— Что ж, если твоя крёстная прибежит тебя спасать, можно устроить.
Он называет этот приём незримый захват. Поднимает девушку над землёй, сжимает ей горло. Бедняжка дёргает ногами, выпучивает глаза, хрипит, пытается оторвать невидимые руки душителя.
— Крёстная! — выжимает из себя она. — Крёстная… спаси…
Чариус слепнет от сияния, закрывается рукавом.
В него бьёт заклинание, и несколько ярдов он катится кубарем.
Но… после того случая с Синеглазкой он отточил навыки боевой магии. Поэтому быстро вскакивает и бросает в ответ сеть-путы. Теперь уже крылатая добыча летит на землю и бьётся.
— Убирайся! — гаркает он на принцессу. Та исчезает скорее, чем отзвук его слов успевает рассеяться в воздухе.
А он берёт упеленатую в магию фею и уносится в лабораторию. Здесь избавляет её от сети и…
От горького, какого-то больного смеха у меня продирает по позвоночнику.
— … конечно же, то была она, его фея, — Хмурус швыряет слова, словно хочет отлупить ими того глупца, о котором идёт речь. — Такому невезучему, как он, незачем было надеяться на чудо.
Он бережно взял её на руки и перенёс в клетку. Тюрьму для пленницы приготовил заранее. Надежно укрепил самыми тёмными заклинаниями. Не убежать.
Надеялся, что фея недолго проживёт в неволе и умрёт сама, а он соберёт пыльцу и создаст зелье.
Только теперь всё было бесполезно.
Теперь она здесь, рядом, в его власти и… бесконечно далеко.
Чариус, шатаясь, прибрёл к себе в комнату и рухнул на кровать. Он не знал, что теперь делать. Но… если она немного, совсем чуть-чуть, на пару дней, останется в клетке, ведь это её не убьёт?
Он лежал и смотрел в потолок. В комнате и в его душе царила идеальная темнота.
Утром, до начала занятий, всё-таки пришлось идти в лабораторию. Он несколько секунд уговаривал себя взяться за ручку двери и войти.
Фея уже пришла в себя. Они сразу же кинулась вперёд, схватилась за прутья клетки, безжалостно обжигавшие тёмными заклятиями нежные пальцы … Чариуса передёрнуло от одной только мысли, что её может быть больно по его вине. Она плакала, умоляла отпустить, обещала выполнить любое его желание.
Находиться с ней рядом было совершенно невыносимо.
Он спешно собрал нужные ингредиенты и выскочил прочь. Захлопнул дверь, уперся в неё затылком, прикрыл глаза.
Он едва удержался от того, чтобы не броситься назад, к пленнице, и не отпустить.
Но пока она тут, он может любоваться ею. А если отпустить, она улетит и больше никогда не появится не то что рядом с академией, а в этом лесу.
Все пара дней.
Фея успокоится, поймёт, что он не хочет ей зла.
Он отпустит, обязательно, просто чуть позже.
…Занятия он вёл на автомате. Хотелось на всё плюнуть и нестись в лабораторию. Быть рядом, смотреть на неё.
Между тем шёл он в свою вотчину, как на эшафот. Осторожно открыл дверь, неслышно вошёл.
Истомлённая за день страхом, неизвестностью и ожиданием, фея спала, свернувшись клубочком. Волосы струились, словно платиновая река, укрывали хрупкую фигурку, стекали вниз через прутья клетки. Крылья радужно переливались и мерцали.
Чариус, как завороженный, смотрел на прекрасное создание.
Фея была такой беззащитной, такой уязвимой. Её хотелось беречь и спасать от всех чудовищ мира.
Осторожно, на цыпочках, подкрался к её тюрьме. Протянул руку и невесомо, подушечками пальцев, коснулся шёлка волос.
Он ушёл раньше, чем она проснулась.
И больше старался не появляться в лаборатории. Если что-то было нужно — отправлял мяв-куна. Сам же оказался слишком малодушен для того, чтобы посмотреть ей в глаза после содеянного.
Проходит почти неделя, когда мяв-кун сообщает:
— Она умирает.
Чариус вздрагивает и роняет в котёл целую горсть лягушачьих лапок. Котёл взрывается. Они едва успевают отскочить.
Мяв-кун не унимается:
— Я серьёзно, мяв. Ещё пара дней — и у тебя будет горстка отменной фейской пыльцы.
Чариус сжимает кулаки.
О чём он только думает? Что он творит?
Её смерть точно не входит в его планы.
— Отпусти её, сегодня же.
— Нет-нет, так не пойдёт. Я должен устроить ей побег. А ты — гнаться за нами и пытаться вернуть назад. Ведь она такой ценный ингредиент…
— Она прекрасная фея, а не ингредиент, — бормочет Чариус. — Но ты прав, лучше разыграть. Пусть думает, что я хотел её погубить…
— … он так и не смог использовать против неё ни одного серьёзного заклинания. А несерьёзные она ломала, как щепки… — Хмурус замолкает.
Да и я настолько шокирована его историей, что не могу вымолвить и слова.
Он по-прежнему не смотрит на меня. Вытаскивает из тахты прутики и ломает. Вытаскивает и ломает. У ног уже столько — на приличный костёр хватит.
Он горько и тяжело вздыхает, а потом говорит просто, не таясь:
— Я люблю вас, Айсель. Я натворил много глупостей. И не знаю, что с этим делать.
Забываю, как дышать, хватаюсь за сердце.
А мне что теперь делать с этим признанием? И с ним?
Глава 33, в которой я рассказала…
Я ждала этих слов совсем от другого мужчины.
От того, кому принадлежит моё сердце. От того, кто прекрасен, как сам бог природы. А получила их от уродливого и неприятного мне зельевара. Я, конечно, прониклась его историей. Но вряд ли он был бы рад, если бы его пожалела. А простить — не могу. Он едва не убил меня. Такое не прощают.
Впрочем, прощения он и не просит.
Встаёт, невесело хмыкает и глухо произносит:
— Это ничего не меняет между нами. Я просто хотел, чтобы вы знали. — Опускает голову, сжимает кулаки. — Пойду выясню, как тут с ночлегом. С вашего позволения…
Хмурус уходит стремительно, словно убегает от чего-то.
Вернее, от кого-то. И этот кто-то — я.
Нет, Хмурус, меняет. И меняет всё.
Потому что теперь мне становятся понятны его вечные придирки и язвительный тон. И я больше не смогу на них обижаться. Ведь они — всего лишь защитная реакция замученного отчаянием и безнадёжностью человека. В таких случаях часто рассуждают: «Пусть лучше меня ненавидят, чем хотят со мной дружить».
Для таких людей дружба хуже ненависти.
А ещё я не смогу теперь спокойно быть рядом с ним. Оставаться равнодушной.
Что делать, когда тебя любят, а ты — нет?
Всё изменилось, Хмурус. По-прежнему мы уже не сможем…
Ветер играет моим волосами, луна умывает серебром. За его рассказом я и не заметила, как подкралась ночь. И раньше я бы играла и смеялась с нею.
Но теперь… Хмурус будто забрал мою радость и бросил в котёл своего отчаяния. И поделился со мной, как хлебом, кривыми усмешками.
Они горчат.
На балкон выпархивает Мелоди. Весёлая, беспечная, шумная.
Она садится рядом, обнимает за плечи.
— Чего нос повесила, сестрёнка? Взгляни, какая ночь! Айда играть!
Качаю головой.
— Не могу, прости.
— Он что-то сказал тебе? — она хмурит брови. — Что-то плохое? Вы очень долго просидели здесь, душа моя.
— Он сказал мне только правду…
— И что же это за правда? — её личико даже заостряется от любопытства.
— Помнишь, — говорю тихо, — девяносто лет назад я вернулась едва живой?
— Ещё бы! Мама тогда сказала, чтобы мы все принесли тебе понемногу пыльцы. Ты еле шевелила крылышками! — В её глазах дрожат слёзы. Она порывисто сжимает мою ладонь. — Но ты так и не сказала нам тогда, кто это сделал с тобой.
Снова переношусь в те дни, внутри всё холодеет.
— Тогда я старалась забыть, как страшный сон. Выкинуть из головы. И мне удалось. Но сейчас снова…
— Почему снова?
— Потому тогда я насилу унесла ноги из лаборатории… Хмуруса…
Мелоди охает, округляет глаза, прикрывает рот ладошкой.
— Этот? — она кивает в сторону комнаты.
— Да.
— Но почему ты с ним?
— Не по своей воле. Так решил комитет по балансу. Видимо, мне нужно было пережить всё вновь через рассказ Хмуруса и обрести свой баланс. И себя тоже уравновесить.
— Это жестокий урок.
— Он был нужен мне, — ласково хлопаю её по ладошке. — И ты тоже мне нужна. Всё, кто здесь собрался, — а я теперь понимаю, что не зря, — нужны.
Мелоди выпрямляет спинку и становится серьёзной. Она любит важные миссии.
— Идём, — говорю я.
— Да! — восклицает она. — И пусть эта ночь будет долгой и плодотворной. А то задержались мы сильно задержались у нашего поэта.
Мелоди, как всегда, ловит самую суть. На то она и фея стихов. Ведь поэзия — это всегда квинтэссенция, душа самого мира.
При нашем с Мелоди появлении Анатоль вскакивает и суетливо жестикулирует:
— Всё случилось так быстро… Я не показал гостевые комнаты… Они есть.
Прошу его присесть и успокоиться.
Мурчелло лежит на боку, подперев голову лапой, и наблюдает за нами со своей фирменной чеширской улыбкой.
Хмурус крутит в руке бокал и не смотрит ни на кого.
— Вряд ли мы будем спать в эту ночь, Анатоль. У нас серьёзное дело впереди. — И всё-таки нахожу в себе силы обратиться к Хмурусу, хотя и стараюсь не встречаться взглядом: — Я понимаю, что у вас, господин ректор, есть все основания не доверять Книге-Всех-Историй, но… это она собрала нас всех здесь и показала, что надо делать.
Хмурус снисходительно машет рукой:
— Хорошо. Расставляйте фигуры.
И почему-то только сейчас понимаю, как он смертельно устал — постоянная забота о безопасности академии, вникание в сам учебный процесс, козни Чёрной Злобы, нашествие крысоров, а тут ещё и неурядицы в личной жизни — всё это сильно изматывает: под глазами залегли тёмные круги, резкие морщины избороздили лицо, кожа выглядит серо-зелёной и совсем нездоровой.
О, нет, я не испытываю к нему жалости! Таких, как Хмурус, жалость унижает. Скорее сердце переполняет сострадание и желание быть рядом, поддержать.
Мы ведь можем бы