Энцо вел «Цезаря» по проспекту Виктора Эммануила, а когда они проезжали заставу, ветер донес до них отчаянно-разудалые песни. Он решил уже проводить друга до самого дома и, переехав через рельсы, спросил:
– Когда тебя ждут? Утром?
– В восемь, – прошептал Негус и признался с оттенком стыда:
– Мать велела мне благословить фуфайку, чтобы пули пролетали мимо.
– У кого благословить? У монахов? – спросил Энцо, указав на Дарсену.
– Какое там! У старухи Зобеиды. Говорят, у нее есть сила.
И презрительно повел плечами, чтобы как-то оправдать суеверие матери.
Энцо объехал зеркало неподвижной воды и, остановив машину напротив старых домиков лодочников, подумал, что никогда еще не входил в домик своего друга. Зато его мать он представлял себе уже давно и очень ясно: очень тонкая, волосы разделены пробором, где уже просвечивает седина, все время в тужурке, даже летом.
– Я привез тебе подарок, – сказал он Негусу, когда тот выходил из машины.
– Я сам тебе покажу, Верзила, какой подарок ты должен мне сделать, если ты действительно мой друг, – с разбойничьим видом бросил Негус и поманил Энцо за собой в густой кустарник, что рос на берегу.
Энцо пожалел, что сразу не отдал ему конверт. Он тоже вылез из машины и ощупью вошел в кустарник, ориентируясь на слух по свисту Негуса, и прошел в двух шагах от воды, в которой качались отражения звезд. И вдруг нос к носу столкнулся с Негусом и заметил, что лоб друга покрыт крупными каплями пота. Как по волшебству, тот невесть откуда вытащил револьвер и, держа его за ствол, легонько уколол Энцо узким, как нож, дулом.
– Я должен был бы сделать это сам, но оказалось, что это не так-то легко, – прошептал он и, настойчиво протягивая Энцо пистолет, спросил: – У тебя хватит духу выстрелить в меня, Верзила?
– Что?! Прямо сейчас? – изумился тот.
– Один выстрел в упор в левую руку, – поделился призывник своим планом. – Здесь нас никто не увидит.
– Ты что, спятил? – запротестовал Энцо, отказываясь даже прикоснуться к револьверу.
– Прошу тебя, – настаивал Негус, встав на колени. – Я скажу карабинерам, что выяснял отношения с какими-то чужаками, и клянусь, о тебе не скажу ни слова.
– Пожалуйста, – пробормотал Энцо, – даже не проси меня об этом.
– Ну тогда хоть постой рядом со мной, – умолял Негус и, зажав в руке револьвер, растянулся на сырой земле, положив левую руку ладонью вниз. – Когда ты рядом, я найду в себе мужество! А ты сразу выброси револьвер.
– Не делай такой пакости, Рубен! – приказал Энцо, увидев, как друг уже вертикально прицелился прямо в ладонь. – Посмотри лучше, что я тебе принес!
И он отдал другу конверт.
Негус с любопытством взглянул на конверт, словно это подношение вдруг успокоило овладевшее им чудовище. Он положил револьвер, открыл конверт и, увидев банкноты, недоверчиво посмотрел в глаза Энцо.
– Это мне? – просиял он. – Правда мне?
На следующее утро, по дороге на работу, у Энцо в голове словно жужжал целый рой пчел.
Он спал всего часа два, и его подташнивало, но он был уверен, что поступил правильно.
Навстречу ему, как ликующие голуби, попадались мальчишки-газетчики, которые звонко кричали, что Третья Армада уже готова решительно атаковать возле Триеста.
По сути дела, это был вопрос времени, и буря должна была утихнуть. Оборудование вернется в мастерскую, и он возьмет на себя руководство семейным делом. У него уже сложился свой план: вместе с теми моторами, которые Высшее командование отобрало для военных целей, по наступлении мира в обращении останутся тысячи, и он рассчитывал добыть себе несколько штук, чтобы оснастить новые автомобили. С двигателем от грузовика можно было сконструировать фаэтон, а мощные авиамоторы можно приспособить в гоночных автомобилях.
Он шел, погрузившись в свои фантазии, и вдруг наткнулся на невеселую процессию, которую возглавлял бригадир карабинеров. За бригадиром карабинеры конвоировали колонну парней в наручниках. Арестанты, побитые, в порванной одежде, шли, опустив головы. Одни плакали, другие бормотали, запоздало отстаивая свою невиновность.
– Позор! – кричали им люди. – Родина призвала вас, а вы сбежали!
Энцо узнал среди арестантов неандертальца с фиолетовым фингалом вокруг глаза и окровавленным ртом, и его охватила паника: а вдруг среди них он увидит Негуса?
И тут ему стало ясно, что его подарок, задуманный как поддержка другу во время воинской службы, навел друга на мысль, что с его помощью он сможет вообще избежать этой службы.
Среди парней в наручниках его не было, и тогда он принялся молиться, чтобы все у него было хорошо.
Он бросился к домику Негуса, чтобы хоть у матери узнать, где он, но возможности ее потревожить ему не представилось. Достаточно было прочитать объявление, повешенное на стену: Рубена Виллани считать дезертиром, виновным, согласно статьям закона 138 и 145 военного времени, и подлежащим тюремному заключению в военном карцере до пяти лет.
Осенью умер Чекко Беппе, но австрияки и не думали сдаваться.
Сколько бы дивизий ни посылало на верную смерть Верховное командование, взять Триест так и не удавалось.
Энцо с тревогой ожидал очередного визита военных и медицинского осмотра. Назначение повторного освидетельствования было возможно только однократно. А потому у него оставались всего два выхода: либо негоден по состоянию здоровья, либо годен. И в этом случае он должен будет повторить путь брата.
Энцо называл себя соглашателем, но в глубине души его вовсе не пугала перспектива отправиться на фронт со своим автомобилем и поступить в санитарную службу, как Дино. Может, это было верное решение: не поддаваться драматическим ритуалам, сопровождавшим его поколение, а, наоборот, встретить опасность лицом к лицу. Только так он сможет лично убедиться, что за таинственная сила так изменила брата и целиком поглотила Норму.
По центральным улицам бродили волынщики с бородами, словно сделанными из сахарной ваты, а это означало, что Рождество уже на носу. Однако в этом году праздник казался большим обманом, из тех, что затевают, чтобы не разочаровать детей. Если эту землю когда-то и посетил Спаситель, то ушел он очень быстро и возвращаться явно не собирался.
В эту зиму полной нищеты, когда считали каждую копейку, Модена погрузилась в состояние Поздней Империи. На работе у Энцо рассказывали, что женщины отдавались незнакомым мужчинам за баночку меда или за жестянку с печеньем, а умерших детей закапывали тут же, за домом, чтобы не оплачивать похороны.
Бедолаги дожидались темноты и отправлялись на охоту за дровами, чтобы хоть как-то согреться, и были готовы даже спилить телеграфные столбы. Те, у кого оставались какие-то сбережения, прибегали к услугам черного рынка, чтобы добыть лишний мешок угля и приготовить ужин.
В день, предшествовавший кануну Рождества, Джина отправила Энцо за покупками. Она хотела, как обычно, приготовить тортеллини с бульоном, а потому выдала ему двадцать лир и список покупок, уверив его, что в Сант-Амалии он быстро найдет все необходимое.
За все эти годы он не заходил в бывший караван-сарай, а сейчас очутился на настоящем праздничном базаре, где втридорога продавались окорока, головки пармезанского сыра, птица и кролики, оплетенные бутыли ламбруско и завернутые в солому фьяски с Кьянти.
– С праздничком, малыш, – приветствовал его Вагнер, стоявший за прилавком с ликерами и сладостями. – Как поживает машина?
– Хорошо, – ответил он, и Вагнер пригласил его зайти.
– Видал, какой рынок мы отгрохали? – спросил он, обведя рынок пальцем. – Народ хочет есть, и мы даем ему еду.
Вокруг него роились только городские богачи, которые делали покупки с оглядкой, да пожилые дамы выстроились в очередь к прилавку мясника, в ужасе отводя глаза всякий раз, как мясник ловким движением отрубал головы их каплунам.
– Что-то я тут не вижу народа, – сказал Энцо, но белобрысый не обиделся.
– Вот кончится война, тогда и поговорим о серьезных вещах, – вздохнул он и, вытащив за горлышко бутылку вермута, показал ее Энцо. – А сегодня мы все должны держаться друг друга. Договорились, Феррари?
– Все лучше, чем ссориться, – согласился он, и, когда Вагнер протянул ему бутылку, у него не хватило мужества отказаться.
«Дорогие мама и брат, – читала Джиза, сидя за столом, который упорно накрывала на троих, – пишу вам из палатки, в слабом свете керосиновой лампы, и мне очень жаль, что не могу быть с вами в это первое Рождество без папы».
Энцо покосился на тарелку, которая так и останется пустой. Он считал абсурдом ставить прибор и для Дино, и сейчас керамическая тарелка казалась ему какой-то ослепительно-белой.
«Ностальгия по дому смешивается у меня с глубокой грустью, – читала мать, – но я хочу, чтобы вы знали: я в ладу со своей совестью, потому что все эти месяцы честно выполнял мою нелегкую работу».
Это не его стиль. Почему же Джиза этого не замечает?
«Вернуться домой, в родные горы, на родину… наши доблестные солдаты только об этом и говорят. Я, как и они, надеюсь, что весна семнадцатого года сможет наконец подарить нам победу и мир, о котором каждый из нас так мечтает.
С Рождеством,
ваш Дино».
И это все? Заключительные слова, оборвавшиеся на том месте, где обычно пишут пожелания, заставили его насторожиться.
– Он всегда так хорошо писал, – вздохнула мать, прижав письмо к груди.
Энцо молча кивнул, не отводя глаз от пустой тарелки.
Эти строки вызвали у него глубокую тревогу, словно в душе застыло озеро темной воды.
Вечером в праздник Святого Стефана пришла телеграмма из автопарка 6-го пехотного дивизиона.
Власти информировали, что «Дьятто» находится в распоряжении Командования санитарного корпуса и что дивизион взял на себя ответственность за автомобиль до его возвращения в распоряжение родственников.
Далее следовал номер машины и регистрационный номер водителя автомашины скорой помощи. И ни слова, ни запятой о том, что произошло с Дино или, по крайней мере, где он сейчас находится.