Все до одури повторяли, что победа освятит страну, что народ этой страны станет лучше, но на самом деле все оказались отброшены назад более чем на столетие, а самые уязвимые и хрупкие выглядели так, будто из них еще в незапамятные времена высосали все силы.
Кое-кто был убежден, что эпидемия испанки, жестоко скосившая тысячи ни в чем не повинных людей, была местью Чекко Беппе тем, кто разрушил империю Габсбургов после пятисот лет ее существования.
Другие придерживались мнения, что все дело в заговоре банкиров-евреев, решивших взять под контроль всю Европу.
Были и такие, кто усматривали во всем кару Господню, и тут уж было бесполезно даже пытаться держать больных в изоляции и надевать на лица защитные маски.
Бойцы возвращались в Модену отдельными группами, не веря, что их город превратился в жалкую помойку, что теперь у тех, кто улизнул от мобилизации и получил нарукавники с триколором, спесь стала стилем общения с ними. Они не понимали, как случилось, что, когда их семьи питались плодами рожковых деревьев, нашлись такие, кто умудрился найти в чужой беде способ разбогатеть.
Энцо долгие месяцы мечтал подняться вдоль портиков к центру и как ни в чем не бывало сесть за столик в кафе «Часы».
На месте хозяина он обнаружил его жену, но та его не узнала, и он, как все, занял место за столиком и стал, как простой приезжий, ждать, пока придет официант.
Достаточно было заглянуть в меню, чтобы содрогнуться: цены настолько взлетели, что заказать обыкновенный обед стало невозможно, и этот ассортимент заменили на бутерброд и чашку кофе.
Ему надо было как можно скорее приступить к работе, и, пока он строил догадки, что надо будет сделать, чтобы вернуть оборудование, наладить контакты со старыми рабочими и с администрацией железной дороги, он вдруг услышал, что кто-то насвистывает увертюру к «Сороке-воровке».
– Желаю здравствовать, доблестные сограждане, – прозвучало приветствие, сказанное таким тоном, каким монарх обращается к своим подданным. Все посетители повернулись к входу.
– Сегодня я принес вам прекрасное известие.
Даже Энцо вытянул шею, чтобы разглядеть вновь пришедшего, а когда узнал, то испытал абсурдное чувство, что все это с ним уже однажды было.
Аронне Дзукки, с усиками, подстриженными в форме ласточкина хвоста, в широкополой шляпе, загнутой надо лбом, вошел с хозяйским видом и заговорил с посетителями, сжимая в правой руке рукоятку дорожной палки. На груди пальто из верблюжьей шерсти выделялась непонятно за что зацепленная звездочка, похожая на знак отличия, а раструбы полосатых брюк спускались на темно-лиловые кожаные ботинки с высокими каблуками в кубинском стиле.
– Вы хорошо знаете, что я родом с улицы, – снова заговорил Дзукки и перенес вес тела с одной ноги на другую, как признанный мастер варьете. – Я никогда не забывал, что такое нищета, и, по копеечке накопив несколько лир, я всегда оставался на стороне народа.
Вслед за ним вошли два колосса-близнеца с бритыми головами и монументальными усами цирковых борцов. Когда-то они присматривали за порядком в караван-сарае, так что теперь были одеты не хуже истинных франтов. Они молча стояли за плечами хозяина, который был на несколько голов ниже их.
– И потом, я патриот, – прибавил Дзукки, чванливо поглаживая звездочку, и обе гориллы согласно кивнули. – Вот почему в ознаменование благословенной победы я постановил сделать подарок всем моим согражданам.
Он трижды ударил по земле концом палки, как когда-то делали торговцы скотом, чтобы обозначить конец сделки, и торжественно заявил:
– Я беру на работу на свою фабрику сто человек, пришедших с фронта.
Как только он произнес эти слова, оба его сопровождающих дружно зааплодировали, и им ответили аплодисменты клиентов, которые не могли поверить в такую удачу.
Значит, у него теперь тоже есть фабрика.
– Сто! – повторил Дзукки. – Ни одним человеком больше, ни одним меньше. Им достаточно прийти ко мне с картами фронтовиков, и я их сразу оформлю. Скажите всем вашим, кто вернулся с фронта, что я их жду. – Тут он поднял палку и покрутил ею в воздухе, словно собирался наказать провинившуюся собаку. – Но не присылайте мне ни анархистов, ни социалистов! Эти пусть едут на работу к Ленину в Россию!
По залу пробежал смешок, и Энцо вдруг заметил, что Дзукки недоверчиво его разглядывает. Он и сам не знал, что для него будет лучше: сразу кидаться в ноги или почувствовать себя самым везучим парнем в городе.
– Ты ведь младший сын Феррари!
И старый мошенник пошел ему навстречу, сделав своей свите знак подождать у выхода.
– Ты не представляешь себе, сколько я думал о вашей семье, когда узнал, что скончался твой бедный брат, а ты ушел на фронт, оказав честь Альпийским стрелкам.
Видимо, он не знал, что Энцо всего две недели носил серо-зеленую форму, и то далеко от передовой, но у него не было ни малейшего желания все это рассказывать.
– У меня к тебе есть предложение, друг мой, – быстро переключился Дзукки. – Это касается дела, которое подойдет нам обоим. – И Энцо понял, что уже слышал эти слова, когда тот уговаривал его отца.
– Говорите, Дзукки.
– Ты не знаешь, с какими трудностями сталкиваются в нашей стране такие, как мы с тобой, то есть те, кто хочет просто засучить рукава и больше ничего. Я боюсь, что, победив Австрию, мы сами окажемся побеждены бюрократами из римских министров.
Похоже, для начала он отлично выкрутился, но интересно, куда он клонит.
– Префект проинформировал меня, и это уже точно, что оборудование, изъятое на военные нужды, реституировано не будет, – сообщил он и, видимо, желая прощупать, насколько смущен молодой Феррари, прибавил: – Ну и свинство, правда?
Энцо почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Мать потратила большую часть наследства Фредо, а его доля сильно обесценилась, и без оборудования он не сможет восстановить работу мастерской.
– Вы уверены? – спросил он охрипшим голосом.
– Когда начинаются разговоры о политике, мало что можно сделать, – вздохнул Дзукки. – Однако я всегда говорю, что христианин должен кушать каждый день. И для этого вовсе не надо ждать, когда министр решит подписать свои бумажонки.
Он говорил очень убедительно, и голос его звучал, как дудочка заклинателя змей, но древний инстинкт подсказал Энцо, что надо быть начеку.
– Ты ведь знаешь, что я всегда любил твоего отца, – продолжал он, поднеся кулак ко рту, чтобы поцеловать. – Ты же помнишь, что на его похороны пришла вся Сант-Амалия?
Энцо согласно кивнул, стараясь скрыть недоверие за важной осанкой.
– Именно поэтому я хочу помочь тебе и твоей бедной маме, – великодушным тоном объяснил Дзукки. – Вы уже дошли до той точки, когда без оборудования, в пустой мастерской, ничего не сможете сделать. Но тут речь идет о покупке, всего лишь об одной покупке. Я правильно говорю?
Энцо молчал.
– Так вот, мастерскую куплю я, – раскрыл он свои карты, – а вместе с мастерской – и дом.
Вот тебе и друг…
– Я уже все узнал, – заверил его Дзукки. – Специалист говорит, что все вместе будет стоить примерно сорок-пятьдесят тысяч лир.
Он старался сохранить рассудительный вид, но глаза его уже горели страстным желанием заполучить, что хотел.
– Я дам тебе сто тысяч лир, – голос у него сорвался, – но мне нужно именно это место.
Энцо прекрасно знал, с каких пор Дзукки вбил себе в голову эту идею.
«Вон из моего дома, мошенник!» – услышал он голос отца. И сразу увидел его на смертном одре. Он поручил ему миссию, которую он поклялся выполнить.
– Ты должен вернуть оборудование, расширить мастерскую и сделать ее самой прекрасной в Модене.
– Сто тысяч лир, одна к одной, – повторил новый предприниматель. – Вы купите себе квартиру в бельэтаже на Корсо Умберто. И я тебя возьму к себе на работу руководителем мастерской.
Наверное, это могло бы положить конец всем его проблемам, но тогда он предал бы и Фредо, и те твердые обещания, которые дал себе, уходя на фронт. Он не хотел жить в чьем-либо подчинении, быть «под кем-то», и уж тем более – под Дзукки.
– Давай сделаем все по правилам, – наступал на него тот, возбужденный, как карточный игрок, который боится, что сейчас его блеф выйдет наружу. – Скажи мне сам, сколько ты хочешь в месяц, и я уверен, что мы договоримся.
– Нисколько, – тихо сказал он, прикидывая, каких неприятностей будет ему стоить этот отказ.
– То есть как? – растерянно произнес Дзукки, и лицо его стало жестким. – Смотри, Феррари, наступишь на грабли – получишь ручкой по морде, – пригрозил он.
– Мне жаль, – пробормотал Энцо, испуганный, но твердо решивший не сдаваться.
– Ты что, думаешь вымолить себе работу у старого Корни? – презрительно спросил он. – Тут-то ты и влип! Корни уже набрали себе людей! Во всей Модене только я могу принимать людей на работу.
– Не могу, – упрямо сказал Энцо. – Мой отец этого не хотел.
Эта деталь просто взбесила стоявшего перед ним человека.
– Да ты такой же дурак, как и твой папаша! – взревел Дзукки и схватил Энцо за подбородок, чтобы заставить смотреть себе в глаза.
– Решай сам, Феррари, как ответить правильно, ибо удача приходит лишь однажды, – приказал он, пристально глядя Энцо в глаза.
А потом поставил перед выбором:
– Ну так что? Мы с тобой заключаем договор или ты решил сдохнуть с голоду?
В последний день января 1919 года Энцо, сидя за рулем своего «Цезаря», нагруженного багажом, застрял в пробке.
Город, который его вынянчил и в котором он вырос, снова отмечал день своего святого покровителя с размахом, но он не смотрел на разноцветные палатки и, казалось, не слышал смеха детских компаний, собравшихся возле уличного кукольного театра. Запахи карамели и жареных каштанов, которые когда-то так его привлекали, теперь казались тошнотворными, да и ароматы французских духов, исходящие от веселых девчонок, идущих гуськом за дамой, которая велела называть себя Мадам Виридиана, тоже его не привлекали.