчением констатируя, что ему радушно предлагают войти.
– Чтобы продвинуться в работе, мне пришлось нанять машинистку – напомнил писатель. – Я дожидался своего оруженосца, и газеты еще не получили первого выпуска. А мы тем временем уже подошли к третьей главе, и публика с ума сходит от желания получить продолжение.
– Я очень рад, – сказал Энцо и решил сделать маленький дипломатический ход: – Этот роман заслуживает большого успеха.
– Да ты садись, юноша, – сказал Борромеи и пододвинул ему стул, стоявший возле того стола, что смотрел на городскую улицу.
– Нам надо двигаться дальше.
Усаживаясь на привычный венский стул, он вообразил себе, что работа начнется так же легко и естественно, как весной.
– Я полагаю, ты еще услышишь, что говорят в городе по поводу нижеподписавшегося, – охладил он пыл Энцо, который уже потянулся за листом бумаги. – Пока ты болтался по просторам этого мира, в Модене только и говорили, что о моих любовных талантах, – объявил он, не скрывая удовлетворения.
Энцо кивнул, стараясь не выдавать своих эмоций.
– Единственная неприятность состоит вот в чем: кто-то пустил пулю, что Ипация, да будут благословенны ее ягодицы,– это мадам Клотильда Корни,– вздохнул Альфа.– Не знаю, кто пустил эту пулю: тот, кто желает зла нижеподписавшемуся, или тот, кто ненавидит мужа Клотильды, но факт тот, что муж не на шутку обиделся.– Его плечи задрожали от беззвучного смеха, и он добавил: – Конечно, тот, кто исключительно из-за фамилии[24] делает относительно Корни такие выводы, человек, не по своей воле ставший мнительным и обидчивым.
Он похлопал Энцо по плечу, и ему показалось, что все тело покрылось жидкой грязью.
– В довершение всего, этот псих убежден, что я сам разрекламировал свою связь с мадам Корни, и потому вызвал меня на дуэль, – сообщил писатель, согнув колени, как для выпада со шпагой в руке. – Ему же хуже. При его толщине будет проще простого проткнуть его с первой же попытки.
Дело было гораздо серьезнее, чем казалось, но Борромеи это очень развеселило.
– Учитывая, что тут затронута честь, самое большее, чем нам может грозить дуэль, – это штраф, – оценил он, поглаживая усы. – Но зато вдумайся, мой милый, какую рекламу это принесет новому роману!
Тут позвонили в дверь. Борромеи высунулся в окно и, узнав звонившего, крикнул в эйфории:
– Лео, старая перечница! Ты пришел как друг или как секундант?
Обернувшись к Энцо, он велел ему открыть дверь вновь прибывшему.
Вылезая из лифта, граф Рипафратта посмотрел на него как на привидение.
– И ты здесь? – спросил он, помрачнев.
Он все еще не простил Энцо тот разговор в полях Рубьеры.
Граф попросил Энцо посторониться, вошел в комнату, закрыл за собой дверь и с удрученным видом прислонился к ней.
– Альфа, ты еще не знаешь, – тихо сказал он и потрогал себя по груди: – Я только что получил это письмо.
– А я что говорил? Даровая реклама! – воскликнул писатель, обращаясь к Энцо, потом повернулся к Леониду:
– Ну и когда желает биться этот пингвин-параноик?
– Он тут ни при чем, – объяснил граф помертвевшим голосом. – Сатисфакции требует его сын.
– Сын? – пробормотал Борромеи.
– Он утверждает, что ты замарал имя его матери, рассказывая повсюду, что водил ее в «Щит Франции», – пояснил граф, вытаскивая из кармана пальто конверт.
– Да он бредит! – запротестовал писатель и, указывая в глубину кабинета, твердо сказал: – Тому свидетель – мой гамак, не говоря уже о директоре «Щита Франции»! Ипация – это особа в два раза моложе мадам Корни!
– Может быть, достаточно все разъяснить? – робко предложил Энцо, но никто не стал его слушать.
– Ладно, пусть так! – вырвалось у Борромеи. – Если этот псих хочет отмыть честь матери от оскорбления, которого не было, то это будет означать, что брюхо я проткну ему! А рекламу моему роману создаст и первый, и второй вариант развития событий.
– Но в том-то все и дело, – пояснил граф, – что Гвидо хочет биться с тобой не на шпагах, а на пистолетах!
Вся дерзость Альфы исчезла в мгновение ока.
– Почему на пистолетах? – растерянно спросил он и, закрыв лицо руками, воскликнул: – Силы небесные! Кто навлек на меня эту беду?
Граф положил руки на плечи друга и пригрозил:
– Разве я не говорил тебе, что этот город не прощает успеха?
Борромеи сжал кулак, поднес его ко рту и пригрозил:
– Если я найду того, кто распространил эту чушь, клянусь честью, я отрежу ему язык!
– Может, это парикмахерша, которая тебе поддакивала? – предположил Леонид. – Ты же знаешь, что они болтают обо всем на свете!
Энцо замешкался и задержал взгляд на разинутой пасти тигра.
– Не может быть, – уверенно сказал писатель. – Это моя самая преданная читательница!
– Нам ничего не даст эта игра в Шерлока Холмса, – нетерпеливо воскликнул Леонид и вскрыл конверт. – Здесь вызов на дуэль, Альфа. И вот о чем я думаю. Нам будет очень полезно ее избежать, если немного свернуть в сторону от твоего кодекса чести.
– Погоди-ка, погоди-ка, – пробормотал писатель. – Письма в салон относил вот этот тихоня.
Энцо вздрогнул, увидев нацеленный на себя палец.
– Но тогда ты с фонарем ее разыскивал! – воскликнул Леонид. – Насколько я знаю на собственном опыте, этот мошенник не умеет хранить секреты.
– Я ничего никому не говорил! – отстаивал Энцо свою невиновность, но уже понимал, что попал в западню.
– Юноша! – крикнул убитый горем Борромеи. – Я считал тебя честным человеком, а оказалось, что я пригрел на груди змею!
– Уверяю вас, это какое-то недоразумение, – гарантировал Энцо, на всякий случай прикидывая на глаз расстояние до двери.
– Итак, мерзкий шпион, ты хочешь видеть меня мертвым! – прорычал писатель и, порывшись в ящике стола, вытащил хлыстик цвета эбенового дерева. – Ну я сейчас задам тебе трепку! – пригрозил он, вертя хлыстом в воздухе так, чтобы он грозно свистел.
Работа была потеряна, оставалось только спасаться.
– Успокойся, Альфа! – приказал Леонид, загораживая дорогу хозяину дома. – Ты не можешь его бить! Я знаю его с тех пор, как он лежал еще в пеленках!
Но тот оттолкнул его, ослепленный злостью.
– Я спущу с тебя шкуру, пес неверный! – орал он, хлеща Энцо хлыстом по руке. Тот не стал дожидаться ни секунды, быстро открыл дверь и, задыхаясь, побежал вниз по лестнице, не решившись сесть в очередную ловушку: в лифт.
XIVОзноб от неизвестной лихорадки1914 год
– Муссолини – самый крутой из всех, – уверял Негус, жуя табачный шарик. За это лето он отрастил себе роскошный разбойничий чуб, который свешивался до самых бровей, но полосатый жилет, надетый в этот день, придавал ему более взрослый и городской вид, чем обычно. – Он на лету понял, что настал час угнетенных, – объяснял он, время от времени бросая холодный и хищный взгляд на какую-то элегантную парочку, гуляющую возле Preda Ringadora. – Сначала мы завоюем Австрию, потом вернемся сюда, чтобы кое-что разъяснить хозяевам нашего дома.
Можно было подумать, что он вернулся с фронта с медалями, во главе отряда, готового пойти на штурм дворца Рипафратта.
– Я хочу своими руками повесить эту свинью. Пусть научится, как обращаться с моей матерью, да и со мной тоже.
Энцо никогда не видел, чтобы он рассуждал о политике, и заметил, что, даже если бы они и пришли с поля боя, правительство никогда бы не одобрило личную месть такого сорта. Но Негус в ответ только повел плечами, словно стряхивая с себя его слова.
– Тогда ты не понял, с какой стороны ветер дует! Этот карлик король будет первым, кого мы поднимем на вилы, – объявил он и, прикоснувшись к большому пальцу, начал отсчет. – Пото