пусть пасутся, где чжи растет.
В тополиной роще бродил-гулял,
наблюдал за потоком Ло.
И тут смутилась душа, встревожился дух,
и мысли бегут-бегут...
Вниз смотрю — ни одной души,
вверх взглянул — увидел красавицу.
На краю утеса стояла,
и тогда я вернулся, вознице сказав:
«Пойдем. Ты кого-нибудь видишь там?
Разве может прелестным таким
быть человек?»
И возница мне отвечал:
«Слышал я, будто фею этой реки
в старину величали Ми-фэй.
Та, что видели вы, государь, не она ли?
Каков ее вид, позвольте спросить?»
И я отвечал ему:
«Как вспугнутый лебедь парит,
с летящим драконом изяществом схожа.
Хризантемы осенней прекрасней она,
сосна весенняя ей сродни.
Похожа на месяц — легкое облачко ее от очей скрывает.
Порхает-порхает, точно снежинки,
влекомые вихрем, влекомые долгим ветром.
Издалека глядишь на нее —
ярка, как солнце, встающее в утренней дымке;
ближе она подойдет —
вод прозрачных чистый и скромный житель — лотос.
Не худа, не полна,
сложена по законам гармонии;
плечи — будто точеная статуя;
статная;
нежно-тонкая талия;
стройная шея, грациозно-изящная;
ясная, свет излучающая кожа —
ей ли нужна помада!
Аромата пудры не знает;
прическа-туча высока-высока;
слегка, изящно очерчены брови;
губы алеют,
горят белизною ровные зубы;
улыбается — ямочки на щеках;
в зрачках — золотистые искры.
Манеры ее — чудо:
нетороплива,
стыдливо-целомудренна, сдержанна в меру.
Как нежна, благородна как!
Необычен наряд — неземной, особый;
облик ее подобен картине.
Тонкое платье переливается и свежестью блещет;
больно для глаз сияние драгоценных сережек.
Убор головной — золото с перьями зимородка;
жемчужинок рой озаряет гибкое ее тело.
«Дорога длинна-длинна» — названье узорных туфелек;
накидка легка, шелк словно туманная дымка».
И вновь я пришел на берег реки взглянуть на красавицу.
Неуловим, тонок аромат, от нее идущий;
к горному склону она медленно приближается.
А потом вдруг, будто сбросив оцепенение,
на крутом утесе прогуливается, оживленная.
Протянула белую руку свою к священному берегу,
сорвала линчжи на краю стремительной быстрины.
Чувство моей души к ее красоте влекло,
сердце билось сильней, но грустен я был.
Встретиться с феей мне кто сможет помочь?
Легкой доверю волне речи мои.
И пусть расскажет волна о помыслов чистоте;
яшму-подвеску для феи Ло с пояса снял.
Но нравам была верна красавица фея Ло,
блюла этикет она, понимала Книгу стихов.
Красную яшму берет, как ответный призывный дар,
рукой указала в пучину вод: там встретимся мы.
На чувства я наложил узду, а чувства мои глубоки;
страх обуял: еще пропаду, обманет она.
Легендой про юного Цзяо Фу[170] внезапно был отрезвлен;
стою, нерешителен, как слон, подозрителен, как лиса.
Стремления прочь гоня, я стою, непроницаемо-сдержан,
мол, этикет удержал меня от бурных порывов.
Устыдилась фея,
приблизилась вдруг ко мне и скорее отпрянула прочь.
Сиял-исчезал священный луч,
светлело-темнело все вокруг.
То будто в полет собралась, словно аист:
только взмахнет крылами — и в небо;
то шла по густой траве, благоухая,
ступала по горной тропе — ароматом пахнуло.
Пела о вечной любви долгую-долгую песню,
звуки грустны и суровы, звуки протяжны.
И тогда сонм духов явился,
своих подруг зовя-маня.
Играют прозрачных вод струей,
парят над островом фей,
ищут они зимородка перо,
собирают в воде жемчуга.
Две феи Сяна-реки, южные феи,
не отпускают руки ханьской подруги.
Вздыхают о Паогуа, звезде печальной и сирой,[171]
скорбно звучат слова о Пастухе одиноком.[172]
Причудливо так летят по ветру их одежды;
ожидая чего-то, стоят, лица прикрыв рукавами.
Сонмы фей легко парят,
уток быстрей летят они,
гребня волны коснутся чуть —
чулки оросит водяная пыль.
Законов нет движеньям их:
крутой утес, спокойный плес,
идут, стоят, уходят вновь,
глаза — лучи, блестящий взгляд,
горит-блестит лицо-нефрит,
уста молчат — таят слова,
в дыханье запах орхидей.
Как грациозны, как милы...
Что пища? Позабыл о ней,
и все мирское отошло...
И ветры тогда отозвал Пин И,[173]
владыка реки усмирил волну,
ударил Фэн И[174] в барабан,
песню запела Нюй-ва.[175]
Конвой колесницы — рыб узорных летящие стаи;
звенит колокольчик, он сзывает всех — улетаем.
Голова к голове, величавы тут шесть драконов,
далеко-далеко плавно несут облако-колесницу.
Из глубин выплывает кит, поддерживая колеса,
водяная птица вослед летит, как охрана.
Вот и Северный позади островок.
Южный кряж одолели.
Белоснежную шею изогнула фея,
взор ко мне обратила,
с губ слетают слова печально, —
объясняет она дружбы великий принцип.
Сожалела она о различье путей человека и духа,
роптала она: юность проходит, а мы не вместе.
Заслонилась шелковым рукавом, слезы свои скрывая,
но слезы текли ручьем, орошая ее одежду.
Скорбела: встречи желанный час прерван уже навеки,
вот, горевала, двое нас, вот — каждый уже один.
Чем достойным меня наградить за чувство?
Яркие серьги мне подарить из Цзяннани?
Пускай в темноте обитает дух феи прекрасной,
сердце, преданное мечте, мне отдано навеки...
Внезапно исчезла она со скалы высокой,
сердце смутилось мое — сиянье лучей погасло.
Нет ее тут, вновь поднимаюсь в горы;
ноги идут, душа недвижима.
Чувства сильны, думы о ней,
вижу ее, сердце скорбит.
Верится — вновь телесный увижу образ,
бросился в челн и поплыл против теченья.
Плыл бесконечной рекой, о возвращенье не помня.
Думы одна за другой, боль нестерпима.
Ночью уснуть не мог, скорбно-печальный.
Иней на землю лег и увлажнил одежду.
Утро пришло, велел запрягать коляску.
путь на восток — следует ехать дальше.
Вожжи в руках, плеть поднимаю повыше,
мешкаю все, — утес не могу покинуть.
Перевод В.М. Алексеева[176]
В третьем году из цикла, идущего под девизом «Хуан-чу»[177], я имел у государя аудиенцию в столице. На обратном пути я переправлялся через реку Ло.[178] У древних авторов есть предание о том, что дух этой реки — женщина, имя которой Дама Ми. Я вдохновился тогда Сун Юем[179] и тем, что он рассказал Чускому князю о святой фее и, вдохновившись, написал вот эту оду. Она будет гласить:
Я уходил от пределов столичных, идя домой в восточную область. За собой я оставил проход Ицюэ и перевалил Хуаньюань. Прошел чрез ущелье Тунгу. Поднялся на горы Цзиншань.[180] Солнце уже на запад склонилось; телеги попортились, кони устали. Узнав об этом, я велел распрячь коней на пастбищах душистых и попасти мою четверку на поле с чудной травой чжи.[181] А сам не торопясь прохаживаться начал по Роще Тополей, скользя глазами по теченью реки Лочуань.
В это время мой ум отвлекаться куда-то стремился, в душе поселился испуг. Мгновенье — и мысли мои разбрелись... Взглянул под собой — ничего не нашел. Взглянул над собой — отменную вижу картину. Я вижу какую-то прямо красавицу, тут же стоящую возле утеса. — Я за руку схватил возницу и потащил его, спросив: «Ты видишь или нет — вон там? Там — это что за человек? Вот так красавица!» — Возница сказал мне в ответ: «Позвольте мне Вам сообщить, что я слыхал о фее реки Ло по имени Ми-фэй, иль Дама Ми. Позвольте, — то, что видите Вы там, мой государь, уж не она ли это? Как она выглядит, скажите, и что она собой напоминает? Позвольте скромному рабу об этом знать». — И я ему сказал вот так: «Она выглядит вот как: летает, как лебедь, чем-то встревоженный; изящна — дракон так изящен несущийся. Так сверкает красою своей осенний цветок хризантемы, так в пышном цветеньи своем весною красива сосна. Угадывать смутно могу лишь ее, как месяц прикрытый лишь легкою тучкой; мелькнет на воздухе, словно несется куда-то — что кружится снег в струящемся ветре. Смотреть на нее в отдаленьи: она бела, сверкающе бела, как Яр великий, что восходит над небом утренней зари. Когда ж я подойду и рассмотрю ее вблизи; ярко и мило сверкнет мне она, как тот неньюфар, что растет из зеленой волны. Все пышное в ней и все тайное в ней достигло вполне идеала; высокое и небольшое — в пропорции лучшей сложилось. Ее плечи так сложены, словно точеные, талия — словно лишь свернутый шелк. Стройная шея, изящный затылок. Белое-белое тело просвечивать было готово. Помада пахуча была: лучше придумать нельзя. Свинцовая роскошь белил у нее не была в обиходе. Тучи прически высоко-высоко вздымались. Длинные брови срастались в изящном извиве. Алые губы светились наружу. Белые-белые зубы свежели внутри. Ясный зрачок глядел превосходно. Щеки в улыбке держали виски. Яшма — лицо красоты не от мира. Вид весь спокойный, в манерах свободный. Гибкая вся и изящная вся. Любезная в речи, в беседе. Чудно одета, оставив весь свет где-то там, статью, фигурой просясь на картину. — Набросила свой флеровый наряд сверкающий, сверкающий на ней, и вся украшена каменьем самоцветным, чудесно выточенным всюду. На волосах у ней парюра сплошь из золота и перьев синей птицы, и к ней привешен светлый жемчуг, ее лучами озаряя. — Обута она в узорные сандалии, такие, в которых далеко уйдешь, и легкий трен влекла: туманной дымкою волны. — Как будто в чаду благовоний она, исходящих от скромницы гор, да, скромницы гор, орхидеи; ступает она нерешительно как-то по самому краю горы.