м настанет очередь Джолитти. Затем очередь министров, князей и генералов.
Он сплюнул табак на землю и блаженно заключил:
– Когда мы с ними покончим, не останется никого, кто станет защищать эксплуататоров.
– Пошли уже, – вздохнул Энцо, подняв глаза к Гирландине. Теперь все были за войну. – Ну а кроме этого блестящего проекта, как ты поживаешь? – спросил он Негуса.
Тот выпрямил спину, засунув большие пальцы в карманы брюк из синего полотна, и беспечно ответил:
– Сейчас мечусь до Генуи и обратно.
Потом отступил на шаг и шепнул:
– А ты не знаешь, что проходит через этот порт?
Энцо вопросительно на него посмотрел.
– Дело в том, что здешние господа расположены хорошо платить, – с важным видом продолжил Негус.
Энцо подумал об украденных картинах, об экзотических животных, запертых в клетках, и спросил, нет ли при такой деятельности риска попасть в тюрьму.
Приятель потупил взгляд в мостовую.
– Никогда не произноси это слово, Верзила, – посоветовал он. – Это штука опасная.
Энцо никогда не чувствовал в нем такой отстраненности. Ему оставался всего год в той школе, где они познакомились, а Негус, похоже, уже отчалил к берегам разбоя, туда, где ходят по лезвию бритвы.
– Как бы там ни было, запомни, что тебе скажет Негус, – снова заговорил его старый друг. – Только придурки позволяют себя клевать.
При этих словах послышался звук клапанов и запахло бензином. Сбоку от Собора на улицу вылетел мотоциклист, как всадник, оседлавший «Фреру», выкрашенную в вызывающе желтый цвет. Ощущение, что он сейчас врежется в них, становилось с каждой секундой конкретнее, пока он не остановился в двух шагах, словно ждал, чтобы его узнали.
– Черт побери! – крикнул Негус, идя ему навстречу. – Так ты теперь на мотоцикле?
В ответ кентавр газанул как следует на месте, а когда поднял на лоб очки, Энцо тоже его узнал: это был Вагнер. Шрам побледнел за это время, белобрысые волосы, смазанные брильянтином, зачесаны назад.
Ему сейчас было не больше пятнадцати, а выглядел он совсем как взрослый.
Негус разговаривал с ним так, словно они были хорошо знакомы, и было достаточно одного знака, чтобы Негус оказался на мотоцикле у него за спиной.
И только в этот момент Кентавр, казалось, заметил Энцо:
– А, и ты здесь, габбиано? – обратился он к Энцо с довольным видом. – Значит, и ты еще жив.
– Он был на Средиземном море, – уважительно прокомментировал Негус, сидевший у него за спиной.
Раньше Негус просто не обращал на него внимания при этом хулигане, а теперь отвечал вместо него, как обычно поступают с робким ребенком.
– Я был в Абруццах, – услышал Энцо свой голос. Ему хотелось держаться непринужденно, а потому он прибавил: – На заработках, с отцом и братом.
– Хорошая жизнь: жиреть на подрядах железной дороги, – с издевкой заметил Вагнер. – А кому вы теперь сбываете металлолом? Вашему приятелю, у которого сын наемный убийца?
В городе только и говорили, что о дуэли, состоявшейся на прошлой неделе на лугу пригорода Сан-Ладзаро, и не было никого, кто не знал бы, что Гвидо достаточно было одного выстрела, чтобы Борромеи упал на землю в окровавленной рубашке и с раздробленным плечом.
– Это наше дело, кому и что сбывать, – отрезал Энцо.
– Полегче, Верзила! – с тревогой крикнул пассажир «Фреры». – С друзьями так не разговаривают!
Похоже, Негус испытывал к Вагнеру скорее не дружбу, а чувство зависимости и подчинения, и это повергло Энцо в глубокую печаль. Сначала «Ланча», потом мотоцикл, и кто его знает, что будет дальше… А теперь племя Сант-Амалия купило себе еще и поклонение его старого друга.
– Корни – слабые и жадные, – взорвался Вагнер, нацелив в него указательный палец. – Если вы на стороне народа, железо вы должны отдавать нам!
– Спокойно, ребята, дайте мне сказать, – попытался утихомирить их пассажир с заднего сиденья. – Вот увидите, все можно будет уладить.
– Ты меня услышал, дохлый пес? – не унимался Вагнер. – Или мне прочистить твои уши хорошей плюхой?
Энцо вдруг с трепетом понял, что ни капельки не боится.
Раньше у него подкосились бы ноги, но сейчас гордость оказалась сильнее страха, и он не поддался на наглую провокацию.
– Слушай меня внимательно, белобрысый, – твердо отчеканил он. – Это наше дело, и мы сами решим, кому мы отдадим железо.
Вагнер кивнул, не отпуская рукоятку руля, и глаза его сделались ледяными.
– Все вы хозяева до поры до времени! – крикнул он таким тоном, будто делал невероятную уступку.
Потом опустил на глаза очки и, уже отъезжая, с угрозой добавил:
– Поговорим об этом потом, когда у вас, у Феррари, будут все задницы в заплатках!
В новом футбольном сезоне команду Модены включили в круг, в который входил «Интер» и еще несколько команд из Ломбардии.
С самого первого домашнего матча Энцо возобновил свои экспресс-хроники. Уже через час после окончания матча он появлялся в кафе «Часы» и устраивал настоящую пантомиму, жестами передавая все события на футбольном поле, тем самым получая и признание сограждан, и чаевые.
Печататься в газете оставалось его мечтой, но раненый и униженный Борромеи, прежде чем уехать из города, оставил ему настоящую выжженную землю. Уезжая к себе в добровольное изгнание на Ривьеру в Поненте, писатель наложил вето на его имя во всех местных изданиях, и Энцо, рискуя всем, нацелился в крупную мишень: выслал сборник своих репортажей Лонгони, директору «Спортивной газеты», и предложил свои услуги в качестве корреспондента от Модены.
В отличие от его переписки с Луиджи Барцини, ответ не заставил себя долго ждать. Телеграмму, полученную из Милана, уже вскрытую, подала ему интриганка Джиза. Директор похвалил его репортажи за логику и слаженность и велел ему держаться наготове: если кто-либо из корреспондентов не сможет выйти на поле или заболеет, с ним сразу свяжутся, чтобы он заменил отсутствующего.
Тот день, когда соотечественники прочтут его имя на розовых страницах «Спортивной газеты», все приближался. Вот тогда все в городе узнают, из какого теста сделан Энцо Феррари.
В День святого Мартина улицы Модены заполнялись повозками с длинными дышлами: на них ехала хозяйская мебель и соломенные тюфяки. За повозками быки или запряженные парами клячи лениво и печально тащили телеги с целыми семьями.
В этот день по традиции прекращались все подписания контрактов в сельском хозяйстве, так что арендаторы, не выполнившие своих обязательств, должны были съехать и искать себе другое место.
В то утро Энцо с отцом поехали на «Маршане» на праздник в Бомпорто, деревню на равнине, расположенную у слияния Навильо и Панаро. Возвращаясь на машине, нагруженной кукурузной мукой и соленой рыбой, они повстречали целый кортеж таких арендаторов, которые двигались в густом тумане по равнине.
Энцо с тоской вглядывался в окоченевшие ножки детей в коротких штанишках, в женщин, согнувшихся под тяжестью малышей, которых они несли на руках. Мужчины с мрачными лицами и потухшими глазами шли рядом, на ходу передавая из рук в руки бутылку с вином, и, захмелев, на чем свет стоит ругали привилегии богатых, свое невезение и воровской мир.
Фредо потихоньку ехал с колонной, пока она не кончилась, а когда она осталась за плечами, тихо сказал:
– Не думай, что у нас все было легко, и запомни, что нам никогда и никто ничего не дарил.
Энцо это знал, но все равно у него сжималось сердце, когда он представлял себе этих людей, обреченных ночевать на равнине, на открытом воздухе.
– Однако скажи мне, – со вздохом проговорил Фредо, словно ему надо было снять с сердца тяжелый груз, и Энцо подумал, что он и сам, как эти бедняги, выглядел неприкаянным и не знал, что ждет его завтра. – Наш философ выбрал юриспруденцию. Могу ли я рассчитывать, что хотя бы ты станешь инженером?
Табель успеваемости за первый триместр был уже заполнен, и в июне он должен был наконец получить диплом. Но он скорее дал бы подвесить себя головой вниз, чем взял бы на себя труд учиться весь последний год.
– Но разве я не справлялся с работой там, в Абруццах? – обиделся он.
– Конечно справлялся, – удивленно ответил отец. – Я всегда думал, что у тебя способности к механике, и поэтому мне хотелось видеть, как ты поднимаешься на самый высокий уровень.
– Ты не меня, а наше дело хотел видеть на подъеме, – объяснил Энцо и вспомнил слова Ланчелотти: «Твой отец начинает упускать удобные случаи, и твое присутствие в мастерской просто необходимо».
– С лета я буду готов работать по полной, – сказал он. – И у меня уже есть несколько идей. Почему бы нам не купить автомобильные шасси и не попробовать поставить на шасси кузов?
Фредо не ответил, и у сына зародилось подозрение, что он просто не понял.
– Было бы здорово запустить собственную линию автомобилей, – с трепетом предложил Энцо.
– Предприятие может лопнуть в любой момент, – отрезвил его Фредо, – а вот инженер никогда не останется без работы.
– Ну и удачи ему, – раздраженно заметил Энцо.
Он постучал пальцами по боку сиденья и сказал:
– В феврале мне исполнится семнадцать. Почему ты держишь меня на расстоянии от работы?
– И я все эти годы занимался ерундой, – печально пробормотал отец. – Неужели у тебя нет никакой амбиции стать в жизни хоть кем-нибудь?
И он сгорбился за рулем, а за окном уже начало темнеть.
На следующее утро Модена проснулась под снежным покровом.
К вечеру эта небесная вата окутала всю площадь и собравшихся на ней человек сто манифестантов, требующих, чтобы Италия вступила в войну. Националисты Леонида перемешались с социалистами-революционерами, и к толпе обратился с речью Риччотти Гарибальди, престарелый сын национального героя.
– В Италии мужественные люди никогда не дожидались, пока правительство на что-нибудь решится, – звучно раздавался с помоста его голос, а борода пророка касалась приколотых к красной рубашке ленточек и медалей. – Разве что на него повлияет решение перейти к конкретным действиям, принятое в общем порыве. А потому честь и хвала новым гарибальдийцам, и сегодня готовым сражаться с врагами Италии, с врагами справедливости и прогресса!