– Да никого, дурачок, – успокоила она, но, видя, что не особенно его убедила, тряхнула его за плечи. – Смотри в глаза, ревнивец несчастный! В лицо смотри! По-твоему, я из тех, кому можно диктовать, что делать и что не делать?
И вид у нее при этом был такой решительный, что Энцо стоило немалых трудов не опустить глаза.
– Наоборот, – ответил он и шепнул: – Может, об этом нам стоит подумать. Я имею в виду помолвку. И никто больше не будет морочить нам головы.
Он давно мечтал это сказать, и вот сказал.
– Пожалуйста, ради бога… – вздохнула Норма, словно услышала полный абсурд, и он ощутил, как что-то у него в груди разбилось на мелкие кусочки. – У тебя нет разрешения родителей, и у меня тоже нет. Но если мы его все-таки получим, нам придется каждый раз наряжаться, чтобы выпить чашку чая со всей родней.
– В феврале мне исполнится восемнадцать, – возразил он, – а тебе – в июне. И тогда нам уже не нужно будет ни у кого спрашивать разрешения.
Норма согласно кивнула:
– Когда-нибудь мы доживем до этого дня.
А оркестрик тем временем снова начал играть.
Она завела за уши густые кудри и спросила:
– Хочешь еще потанцевать?
Взяв ее за руку, Энцо снова посмотрел в небо, но увидел только неподвижные звезды Большой Медведицы.
– Молодой человек! – раздался чей-то недовольный голос, и Энцо увидел мужчину с массивным подбородком, мимо которого только что промчался. – Ездить под портиком на велосипеде нельзя!
Он ехал к Малому вокзалу встречать Норму и позволил себе эту вольность, чтобы обогнать телегу, груженную бутылями с последним вином прошлого года. Он обернулся, чтобы жестом попросить прощения за маневр, и вздрогнул, увидев, что его отругал не кто иной, как Фермо Конти.
Энцо всеми силами старался избегать Конти после истории с его женой и дуэлью между Гвидо и Борромео. С тех пор как писатель уехал из города, никто ни разу не обвинил его в том, что он играл роль письмоносца в этой истории. Он был абсолютно уверен, что даже Джиза была не в курсе, но в глубине души боялся, что промышленник что-то узнает, а потому похолодел, услышав, как тот позвал его:
– Энцо! Это ты? Подожди минуточку!
Пришлось смириться и нажать на рычаг ручного тормоза. Шины оказались на скользкой поверхности и потеряли связь с дорогой, и он почувствовал, что падает, но вовремя вывернул и подъехал к Корни.
– Куда ты несешься? – спросил промышленник, и тон его показался мягким, как всегда. – Ты промчался на волосок от меня.
Энцо снова принялся извиняться и указал на повозку, которую неспешно тащили два быка, украшенных бантами и кисточками.
– Еду встречать невесту, – сознался он, чтобы оправдаться.
– Ну если так, то я тебя не задерживаю,– сказал Корни. «Ubi maior…»[27]
– Тогда хорошего вам дня, – отозвался Энцо, еще не веря, что так удачно выкрутился, но промышленник поднял палец, взывая к вниманию собеседника.
– И еще одно, – сказал он, заставив Энцо вздрогнуть, и подошел к нему вплотную: – Вам пришла сертификация?
Насколько ему было известно, не пришла еще никому.
– Не знаю, – ответил он. – Отец говорит, что теперь все сосредоточилось на кавалерии.
– Они взялись за дело всерьез, – перебил его промышленник. – Едва мы пережили прошлую неделю, как перед нами поставили задачу перейти от замков к ружейным стволам. Я знаю, что это коснулось Рицци с его чугунолитейным заводом, Орланди и еще кого-то.
Остаться вне списка было настоящей бедой, и Энцо пробормотал:
– Надеемся, что скоро и нам придет.
– Эта война кажется самой отчаянной и безрассудной с деловой точки зрения, – вздохнул Корни. – Или ты работаешь на государство в надежде, что тебе заплатят, или у тебя отнимают оборудование. Хотя с теми инвестициями, что Фредо делал в прошлом, вы не рискуете оказаться в когтях у министерства.
Энцо кивнул, но сейчас у него перед глазами стояли только светлые кудри Нормы и ее шея, которая просила поцелуя.
– Я сегодня с ним поговорю, – пообещал он, садясь в седло.
– Я советую с ним поговорить. А если и по-прежнему ничего не придет, попроси его ко мне зайти. Вот увидишь, если действовать быстро, решение вопроса найдется.
– Перестань! – протестовала Норма вне себя. – Сейчас ты меня только злишь!
Она убрала в сумочку фотографию берсальера, которая так расстроила Энцо, а когда он захотел взять ее под руку, резко отстранилась.
– Вот что тут странного, хотелось бы знать? – раздраженно спросила она, потом повела рукой, указав на толпу: – Все девушки так делают, все переписываются с военными, честно говоря, все это пустяки, мелочи!
Энцо ненавидел словесные баталии родителей, и с Нормой никогда не спорил и не ссорился, а потому шел сейчас рядом с ней взбудораженный. С одной стороны, ему хотелось вообще исчезнуть, чтобы не было стыдно глядящих на него глаз, а с другой – он никак не мог понять, по какой таинственной причине женщины, такие вежливые с посторонними, оставляли за собой право повышать голос на тех, кто их любит.
– Прости, но я обиделся, – высказал он свой взгляд на вещи. – Мы с тобой переписывались, и нас было двое, а теперь я вдруг узнаю, что ты пишешь и этому парню.
– Я – его «крестная», а он мой подшефный, только и всего! У каждого солдата есть «крестная», и я его даже не выбирала!
Ладно, допустим. Такое поручение девушкам дали в школе, но мысль о том, что этот парень с меланхолическим взглядом будет ежедневно получать письмо от Нормы, стояла костью в горле. Но больше всего его смущало то, что этому типу достаточно было послать свое фото Норме, чтобы получить в ответ ее фотографию. И он уже видел, как чужак любуется Нормой, стоя на посту, с гордостью показывает ее фото боевым товарищам, обсуждает с ними ее достоинства, и эти неудачные, нечеткие фотографии оказались способны вывести его из равновесия.
«Конечно, она показалась ему толстой, – злорадно подумал он. – И поначалу коротышкой или уродиной, которая будет напоминать о себе раз в месяц».
Норма разочарованно покачала головой, словно не могла понять всю эту чрезмерную злобу.
– Вчера он мне написал, а завтра – кто знает… – с мукой в голосе сказала она. – На фронте жизнь всегда висит на волоске.
Энцо подумал о Папаньи и о других, кто пошел добровольцем с первым призывом, и попытался представить себя на их месте, посреди канонады и стонов раненых. Потом увидел Дино в серо-зеленой форме, готового выпрыгнуть из траншеи с зажатым в кулаке пистолетом, и парализованного солдата, который не мог взять в руку даже простую банку. На их месте ему бы тоже захотелось иметь свою «крестную».
– Мы слишком мало делаем для этих бедолаг, – вздохнула Норма и осеклась, пытаясь поймать его взгляд. – Большинство из них даже слышать не хотели о том, чтобы уезжать. Они были такие же молодые ребята, как и мы с тобой, пока не настал тот день… И как подумаю, каково им там приходится, когда мы тут болтаемся по улицам…
После этих слов и слез, катившихся у нее по щекам, ему стало стыдно.
– Я не могу больше вот так стоять и ничего не делать, – снова заговорила Норма, роясь в сумочке. – Они послали наше поколение на смерть, и я должна что-то сделать.
Платок, который она вытащила из сумочки, пах апельсиновыми корочками, высушенными на печке, и тихими вечерами, проведенными вместе. И пока она вытирала платком глаза, Энцо до краев переполнила нежная гордость. Норма была очень доброй девушкой, альтруисткой. И если она потеряла терпение, виноват только он.
– Ты права, – согласился он. – Но что можно предпринять против войны? Только победить, и как можно скорее.
– На фронт призывают мужчин, и они обязаны повиноваться, – сказала Норма. – А для женищин, желающих уйти на фронт, необходимо разрешение от отца или мужа.
Перед Энцо возникла абсурдная фигура Нормы в военной форме, с пехотинскими портянками на щиколотках.
– Ну что ты такое говоришь? – запротестовал он. – Женщины не должны уходить сражаться.
– Но они могут заниматься и другими делами, – заметила она. – Ну для начала ухаживать за ранеными.
У Энцо все сжалось внутри. В последнее время Джиза много говорила о женщинах, уходивших на фронт медсестрами. Из благоворительной организации, где она работала, уже отправились на фронт, смешиваясь с молодыми солдатскими женами, и некоторые коллеги-учительницы, и местные солидные дамы. Она возмущалась всякими словечками, которые нередко отпускали горожане по поводу их благородства.
Узколобые кумушки определяли женщин-добровольцев как нечто нехорошее и подозрительное. Ими двигало прежде всего недовольство обилием всяких неожиданностей и смешения понятий. И Энцо порой тоже было неприятно выслушивать эти злобные шуточки. Однако здесь было другое. Апельсиновые корочки на печи исчезли, и вокруг него воцарился холод.
– Я хочу поехать с Красным Крестом, – прошептала Норма и прижалась к нему, дрожа всем телом, как будто ей тоже стало очень холодно. – Я была уверена, что это правильно. А потом подумала о нас, о тебе, как ты с ума сходил из-за какой-то фотографии, и мне стало страшно.
Он увидел, как она прикусила губу, и услышал ее голос:
– Ведь ты ненавидишь меня, правда?
Энцо попытался ответить, но не смог: он вдруг сразу превратился в маленького мальчика, у которого не получалось подобрать нужные слова, чтобы выразить свои мысли.
Натан вызвал Фредо и предупредил его, что теперь сертификаты выдавались только крупным предприятиям и на этот раз «подмазать» чиновника будет недостаточно.
Единственным выходом было инсценировать куплю-продажу, передать оборудование Корни и подтвердить, что это его оборудование, раньше, чем начнется процесс реквизиции. Если фирма ликвидирована, то и взять с нее нечего. А по окончании войны промышленник все возвратит без бюрократических проволочек. Он обещал даже обеспечить работой Энцо. Но Фредо колебался.
Корни показал себя как друг, над ними не капало, но пойти по этому пути означало уволить рабочих и, что не менее болезненно, в один прекрасный день оказаться не у дел.