И я вспоминаю, как смеялась Злобинда, когда обрела серебристое платье. Как сияли девочки, осознавая важность миссии — быть подружками невесты. Как кружил меня в танце Хмурус. Как светилась от гордости Иолара, сотворившая ради сестры настоящий кулинарный шедевр. Какой нежностью была наполнена речь духа-отца.
Вспоминаю о ком-либо хорошее — и он загорается, словно светлячок в ночном Злобнолесу. Светлячок — сигнал: здесь есть жизнь, свет и любовь.
И я верю светлячкам, а не Чёрной Злобе.
Вон они передо мной — целый млечный путь. Пойти по которому — значит, выйти к сияющему чертогу истины.
И я иду, несусь.
Сильная и бесстрашная.
Моя кожа бела и сияет.
Мраку не замарать её.
Глава 19, в которой я имела возможность…
— Убери! Ненавижу сказки!
Рыжеволосая девочка отшвыривает толстую книгу с цветными картинками. Книга падает корешком вверх — домиком, в который можно улизнуть от детских страхов. Спрятаться в уютных историях. Затеряться в пёстрой толпе сказочных героев и знать — ни один кошмар тебя здесь не найдёт.
Девочка тоже когда-то в это верила. А потом — сказки предали её. В них, оказывается, нельзя укрыться от тоски и боли.
Полноватая женщина с мягким добрым лицом со вздохом поднимает книгу и кладёт её на дубовый стол.
Присаживается на кровать к девочке, раскрывает объятия:
— Лидия, малышка, иди сюда.
Девочка упрямо мотает рыжей шевелюрой.
— Нет, — говорит она и поджимает пухлую губку, — уходи! Ты тоже обманщица, как и сказки.
Женщина печально качает головой. Ей нечем опровергнуть обвинения дочери. Ведь она сама обещала малышке: всё будет хорошо, надо только верить, и быть доброй девочкой. И сказка обязательно придёт.
Две недели назад Лидии исполнилось семь.
Она весь свой день рождения провела у окна — ждала фею. Ведь к хорошим послушным девочкам всегда прилетают феи и дарят им волшебные подарки. Лидия же не ждала подарков для себя. У неё было только одно желание — чтобы папа вернулся. Нет, он вроде тут, мама каждый день обмывает его, одевает в чистое и сажает в любимое кресло у камина. Но глаза у отца — там, где-то, а с ними и душа. Упорхнула и оставила лишь оболочку.
Лидия считала, что это она виновата в папиной болезни.
Ведь, говорили, папа стал таким в тот день, когда она родилась.
Он ждал сына, чтобы передать свой дар.
А родилась дочь.
Поэтому Лидия всегда изо всех сил старалась быть хорошей. Всегда помогала по дому, сколько могла в своём возрасте, вежливо отвечала старшим, никогда не обижала младших, старалась отогреть и накормить несчастных и обиженных.
Хорошая добрая девочка.
Сердобольные соседки звали её рыжим солнышком и норовили угостить крендельком или леденцом.
У Лидии были все основания, чтобы к ней пришла фея.
Девочка ждала крылатую вестницу волшебства, даже к пирогу не прикоснулась. Зажмуривала глаза, надеясь, что, открыв их, обязательно узрит фею. Но та так и не появилась.
Лидия проплакала всю ночь, а наутро вышла к столу строгой и повзрослевшей.
— Фей не существует, — сказала она тогда, едва отхлебнув ложку гречневой каши на молоке. — И больше не читай мне сказки.
Но женщина упрямо пыталась вновь и вновь. В результате и получила сегодняшнюю вспышку.
— … Нельзя так, — мягко говорит женщина. — Книги не виноваты. И ты не виновата. Отец твой серьёзно болен. Но он поправится. Нужно просто верить.
— Снова врёшь! — девочка соскакивает с кровати, сжимает кулачки, рыжие брови смешно хмурятся, а в больших серых глазах набухают слёзы. — Верить, верить, верить! Заладила! Не хочу ни во что больше верить. Всё неправда!
— Деточка, — разводит руками женщина, совсем истратившая аргументы и не знающая, что теперь делать, — нельзя так. Нельзя.
— А врать можно?
Женщина ранено улыбается.
— Я лишь хотела, как лучше. Чтобы у тебя было детство. Как у всех.
— Но я ведь не все, да? Я не оправдала ожиданий. У меня нет фантазии? Так? Почему ты молчишь? — Лидия кричит, захлёбываясь рыданиями.
И женщина не понимает, как утешить её.
Только и повторяет мысленно: «Ах, Христиан, Христиан. Как ты мог бросить меня?»
А Лидия, меж тем, бледнеет, волосы её — задорные кудряшки — распрямляются и чернеют, словно испачкались в саже. Лицо заостряется и становится злым.
— Я ненавижу тебя, старая врунья, — говорит преобразившаяся вдруг малышка и тянет руки к ножу для разрезания страниц. — Ты хотела сделать как лучше, а украла моё детство. Мою веру в сказки. Ты насмехалась надо мной.
— Что ты, доченька, — испугано бормочет женщина, отодвигаясь по кровати к стене, — я всегда старалась тебя уберечь от всего плохого.
— Снова врёшь! — девочка берёт нож и плотно сжимает костяную рукоять. — Ты не хотела, чтобы проснулась моя сила. Мой истинный дар. Подарок моей крёстной. Так ведь?
Лидия усмехается недобро и хищно, совсем не по-детски. Заносит нож над грудью испуганной женщины, отпрянувшей к стене. Но та всё ещё, несмотря на страх, пытается переубедить, достучаться до дочери:
— Болотная Ведьма тебе не крёстная. Она незваной явилась на твои крестины и прокляла, а не наградила. Она отняла твою фантазию, не я.
Полное лицо женщины куксится, губы начинаю трястись.
— Ты клевещешь на крёстную, гадкая! — вскрикивает девочка, и волосы её, взметнувшись вверх, встают вокруг головы тёмной острой короной. Рот кривится в хищной усмешке, нож опускается на высокую грудь женщины.
Крик переходит во всхлип, кровь обрызгивает белую рубаху и страницы лежащей неподалёку книги. Те темнеют, будто их лизнул огонь. Обложка корёжится.
Сказки умирают.
А Чёрная Злоба, обрётшая плоть, плотнее перехватывает нож и идёт туда, где бездушным изваянием застыл в кресле у камина последний сказочник — немой, глухой и слепой.
Выныриваю из видения, как из проруби, куда меня окунули головой и долго держали. Хватаю ртом воздух, грудь ходуном ходит.
А Чёрная Злоба щурится и щерится.
— Узнала?
— Узнала, — соглашаюсь я. — И мне тебя жаль.
Она смеётся мне в лицо, а кажется, будто сечёт ледяной крошкой.
— Посмотрим, кто пожалеет тебя, когда я оторву тебе крылья?!
На миг мне становится так страшно, как никогда раньше. Но прежде, чем успеваю утонуть в страхе, вперёд выступает кудесник.
— Ты её и пальцем не тронешь, — говорит он уверенно и строго, закрывая меня собой. И с рук его, змеясь, соскакивают длинные плети, похожие на узловатые корни старого дерева.
— Тебе меня не одолеть! — нагло заявляет Чёрная Злоба и, взмахнув чёрным рукавом платья, оборачивается огромной хищной птицей и взмывает под потолок. Но до того, как взметнуться за ней, кудесник командует:
— Разбуди их!
И я понимаю, о ком он. В мыслях вижу замок, оплетённый тёрном. И это нервирует ещё больше.
Я ненавижу проклятие вечного сна. Потому что по канону оно снимается лишь П.И.Л. Но я же не могу любить всех, чтобы их перецеловать и разбудить. Вообще тот единственный, кого я бы хотела целовать, вон, бьётся сейчас, бедный, с Чёрной Злобой.
Обвожу взглядом зал: нужно найти того, кто мне по-настоящему дорог и… с кем безобиднее всего… ну, в общем целоваться.
Злобинда не подходит.
Галет тем более.
Девочки отпадают сразу.
Хмурус. О, нет! Пусть мне сначала откусят голову!
Иолара. Она так и застыла со скалкой в руках в погоне за…
…Мурчелло!
Конечно же, он!
Вредный, пушистый и очень дорогой мне.
К тому же в его рогатой голове всегда полно идей. А ещё он взломщик и прощелыга. В общем, союзник что надо. Вон как улепётывал от Иолары, когда зал накрыло это одеревенение.
Сверху доносится шум боя, и падают красные капли.
Кровь! У Злобы наверняка чёрная. Значит…
…кудесник!
Любимый мой!
Чувствую, как сердце пропускает удар. Дышать становится тяжело. Страшно поднять глаза и посмотреть, что там творится. Потому что боюсь увидеть его раненным. Не выдержу! Влезу и всё испорчу. А это ещё не моя битва. Пока не моя!
Давай, Айсель, буди уже этого кота, говорю себе, наклоняюсь и чмокаю Мурчелло в розовый носик.
Мяв-кун тут же оживает, изумлённо хлопает радужными глазами и продолжает оборвавший вопль:
— Это не я! Не я! Меня подставили!
— Не ты, не ты, — заверяю его и слегка встряхиваю. — Приходи в себя скорее. Твоя помощь нужна. А то она его убьёт.
— Кто? Кого? — он недоуменно трёт лапой морду.
— Чёрная Злоба — кудесника.
— Так ты его нашла?
— Он сам нашёлся. Но сейчас это не важно, нужно разбудить всех остальных.
Кот оглядывается и только теперь понимает, что произошло.
— Снова П.В.С.? — уныло констатирует он. — Нужен П.И.Л.
— Без тебя знаю, — отзываюсь, — им тебя и разбудила. Необходимо что-то ещё, что может снять проклятие вечного сна.
Да уж, что-то небогатая у тёмных фантазия, если кроме того, как внезапно усыпить тех, кто тебе мешает, они ничего лучше придумать не могут.
Но вот Мурчелло полон оптимизма, он ударяет себя лапой по лбу, прямо промеж рогов, и говорит:
— Как я мявог забыть! Я же читал в энциклопедии! Как раз, когда все думали, когда Злобинда собиралась Галета будить. Альтернативные так сказать методы.
— Ну же, говори.
— Подожди. У меня память кошачья. Вроде и злопамятный, но добрый.
Шум битвы вверху заставляет ёжиться. Стараюсь не смотреть и не думать.
— Что там было в твоей энциклопедии, ну, в конце концов?!
Мурчелло морщит лоб, усиленно припоминая.
— Вспомявнил! Три способа.
— Скорее уже. Какой первый.
— В первом нужно взять бочонок, обязательно дубовый, и пойти в лес. На убывающую луну.
— Ты издеваешься! — испытываю прямо-таки неодолимое желание скорее разбудить Иолару, чтобы она припомнила все варианты супа с котом. — Какой бочонок?! Какой лес?!
— Можно, и в наш, Злобнолес… — Наверное, я сейчас чем-то похожу на Чёрную Злобу, потому что Мурчелло закрывается лапой и кивает: — Хорошо! Хорошо! Понял! Тогда второй способ. Вам понадобятся четыре свечи, белый лист и черные чернила. Обряд проводится на убывающую луну в полночь.