– В чем прав?
– Все получилось!.. Они получились. Они удались… Как глупо.
– Эксперимент?
Он задумался. Поднял руку, ощупал свое лицо, щеки.
– Что со мной?..
– Все хорошо, – спокойно солгала Мари. – Ты выздоравливаешь, идешь на поправку. Ты начал осознавать. Отвечай мне, и будет легче.
– Они приходили… они показывали… они смогли. Я их не доделал, но они сами…
– Что ты с ними делал? Расскажи.
Теперь он разглядывал собственные ладони, болезненно кривясь.
– Что со мной происходит?..
– Ты проводил эксперимент, – с нажимом сказала Мари. – Он сорвался. Как это было?
– Не сорвался, нет!.. Они удались! Нужно было лишь… довести.
Мари протянула мне руку, я вложил в ладонь фотографию детей.
– Они?
– Да, они, именно. Удались. Я был прав.
– Хочешь сказать, они живы и здоровы?
– Здоровы… – он потер лоб, зарылся пальцами в волосы. – Я здоров?..
– Ты – да. А они? Эти дети остались живы и здоровы?
– Не все… сколько нужно.
Марина сделала крохотную паузу – секунда на то, чтобы вернуть самоконтроль.
– Сколько нужно?.. Необходимые потери?
Мазур поморщился.
– Ошибка персонала, проморгали. Я оставил простой путь для выхода… а эти двое зачем-то сунулись сложным. Персонал не справился… идиоты. Потом другие идиоты все закрыли… Подумать только: несчастный случай!.. Это повод закрыть программу?
– Кто-то погиб?
– Они, – Мазур взглядом указал на фото.
– Они все?!
– Неважно. Двое удались. Они приходили, я видел. Я был прав!.. Нужно было только найти их, доделать…
– Доделать тех двоих, я верно поняла? Они сбежали от вас… недоделанными?
Мазур поморгал, облизал сухие губы.
– Что со мной, а?
Мари не тратилась на ответ. Сказала мне:
– Дай ошейник.
Поднесла изделие к носу Мазура:
– Твой инструмент?
Рот больного расползся в стороны наподобие улыбки.
– Самоконтроль – главное. Все опирается на это! Добиться управления эмоциями, а дальше все просто. Управляешь собой – управляешь миром. Я всегда был прав!
– Зачем ошейник? Почему не стандартный метод?
– Дети… Рефлексия не развита, стандарт не работал… С детьми нужно прямое стимулирование: стимул – реакция.
– И вы дрессировали их, как собак? Били током? Лишали еды? Ставили на гречку?.. Что еще? Розги, иглы под ногти?
– Мари! – одернул я, но опоздал.
Мазур ощутил ее гнев и начал закрываться.
– Не ваше дело. Нет допуска.
– Он приходил к тебе, да? Нашел тебя и дал сдачи? Отомстил за нее?
– У вас нет допуска.
Марина прищурилась. Вложила в слова такую силу, будто впечатывала их в лицо Мазура каленым железом:
– У меня – есть – допуск – ко всему.
– Есть… – прошептал Мазур.
– Где проходил эксперимент?
Он выдавил адрес.
– Когда окончился?
Он назвал год.
– Это список персонала?
Она ткнула ему оборот фото.
– Неполный… еще охрана.
– Юрий Чертков приходил к тебе?
– Да.
– Это он тебя сбил?
– Они получились… Они получились…
Внезапно Мазур закатил зрачки и откинулся на подушку.
– Ты перестаралась, – сказал я. – Слишком сильное давление.
Мари мотнула головой.
– Мы узнали, что нужно. Идем.
Поднялась и направилась к двери. Саша Мазур попался на дороге.
– А ну, постойте! Что вы с ним сделали?
Мари уставилась ему в лицо. Саша попятился, откатился в коридор, стал на полголовы ниже. Пройдя мимо него, Мари бросила через плечо:
– Лучше спроси, что он сделал.
Шелковые
Супермаркет звался «Фуршет». Внушительных размеров ангар, обшитый пластиковой вагонкой. Немалая площадка перед входом сплошь заросла сигаретными киосками, овощными лотками и хмурыми бабульками с сигаретами поштучно. К дверям магазина вела узкая асфальтовая тропа.
– Вряд ли нам туда, – сказала Марина.
Конечно. Уж в супермаркете точно не ставят опытов над детьми. Возможно, полковник Мазур ошибся адресом. А может быть, и нет. Место подходящее для подобного эксперимента: окраина города, несколько панельных пятиэтажек да частный сектор. На другой стороне улицы – какой-то завод за высоким забором. Точнее, был завод в советские времена, а сейчас весь начисто роздан фирмам в аренду. Арендаторы, пожалуй, и составляют большинство покупателей в «Фуршете». Это сейчас. А раньше как было?
Магазин выглядел сравнительно новым. Даже асфальт на площадке перед ним еще не покрылся трещинами. Занимал «Фуршет» аккуратный квадрат пространства: справа – пятиэтажки, слева – АЗС и начало частного сектора, перед «Фуршетом» через дорогу – проходная бывшего завода. Четко очерченное место. Вероятно, раньше его занимало другое здание.
– Обойдем-ка вокруг. Посмотрим, что да как.
За «Фуршетом» обнаружился аптечный киоск, подъезд для грузовиков к складским воротам магазина и стоянка. Вдоль дальнего края стоянки тянулся забор из бетонных плит, в просветы меж плитами виднелся пустырь. Единственным, на что здесь стоило взглянуть, была старая липа. Она росла у самого забора, раскидистая, могучая, накрывала исполинской тенью добрую половину стоянки. Асфальт осторожно огибал несокрушимые корни, будто понимал всю тщетность попытки посостязаться с ними. По стволу дерева, начинаясь в метре над землей и кончаясь выше первых ветвей, распласталось черное пятно. Обугленная кора. Не прожженная насквозь, как бывает от попадания молнии, и не сгоревшая до глубокой раны на теле дерева, – а лишь обглоданная пламенем, опаленная. Рядом с липой когда-то бушевал пожар. Жесткая, как кремень, кора обуглилась, но не занялась и спасла дерево.
Мы переглянулись с Мариной. Потом, не сговариваясь, обернулись к советским пятиэтажкам.
– Нам нужна лавочка, – сказала Марина.
– С бабушками на ней, – добавил я.
Старушек было две. Очень разные внешне, но восхитительно одинаковые рисунком дефектов психики – буквально сестры по неврозам. Про себя я назвал их Левая и Правая.
Левая сказала:
– Раньше-то было… о-оой!
Сокрушенно уронила ладонь и покачала головой. То ли раньше было плохо, то ли сейчас еще хуже, но в любом случае дело дрянь.
Правая добавила:
– У, да. Это, вот это вот, недавно построили… Сарай этот.
Она указала сморщенным носом на «Фуршет».
– А что здесь находилось раньше? – спросил я.
– А?.. Чегой?..
– Говорю: что здесь было до «Фуршета»?
– У… Этот вот был, как же его… – Правая наморщила лоб и принялась вспоминать. Было ясно, что сам объект помнится ей хорошо, а вот название вылетело из памяти. – Этот, такой… для детей…
– Дети были… о-оой! – кивнула Левая.
– Имеете в виду, интернат?..
– Чегой?.. А, интернат, да. Интернат…
– А какой он был? Много ли детей? Как с ними обходились?
Чем хороши старушки – никогда не ставят под сомнение твое право на вопросы. «Кто ты такой? С чего это выспрашиваешь?» – такого от них не услышишь. В их глазах все ясно: ты молодой, потому глупый и не знаешь ни черта, вот и задаешь вопросы.
– Ну, какой… – Правая потерла подбородок. – Он, вроде, для этих был… беспризорников.
– Да не беспризорников, – вмешалась Левая, – а детей преступников. У кого родители сидят в тюрьме, тех, значит, сюда…
– Или вообще померли, – добавила Правая.
– Много было деток?
– Чегой?.. Много?.. Да не, чего много! Какое много! Там их человек десять было или двадцать… Меньше двадцати.
– О-ой, – вздохнула Левая.
– Что-то не так?
Левая издала смешок:
– Поживешь с мое – все у тебя будет не так! То бок болит, то ноги не гнутся, то не видишь ни черта… Как проснешься, так и думаешь: что же сегодня заболит новенькое?..
– А с детьми как оно было? В каких условиях их содержали?
– Да хорошо у них все было!
– Хорошо?
– У, да. То еще при советской власти было… Не, не при советской, но кадры еще старые. Умели работать. Я их начальника знала, интерната этого. Он был этот… как его… полковник, кажись.
– Да, полковник, – угрюмо кивнул я.
– Хороший мужик был, – сказала Правая и уважительно протянула: – У-ууу!.. Он знал, как их держать в узде, этих преступников малолетних. Они у него, это вот, по струнке ходили – любо-дорого. Иногда если выйдут на прогулку – их редко выводили за ворота, но бывало – так шагают ровненько, в рядочек, никто не балуется… Прямо шелковые дети были.
– Ой, да… – подтвердила Левая. – Хорошо их воспитывали, теперь так не умеют… Когда у себя там за забором игрались, то не видно, как они. Забор был высоченный, бетонный, метра три… Вон такой, как там, возле липы. И еще колючка сверху. Когда играли, так ни одного крика через забор!.. Вели себя спокойно, тихо, мирно. Говорили очень вежливо. Никаких там драк или слез… Им годиков по семь-восемь – а тишина, как в библиотеке…
– Шелковые дети?.. – уточнила Марина.
Ни Правая, ни Левая не ощутили змеиного яда в ее словах.
– У, да, воспитывали их на славу! Из такого вот паскудного семени растили нормальных людей! Хорошие там педагоги работали, все эти вот… психологи. А главный был полковник, военный человек, жесткий. Иначе и нельзя! Эту мелкую шваль надо твердо держать, в ежовых рукавицах. Иначе вырастут бандиты или эти вот… наркоманы.
– О-ой, – сказала Левая, – хорошо шло, да плохо кончилось.
– Чем?
– Чем?.. Детскими гробиками, вот чем! – выплюнула она со злобной радостью. Знайте, мол, как оно в жизни бывает. – Вон там вот стояли, шесть штук. Подъехал фургон, и их туда.
– А что случилось-то? Пожар?
– У-ууу, пожар, да! Все горело, полыхало так, что аж светло стало! Мы тут всю ночь не спали, боялись, как бы наш дом тоже не того… не воспламенился…
– Отчего сгорел интернат? Несчастный случай?
– А по-твоему как, счастливый, что ли?! – огрызнулась Правая. – Я тебе говорю: шестеро детей угорели! Да еще двое охранников. Конечно, несчастный.
– А что было причиной пожара?
– Чегой?.. Причиной-то?.. Да кто ж его знает… Наверное, это вот… самовозгорание. Там у них всякая электропроводка была, трансформаторы, генераторы… Однажды ночью как полыхнуло!.. Мы на улицу высыпали, глядим: горит, божечки! Уу, горит!..