— Нет? — Она лукаво приподняла бровь.
— Нет. Я решил провести отпуск в Казани и провести время с Максимом. Во-первых, он мне нравится. Во-вторых, я тоже за него беспокоюсь. О’кей?
— О’кей. — Лелька засмеялась. — Дима, — он внимательно посмотрел ей в глаза, — спасибо тебе.
— Мама, а ты знаешь, что в Казани пеньки с глазами? — приставал к Лельке возбужденный Максим, когда она везла его и Дмитрия с вокзала. Пять дней поездки пролетели как один миг. Казалось, только вчера она отвозила сына на вокзал, где у вагона их ждал Воронов со спортивной сумкой через плечо, и вот тебе пожалуйста, они уже едут обратно.
У Лельки перед глазами стояло недовольное лицо Гоголина, когда он узнал, что у команды олимпиадников будет нежданный попутчик.
— Это ваш знакомый? — кисло спросил он у Лельки, когда радостный Максим обнаружил, что Дима едет с ними в одном вагоне, и бурно рассказывал друзьям, какой он замечательный и как им будет с ним весело и здорово.
— Да, едет в командировку и заодно присмотрит за Максимом, — непринужденно ответила она, пристально изучая лицо директора. — И вам полегче будет. Все-таки пять одиннадцатиклассников — это биологическое оружие.
— Это наша работа. — Тон у Гоголина стал еще более кислым. Сметана бы свернулась. — Общение с детьми нам в радость, тем более с такими. Гордость школы. Гордость города. И я надеюсь, что при правильном подходе — гордость страны.
— А какой подход правильный? — уточнила Лелька.
— Творческо-педагогический. Понимаете, Любовь Павловна, ваш сын и другие мальчики сейчас находятся в таком ранимом возрасте, что любое грубое воздействие может привести к непоправимому результату. Сегодня им нравится учиться, нравится узнавать все новое, быть первооткрывателями научных знаний. Но они дети, пусть уже почти взрослые, но все-таки еще дети, и все может измениться, поэтому я и стараюсь приложить все силы, чтобы удержать вашего сына на научной стезе. Поверьте, при постоянных занятиях он может пойти очень далеко. Я уверен, что эта олимпиада откроет ему путь в один из лучших вузов Москвы. Вы, я надеюсь, не против?
— Александр Васильевич, как вы верно заметили, у Макса заканчивается детство и начинается юность. Я хочу, чтобы у него было время на то, чтобы гулять с собакой, возиться с ней, встречаться с друзьями, ходить в кино, встречаться с девочками, наконец. Да, мой сын — большая умница, и я хочу для него самого большого и светлого будущего, но не ценой досрочного старения, понимаете?
— Если честно, не очень. — Голос педагога стал скрипучим. — Какие девочки могут быть в семнадцать лет? Вам хочется, чтобы он склонялся не к науке, а к разврату?
— Семнадцать лет — самый возраст интересоваться девочками, — сказала Лелька жестко. — Это я вам как бывшая девочка говорю. Я гораздо раньше начала интересоваться мальчиками, если честно. — Рот директора непроизвольно дернулся в гримасе отвращения. — Я не против занятий своего сына, Александр Васильевич. Но я против того, чтобы он превращался в ученого сухаря. Как говорят современные дети, в ботаника. Именно поэтому я очень рада, что Дмитрию оказалось нужно в командировку в Казань в то же время, что и вам. После занятий он сможет сводить ребят в кино, накормить мороженым, потому что иначе вы будете говорить исключительно о биологии.
— Вы не правы, Любовь Павловна. — Гоголин заложил свои маленькие ручки с обгрызенными ногтями за спину и отошел в сторону, показывая, что разговор окончен. А Лелька в очередной раз возблагодарила бога, что на ее жизненном пути встретился бездомный пес Цезарь, который привел ее к знакомству с Дмитрием Вороновым, без которого ей сейчас было бы очень неуютно.
Неприятный разговор с Гоголиным, впрочем, как и вся поездка, теперь был позади. И счастливый сын, занявший на всероссийской олимпиаде по биологии первое место, самое первое из всех возможных, вертелся теперь на переднем сиденье ее машины, болтая про пеньки с глазами. Он был невозможно горд и чувствовал себя героем. Поступление в МГУ было делом решенным. Еще в Казани на его голову обрушилась лавина славы, теперь ему предстояла международная олимпиада в Москве, он вез с собой медаль, которую уже три раза вытаскивал из рюкзака и показывал матери, а дома ждал соскучившийся Цезарь, пять дней прогулок с которым стали для Лельки настоящим испытанием.
— Я так боялась, что он меня уронит, — рассказывала она внимательно слушающему Дмитрию, не сводившему с нее глаз. — Но ты его так здорово выдрессировал, он слушался всех моих команд, ходил рядом и совсем меня не дергал. Он очень умный пес, все понимает.
— Конечно, он умный, — встрял в разговор Максим. — Мама, а ты шарлотку испечешь? В честь моей победы.
— Уже испекла, — улыбнулась она. — Сейчас мы приедем домой и будем пить чай с шарлоткой. И Диму угостим за то, что он в Казани столько времени на тебя потратил.
— Мне было в радость, — серьезно ответил Дмитрий. — Мы же с Максом друзья. Правда, Макс?
— Ясен пень, — солидно ответил Максим, и они все расхохотались.
— Люба, если ты не против, я к тебе в гости еще одного человека позвал, — несколько смущенно сказал Дмитрий. — Ты прости, что я у тебя разрешения не спросил, но звонил Ванька Бунин, ему очень надо нам что-то рассказать.
— Нам? — Лелька бросила на него острый взгляд.
— Он хотел рассказать мне, но я думаю, что тебе тоже будет нелишним про это знать, — жестко ответил Воронов. — Если ты, конечно, пообещаешь никому про это не говорить. Ванька так-то материалами следствия ни с кем делиться не должен.
— Не расскажу, — пообещала Лелька, и он понял, что действительно не расскажет.
Майор полиции Иван Бунин уже ждал их на лавочке у подъезда.
— Привет, дядь Вань! — радостно поприветствовал его Максим. Так радостно, что у Лельки невольно сжалось сердце. Ее сыну, росшему без отца, крайне не хватало мужской компании. Иначе с чего бы он так радовался очень дальнему знакомому.
— Привет, Макс. Вот, приехал на вашего слона посмотреть. А то знающие люди рассказывают, что он у вас особенный.
— Это не слон, это теленок, — засмеялся Максим. — А приехали вы с мамой и Димой посекретничать. Я знаю.
— Экий ты догадливый, ничего от тебя не скроешь! Давай-ка я лучше тебя с победой поздравлю.
— Тоже знающие люди рассказали? — лукаво спросил Максим, и все опять расхохотались.
— Именно. Ты молодец, парень. Правильной дорогой в жизни идешь. Не зря тебя мамка в детстве порола.
— Вы что! — возмутился Максим. — Меня мама никогда пальцем не трогала.
— Да шучу я. — Бунин ласково приобнял мальчика за плечи. — Я же знаю, что вы оба с мамкой хорошие люди. Пошли в дом, а то я околел тут, на морозе, вас ожидаючи.
Шарлотка с яблоками, фирменное Лелькино блюдо, была сметена в мгновение ока. Поймав поскучневший взгляд Максима, которому обычно доставалось больше половины пирога, Лелька встала со стула и полезла в холодильник за продуктами — печь вторую.
— Сыночек, ты иди пока к себе, — попросила она. — Мы с ребятами поговорим, а там и новая шарлотка подоспеет, и я тебя позову.
— А шарлотка еще будет? — оживился Бунин. — Никогда в жизни такой вкусной не ел. Хотя, вы же знаете, моя Иришка готовит — пальчики оближешь. И теща моя любимая — тоже знатная кулинарка. Но это что-то с чем-то, Лель!
— Будет, — улыбнулась Лелька. — Сейчас две поставлю печь. Одну в духовку, вторую в мультиварку. Минут через тридцать готово будет.
— А почему ты ее Лелей зовешь? — спросил Бунина Дмитрий.
— Да ее все так зовут, — ответил майор полиции. — То есть поначалу-то, конечно, она мне представилась как порядочная: Любовь Молодцова, мол, я, а потом все вокруг говорили: «Лелька, Лелька», ну я и привык.
— Меня мама так звала, — пояснила Лелька. — Так с детства и пошло. Так что это действительно мое домашнее имя. Когда ко мне обращаются «Люба», мне даже усилие приходится делать, чтобы понять, что это ко мне.
— Тогда я тебя тоже буду Лелей звать, можно?
— Хорошо, а я тебя тогда Митей. Мне так больше нравится, чем Дима.
Дмитрий сглотнул. Митей его всю жизнь звала мама. Для окружающих мальчишек он всегда был Димкой. Его жена звала его «Димчик», и это слово он возненавидел навсегда. На работе он тоже был Дмитрий, Дима или Димон. Как-то так сложилось, что никто, кроме мамы, никогда не употреблял ласкающее слух Митя или еще нежнее — Митенька.
И вот теперь из уст Любы, вернее, Лельки, которая нравилась ему так, что у него захватывало дыхание и начинало покалывать в кончиках пальцев, его имя прозвучало так, как он уже и не надеялся ни от кого услышать.
— Хорошо. — Голос прозвучал хрипло, и он откашлялся.
— Вот что, други мои и подруги, — сказал Бунин. — Пока дети из партера удалились, давайте-ка поговорим о делах более важных, нежели шарлотка. Лель, ты знаешь, что твоя неуемная подруга, нежно мной любимая и доводящая меня до белого каления Инна Полянская, сиречь Инесса Перцева, навела меня на богатую мысль, что все убитые юноши могли быть связаны с Гоголиным? Дим, ты как? Готов это слушать?
— Нормально, — кивнул Воронов. — С резьбы не сорвусь, обещаю. И вообще, Вань, я считаю, что надо наконец поймать эту сволочь. Он должен ответить и за Миньку, и за всех остальных.
— Тогда продолжаю. Вы оба в курсе, что связь удалось установить по всем жертвам, кроме одной. Леша Константинов никогда и ни при каких обстоятельствах не встречался с Гоголиным. Вернее, не должен был встречаться. Учился он плохо. Ни о каком институте речи идти не могло, биологией он не увлекался, по крайней мере, в нормальном смысле этого слова.
— А что, можно увлекаться биологией ненормально? — удивилась Лелька.
— Не лови меня на слове. В общем, нам этот Константинов всю схему ломал. Красивую такую, стройную схему. И тогда взялись мы за него поплотнее. То есть за его связи. С кем встречался, что делал. И выяснилось, что парень этот лабал на ударных в одной дворовой рок-группе. А так как дома у него ударной установки не было, а репетировать где-то было надо, он на почве любви к музыке шибко сблизился с одним из наших городских музыкантов, тех, что по квартирам и кабакам играют. И тот взял над ним своеобразное шефство. По крайней мере, их все время видели вместе. И в гости Леша к нему ходил, и по кабакам с ним вечерами отирался, пользуясь тем, что его никто дома не контролирует. Словом, очень важное место в жизни Леши занимал этот товарищ.