– Повезу туда, где ты мне расскажешь свои мысли.
– О смысле жизни?
– Конечно. О любви и смерти. Об искусстве. О том, куда катится мир. Если останется время, то немножко про убийцу пси-тэ.
– Если не против, поехали к тебе. Я не хочу ночевать дома – как-то, знаешь, не спится, когда маньяки суют конвертики под дверь. А ты один, и у тебя две комнаты, так что решать вопросы этики не придется.
Я нахмурился:
– Как ты поняла, что я один?
– Шутишь? Это даже кони могут видеть.
– А что две комнаты?
– Считывала твои субтрансляции, когда рассказывал про Дима. Ты бессознательно выдал, что у тебя двухкомнатная на Соломенке, балкон во двор, а под окнами – липы.
– Чего-оо? Как?!
Она рассмеялась:
– Посмотрела твои фотки в Фейсбуке. Уже и пошутить нельзя!
Когда и где
Поехать домой, а не в кафе, оказалось хорошей идеей. Пока я просто рассказал все детали дела, уже перевалило за полночь.
Я начал с первого самоубийства – Катерины Петровской. Уверенный в том, что Маришу мало заинтересуют подробности моей довольно пыльной работенки, сперва рассказывал кратко, в нескольких фразах передавая лишь основные факты. Затем постепенно увлекся. Память оживляла подробности разговоров, внешности свидетелей, мест преступления. Я принялся пересказывать полгода собственной жизни в лицах и красках, как блокбастер, – не думая о Марине, больше для себя, чем для нее. В голове становилось яснее, понятнее, чище. Пережитые эмоции возвращались на минуту – и уходили в пространство вместе со словами. В некоторых местах я радостно улыбался (и замечал, что Марина улыбается вместе со мной), где-то дыхание перехватывало, и я говорил с трудом, сквозь ком в горле (Марина хмурилась и подливала мне чаю). Рассказ длился без малого три часа, и это было – как вновь научиться говорить. Пситехнику, если он не преподает, редко приходится говорить дольше пяти минут к ряду. Основная часть нашей работы – слушать и думать, а не сотрясать воздух. А за время работы с Димом я и вовсе отвык от звуков собственного голоса. И уж совсем позабыл, насколько это приятно – когда хочется говорить всю ночь напролет.
Когда я закончил рассказ, у Марины горели глаза:
– Это чертовски интересно!
Имитирует?.. А впрочем, какая разница? В некотором смысле, любая эмоция ферзя – имитация. Пситехник такого уровня всегда контролирует и регулирует свой эмоциональный фон. Марина в принципе не испытывает спонтанных эмоций – никогда. Лишь те, которые хочет испытывать в данный момент. Ну и ладно. Я притворюсь, что ты – обычная женщина. В конце концов, мы на кухне, за окном темень, на столе – стая грязных чашек, а на тебе – мои домашние шлепанцы.
– О, да! – я подмигнул ей. – Ты – внутри детективного романа. Привыкай!
Марина хихикнула и тут же приобрела серьезный вид, забавно свела морщины на переносице:
– Как я понимаю, наш главный подозреваемый – Юрий Малахов?
– Главный и, к сожалению, единственный, – хмуро признал я. – Несомненно, что он убил Дима. Не факт, что преднамеренно. И, строго говоря, у нас нет доказательств против него по двум первым смертям. Но моя косая-кривая атака на него дала все же один важный результат: Малахов показал, что владеет навыками пси-тэ. И очень даже неслабыми.
Марина слегка передернула плечами – очевидно, вспомнив сегодняшнее послание в конверте. Спросила:
– А наш план – это твои шесть зацепок?
– Они самые.
Марина попросила повторить их, и я повторил.
Один. Как Малахову удалось выбить Дима из колеи? Что за технологию он использовал?
Два. Зачем Дим звонил Алене, и почему не дозвонился? С учетом моего последнего открытия, этот пункт видоизменился так: зачем Диму нужно было имитировать звонок жене?
Три. Кто и зачем редактировал фото с детьми?
Четыре. Почему Малахов рискнул встретиться с Березиным в его доме и показаться свидетелям? Зачем он вообще позволил нам выйти на свой след?
Пять. Что было в фотоальбоме в спальне Кати Петровской?
Марина внимательно выслушала и запомнила их все. Первый пункт особенно привлек ее внимание.
– Скажи, ты уверен, что Малахов учился именно там, где говорит? Может быть, он окончил никакой не Политех, а академию пси-тэ?
– У него диплом выпускника Политехнического. В паспорте нет штампа о ранге. В государственных реестрах пситехников он не значится. Но я поставил все это под сомнение и съездил в Политех, а затем – на его место работы.
– И что?
– Все подтвердилось: его помнят и бывшие коллеги, и преподаватели института. Кстати, Малахов был старательным студентом, преподы хорошо отзываются о нем. Не прогуливал лекций, все сдавал вовремя. Хотя и не на отлично, а средненько.
– Хммм… Симптомчик. Все киношные маньяки начинают карьеру старательными посредственностями.
– Так что он никак не успел бы выучиться на пситехника, – подытожил я. – Но зацепка все же остается. Малахов поступил в Политех, когда ему было почти восемнадцать. Поскольку подготовку пси-тэ можно начинать с пятнадцати, то, теоретически, у него было три года до поступления в ВУЗ. Конечно, этого мало для такого уровня навыков, но все же – хоть что-то.
– Хоть что-то… – задумчиво повторила Мариша. – Мне кажется, я знаю, в какую сторону нам идти.
– И?..
– Ты знаешь, как готовят ферзей?
– С помощью эмоциональной депривации.
Что-то в ее лице переменилось на секунду – словно пробежала тень.
– М-да, ты прав… с помощью депривации, точно…
На миг умолкла и продолжила с прежним блеском в глазах:
– Чтобы стать ладьей или ферзем, недостаточно просто окончить академию. Нужна дополнительная подготовка: полгода для ладьи, полтора – для ферзя. Это ты знаешь… Но ты, кажется, не учел, что это за подготовка.
– И что же?
– Скажу тебе так. Если Малахов действительно проделал те штуки, о которых ты говоришь, то он по уровню – не ниже ладьи. Значит, он должен был пять лет проучиться в академии, а затем провести еще полгода в… хм… очень особых условиях. Это тебе не курсы английского, это не проделаешь тайком. Где-то в его биографии должна быть дыра длительностью не меньше полугода.
– Я проверил институт и работу – он не прогуливал, не уходил в долгие отпуска.
– Значит, нам следует искать в школе. Где, говоришь, он провел детство?
– В Полтаве.
– Милый городок, – улыбнулась Марина. – Не вижу повода не съездить.
20 октября
Полтава
Сквозь стены
Мы, люди, по умолчанию верим друг другу. Так мы устроены от рождения. Норма – верить сказанному, не норма – сомневаться.
С течением времени наслаивается опыт. Он – стена, сложенная из кирпичей-убеждений. Каждое убеждение когда-то кем-то сформировано. Редко: мы пережили ситуацию и сделали вывод. Часто: кто-то сказал, и мы ему поверили, ведь поначалу это норма – верить сказанному. Так или иначе, убеждения складываются плотно одно к другому, выстраивают каркас нашего мировоззрения. Расхожая фраза: «Смотришь на мир сквозь розовые очки», – имеет мало общего с реальностью. Большинство из нас смотрят на мир сквозь кирпичную стену. Мы видим не реальность, а свои представления о ней.
И вот теперь мы больше не верим друг другу. Мы имеем сотни убеждений, мешающих доверию. Мужчины лгут, а женщины – еще чаще. «Мужики – козлы, бабы – стервы». Если человек просит денег, то хочет нас обмануть; если предлагает денег – тем более. «Бесплатный сыр – только в мышеловке». Человек без документов – ненормален, ему нельзя доверять. «Не отдам, у вас документов нету!» Человек, одетый не как все, – тоже ненормален. «Вырядилась, поглядите-ка! Сучка крашеная!» Говорит о религии – фанатик, говорит о сексе – извращенец, о политике – радикал, о деньгах – мошенник. Когда человек вообще заговаривает с нами – уже само по себе тревожно. «Нельзя говорить с незнакомцами!» Это из детства, а детские убеждения – самые прочные: камни в основании стены. Кто-то обращается к тебе – значит, чего-то хочет. Плохо, опасно! Нормальный человек не лезет в чужие дела, не пристает с вопросами. Нормальный ничего ни от кого не хочет! Если тебя спрашивают более сложное, чем «который час?», будь настороже. С чего это он спрашивает? На каком основании, по какому праву? Вопросы – статусная привилегия. «Вопросы здесь задаю я!» Что он выведывает? Зачем треплет языком? «Молчание – золото». А уж если чего-то просят – совсем скверно. «Никогда ни о чем не просите. Сами заметят и дадут…»
Так работает стена. Хочешь поговорить искренне – преодолей ее.
Можно войти в дверь – это отдушина для социальных контактов. Она заперта разной сложности замками из этикета и культурных норм. «Простите, что беспокою вас… Мне сказал о вас такой-то (вы знаете его и доверяете). У меня есть предлог для обращения к вам (вполне, с точки зрения общества, уважительный)». Медленно. И все же настораживает: человек взвесит в уме все твои слова, сверит со своей реальностью…
Можно – в окно. Человек оставляет контактные окна: редкие отверстия в стене, сквозь которые он впускает в свой мир нечто новое. Обычно они связаны с работой, хобби, учебой; иногда – с поиском сексуального партнера. Окна приносят развитие, но и опасность. Они открыты, сквозь них втекает воздух, дождь, жара или ночная темень… может и чужак влезть! Мир за стеною опасен – взрослый человек это знает, не зря же он стену выстроил! Потому окна часто узки, как бойницы, или занавешены шторами, закрыты ставнями. Иногда открываются: угадаешь минуту – войдешь. Но окно всегда навязывает тебе рамки, а они стесняют действия.
– Как зовут вашу чудесную собачку?
– Цесочка.
– А как зовут вас?
– Это еще зачем?..
Можно таранить стену или пройти ее насквозь. Так действует большинство пси-тэ. Выбирают кирпич из тех, что держатся слабее, и выбивают его волевым ударом. Или проникают сквозь кладку, как призрак: суггестией или манипуляцией обращаются прямо к подсознанию. Но все это требует хотя бы крохи времени и первичного доверия. Человек может сразу прервать контакт – и ты не успеешь войти в бессознательное.