— Снова убывающая луна! Ещё только шесть вечера, где я тебе её возьму? Луну эту?
— Вот незадача, — он обхватывает голову лапами. — Снова не то. Говорю же, лучше бы П.И.Л. Оно надежнее! По старинке, мур.
— Ты ведь знаешь, — стараюсь сдержать градус кипения, — что в нашем случае П.И.Л. бесполезен. Нельзя перецеловать всех. Давай уже свой третий способ. Их же три?
— Да, — отзывается Мурчелло и начинает мяться, — но, думаю, третий нам не подойдёт?
— Это почему же — с бочонком и свечами, значит, в самый раз было. А теперь что?
— А теперь — подкова…
— Подкова? — просто ушам своим не верю. Может, мяв-кун проснулся не в ту фазу сна и у него теперь нелады с головой? Это станет серьёзной потерей. Да и вообще — только сумасшедшего мяв-куна мне не хватало сегодня.
— Ну да, — меж тем продолжает Мурчелло, тем тоном, которым обычно говорят самые банальные вещи, — её ещё лошадям на копыта вешают. Они потом ходят так — цок-цок. А ещё люди над дверью прибивают. На счастье.
Странные у людей представления о счастье, ведь это всё равно, что прибить к двери подмётку. Но… как там говорила мать Лидии: главное верить. Вера действительно творит чудеса. Стало быть, если люди верят в подкову, то, возможно, Мурчелло не так и плох головой?
— И что надо было сделать с этой подковой? Как разбудить ею?
Мяв-кун снова морщит лоб.
— О, вспомнил. Нужно ею швырнуть в того, кто проклят! Прямо в голову!
Злюсь:
— Вроде тебя не подковой будила, но очень похоже… какой-то ты … больно счастливый. Хотя… Стоп!
Как же я сразу не догадалась: подкова — символ счастья. А счастье же — родной брат любви. Ведь поцелуй истинной любви не просто избавляет от проклятия вечного сна, он делает поцелованного счастливым! В этом-то и волшебство. А что я умею делать лучше всего? Правильно — дарить счастье! Каким бы оно ни было — принцем ли на белом единороге, или хрустальной туфелькой.
Теперь-то я точно знаю, что нужно делать.
Достаю волшебную палочку, взмахиваю и желаю всем в зале быть счастливыми.
И в комнате повисает радуга. Я прямо вижу, как в её свете сгорает и корчится терновник, оплётший праздничный зал. Вон, разлетаются золотистые искры.
Все постепенно приходят в себя.
Чёрная Злоба, увидев это, пикирует вниз и швыряет к моим ногам израненного, едва дышащего, кудесника, но не позволяет мне кинуться к нему. Хватает за руку, тащит на себя, шипит в ухо:
— Думаешь, ты победила? Глупая фея. Нет никого сильнее меня.
Я не хочу говорить с нею, всё моё существо рвётся туда, к нему — укрыть, исцелить, залечить. Но в тёмных мёртвых глазах Злобы я вижу другое — слабое, будто огонёк во тьме, отражение маленькой рыжеволосой девочки, которая не умела фантазировать, но умела верить. А её веру предали. Вижу и понимаю: вот теперь — моя война.
И понимают это и другие, хотя Злобинда ещё плетёт формулы боевого заклинания, Иолара играет фаерболами, а Хмурус, ещё не пришедший в себя до конца, тем не менее, вытаскивает из кармана какое-то зелье.
Но все они ждут моих действий. Сами ничего предпринимать не станут. Уж что-что, а уважать чужие битвы тёмные умеют.
Поэтому я спокойно выдерживаю взгляд Злобы и её прикосновение, обжигающее, как крапива. Вскидываю подбородок и говорю ей прямо в лицо:
— Я знаю, кто сильнее тебя.
Чёрная Злоба хохочет, запрокинув голову. Но её смех больше не пугает.
— Лидия, маленькая девочка, которая верила в фей.
Моя противница хохочет ещё громче и безумнее.
— Лидии давно уже нет. Её поглотили злоба и отчаяние.
Я мотаю головой.
— Она жива. Она в твоих глазах. И она знает, что я пришла за ней.
Чёрная Злоба кривит губы в ухмылке.
Но она не понимает, что сейчас я имела возможность разгадать её главный секрет и теперь намерена воспользоваться этим.
— Если ты убьёшь меня — Лидия погибнет. А, не убив, тебе не победить.
Я улыбаюсь ей, вернее, Лидии в её глазах, Лидии, которая за тёмным окном в вечное одиночество всё-таки увидела фею, поверила, потянулась к ней.
— Я и не собиралась тебя убивать, — заверяю Чёрную Злобу. — Я светлая, я не умею. Но умею кое-что другое.
И… обнимаю её — одинокую, несчастную девочку, которая едва не разучилась верить в сказки.
Глава 20, в которой мимо меня протопали…
Чернота слетает с неё слоисто, как подхваченные ветром сухие листья. Клубится у ног, неохотно отползает, скалится и шипит, обещая вернуться и взять реванш. Змеями юркает в щели.
А в моих объятиях оказывается миловидная рыжеволосая девушка лет двадцати пяти. Несколько секунд она удивлённо смотрит на меня, подобно человеку, с которого слетел длительный сон, а потом, произнеся:
— Фея! Настоящая! — теряет сознание и медленно оседает на пол.
Злобинда и Иолара кидаются на помощь. Вместе мы укладываем девушку на кушетку, любезно подогнанную командой доктора-приведения.
А теперь — к кудеснику. Слишком многое отвлекало от того, чтобы сразу кинуться — лечить, спасать. Но теперь не остановит ничто.
Подбегаю, опускаюсь на колени. Провожу пальцами по гладкой, прохладной, как отшлифованный камень, коже щёк. Пальцы пачкается в красное. Вся его одежда иссечена, заляпана кровью, и листья, которыми буквально осыпан его наряд, тускнеют, как вянут цветы от дыхания осеннего ветра. Молодое прекрасное лицо безжизненно. И только тени от длинных ресниц ложатся на острые скулы.
Будь я человеком, упала бы на его тело, и рыдала с причитаниями. Но я — фея, я рождена вершить волшебство и творить чудеса. А сейчас мне и нужно-то всего одно маленькое чудо.
Размазываю слёзы, проглатываю ершистый комок и, наклоняясь к нему, шепчу:
— Любимый мой, хороший, очнись.
Целую в твёрдые холодные губы.
Напряжённо прислушиваюсь к дыханию.
Жду, прижав к груди, где бешено колотится сердце, сжатую в кулак ладонь.
Увы, он не приходит в себя…
Мне кажется, мир летит в тартарары, а жизнь моя — мотается назад, к той ночи, когда я впервые увидела луну. Ещё минута — он не очнётся — и от меня останется лишь сверкающая пыль…
— Пожалуйста, пожалуйста, — молю.
Слёзы предательски катятся и капают на возлюбленного.
Ничего не происходит.
Сегодня мне не удаётся чудо.
Тишина такая, что слышу мерное биение его ещё живого сердца и дыхание стоящих вокруг людей.
Но кому-то, как назло, похорошело, и поэтому этот кто-то изволит возмущаться:
— Да что вы себе позволяете, развратница! Здесь же студенты!
Поворачиваюсь, а он стоит чёрной скалой, руки сложил. Морда зелёная и недовольная, наверное, от зависти, что не его ласкаю.
— Здесь свадьба, — поправляю я, поднимаясь с колен, — а значит, торжество любви и единения сердец. Впрочем, вам не понять.
Хмурус фыркает, как разъярённый ёжик.
— И всё-таки я бы потребовал соблюдения норм приличия в присутствии преподавательского состава и студентов.
Делаю вежливый реверанс.
— Простите великодушно за то, что пыталась спасти человека, который только что рисковал жизнью ради всех нас.
Но Хмурус непоколебим, он сводит брови к переносице и цинично хмыкает:
— Ещё надо разобраться, что этот ваш благодетель, — он размыкает руки, чтобы пальцами закавычить последнее слово, — делает в моей академии.
Я вспоминаю картину, когда Хмурус маршировал по коридорам подобно заводной кукле, давлю смешок и отвечаю в тон ему:
— Это нужно разобраться, что вы делаете на месте ректора, если не знаете о кудеснике и целом логове крысоров.
Хихиканье, вызванное первой фразой, тут же сменяется испуганными вздохами, когда звучит вторая.
Хмурус буквально вспыхивает от ярости, почти, как давеча Иолара, только менее разрушительно. Будь он в силах, крикнул бы мне в лицо: «Вы уволены», но сейчас это не в его компетенции. Поэтому он лишь удаляется с видом оскорблённой невинности, бросив напоследок:
— Сведения о том, что вы дерзите начальству, я занесу в вашу характеристику и подошью к личному делу.
Как вам будет угодно, ваше зеленейшество, так и крутится на языке, но сказать не успеваю: появляются санитары — подчинённые призрака в белом халате — и начинают укладывать кудесника на носилки.
Спешу к ним, помогаю устроить поубоднее, целую напоследок холодные губы и провожаю взглядом, пока его уносят из зала.
Следом летит моё сердце, а слёзы прокладывают дорожки по щекам. Незачем больше сдерживаться: плакать о возлюбленных — это нормально. Тонкая рука, в белой, расшитой серебром перчатке, ложится мне на плечо.
Злобинда.
Сочувствующе заглядывает в лицо, вытирает слёзы.
— Ты молодец! Если бы не ты, нас бы всех сожрала Чёрная Злоба.
Мотаю головой:
— Я не убила её, она лишь отползла и затаилась. Собирает силы для нового броска.
Злобинда похлопывает меня по спине:
— Но этот-то раунд за тобой.
— За мной, — вздыхаю. — И прости, испортила тебе свадьбу. Приманила зло. Ерундовая из меня подруга невесты.
Злобинда по-доброму смеётся:
— Да ну что ты! Ты — лучшая! Была, есть и будешь. Правда же, Галет?
Король-крыс подбегает, семеня, останавливается рядом со своей женой и, растягивая губы в улыбке от уха до уха, быстро-быстро кивает:
— Только благодаря вам, я жив. Только благодаря вам — счастлив. Вы — истинная фея.
— Ещё нет, — говорит Злобинда и качает пальцем у него под носом, — ведь она ещё не показала нам своё главное умение. Так ведь, Айсель? Сделаешь это для нас?
Улыбаюсь. Для них и не это сделаю.
Беру волшебную палочку и говорю то, что уже произносила так много раз за свою фейскую карьеру, но сегодня — с особенным чувством, потому что сердце до краёв переполнено волнением за любимого и радостью за подругу:
— Живите долго и счастливо.
С моей волшебной палочки срывается золотистое сердечко. Его тут же подхватывают два белых голубка и несут к парочке, застывшей в поцелуе. Получается нарядная рамочка.
Рядом раздаётся щёлчок камеры, и Мурчелло, хитро подмигнув, протягивает новобрачным красивый снимок. Первый в их альбоме «Долго и счастливо».