А Москва обижалась на то, что кубинское правительство сознательно преувеличивает значение мелких американских провокаций в отношении Кубы и совершает необдуманные шаги, одним из которых стало, например, приведение Кубы в состояние боевой готовности весной 1966 года без какого–либо предварительного предупреждения об этом СССР и других социалистических стран.
Кубинские руководители также высказывали недовольство тем, что Советский Союз развивает торговые отношения с Чили, Бразилией, Колумбией и другими латиноамериканскими странами. Особенное недовольство Кастро вызывало то, что СССР продолжает делать ставку на «старые компартии» ряда латиноамериканских стран, которые Фидель не принимал в расчет из–за того, что они полностью исключали вооруженную борьбу как способ завоевания власти.
Руководство Кубы также не могло понять, как на самом деле Советский Союз относится к национально–освободительному движению в Латинской Америке, почему СССР занимает позицию «стороннего наблюдателя» во всех конфликтах, в которых участвовали американцы в южной части Западного полушария. Именно это «молчание Москвы», по мнению кубинцев, делало нападки США на слабые национально–освободительные движения еще более чувствительными. Фиделя Кастро раздражало и то, что, несмотря на большую помощь, оказываемую СССР братской Кубе, в материальном и количественном отношении она была меньше той, что оказывала Москва таким отнюдь не социалистическим странам, как Ирак, Индонезия или Индия.
Фидель не стеснялся открыто упрекать Москву в том, что она подчинила революционные интересы «политике мирного сосуществования», и в том, что в Латинской Америке СССР поддерживал партии, которые враждебно относились к Фиделю Кастро и политике «экспорта революции». А Москва ждала, пока он немного поостынет. Любые «внешние раздражители», самый яркий пример – агрессивная политика США, он мастерски обращал в свою пользу, просто и доходчиво объясняя сотням тысяч кубинцев на митингах, кто является источником всех бед на Кубе и кто виноват в тяжелом социально–экономическом положении страны.
На возникших противоречиях между Кубой и СССР пытались играть китайцы. После инцидента на Даманском полуострове отношения между СССР и Китаем были враждебными. Москва пристально и даже ревностно наблюдала за попытками китайцев оказать влияние на кубинское руководство и склонить Гавану к сотрудничеству с Пекином в противовес СССР. Надо сказать, что масла в огонь подливал в ходе встреч с советскими представителями Анибал Эскаланте, который заявлял, что «среди кубинской революционной элиты резко возросло влияние Китая»[481].
В Москве одно время даже полагали, что в кубинском руководстве существуют две группировки – «просоветская», к которой относили Рауля Кастро, и «прокитайская», в ряды которой почему–то записали Че Гевару. Но разговоры о том, что Че Гевара находится под китайским влиянием, были необоснованными.
Кубинцы конечно же отдавали себе отчет в том, что реальной силой, поддерживающей их, является СССР, однако их самолюбию льстило, что две великие социалистические державы – Советский Союз и Китай соперничали в стремлении заручиться дружбой Кубы. Кубинцы были нейтральны в этом споре. Но поездка Фиделя в Москву весной 1963 года сильно ударила по сторонникам китайского влияния.
Как показал ход событий, Москва тревожилась зря. Фидель Кастро не мог не видеть, как Китай после Карибского кризиса пытается поссорить СССР и Кубу. Понимал, что китайские руководители хотят создать в странах Латинской Америки группировки, которые в первую очередь будут продвигать идеи Мао Цзэдуна, вместо того чтобы по–настоящему поддерживать революционное движение. Фидель Кастро тогда не был настроен на сближение с Пекином и пресекал любые попытки китайцев вести антисоветскую пропаганду на Кубе.
18 августа 1964 года государственный секретарь США Дин Раск выступил с жестким заявлением. Суть его сводилась к тому, что нет никаких оснований ожидать улучшения отношений между США и революционной Кубой, угрожающей Западному полушарию, и что эта угроза исчезнет только со свержением режима Кастро. Это означало, что после некоторого затишья Белый дом намерен вновь ужесточить свою политику по отношению к Гаване.
Однако США не собирались нападать на Кубу. Они просто не хотели появления второй Кубы на латиноамериканском континенте, вот почему так резко реагировали на кубинскую политику «экспорта революции» и заявления о «множестве новых вьетнамов». Но Куба не могла отказаться от поддержки партизанского движения в Латинской Америке, так как тезис «экспорта революции» являлся одним из основных постулатов кубинской политики. Фидель как–то обронил красивую фразу: «Кордильеры и Анды превратятся в Сьерра–Маэстра Америки». А Че Гевара развил ее: «Надо создать два, три, много вьетнамов». Правда, Фидель впоследствии пояснил, что не стоит буквально понимать его слова об «экспорте революции»: «Мы хотели революции по доктрине, но в то же время уважали интернациональное право. Я уверен, что революция не может быть экспортирована, потому что никто не может экспортировать необходимые условия для революции. Мы всегда так думали и следовали этому принципу»[482].
Кастро, в отличие от Че, для которого вся Латинская Америка была родным домом, не мог не понимать, что Кубе не следует провоцировать соседей по региону, направляя в страны Латинской Америки революционные отряды.
К тому времени Куба успела поссориться практически со всеми странами региона, сохранив дипломатические отношения только с Мексикой. Заявление, сделанное Кастро в декабре 1961 года, когда он провозгласил свое правительство марксистско–ленинским, стоило Кубе исключения из всех межамериканских организаций: Организации американских государств (ОАГ), Договора о межамериканской взаимопомощи, известного также под названием «Договор Рио–де–Жанейро», Союза американских республик. И эти отношения еще больше ухудшились, когда подтвердилась информация о том, что с помощью кубинцев проводятся операции, преследующие своей целью свержение правительств некоторых латиноамериканских стран.
Как уже говорилось, отношения с «братскими» латиноамериканскими компартиями были для Фиделя, и особенно для Че Гевары, проблемными еще с первых лет революции. Недовольство латиноамериканцев вызывало то обстоятельство, что кубинцы взяли на себя «миссию освобождения» Латинской Америки от «колонизаторов». Кроме того, организаторы и вдохновители кубинской революции не доверяли старым коммунистам.
Однажды, в начале 1960–х, аргентинские коммунисты обратились к своему соотечественнику Че Геваре в его бытность директором Национального банка Кубы и попросили у него денег на издание в Аргентине собрания сочинений Ленина. Че Гевара ответил им, что «с такой просьбой логичнее обратиться в Москву». Но аргентинцы уже получили отказ Москвы. Тогда Че предложил: «А вы возьмите сумму, которую вы, по вашему мнению, стоите, и сумму, которую вы стоите на самом деле, – и на разницу издайте собрание сочинений!»[483]
Тем не менее и Фидель, и Че Гевара видели, что предпосылки для революции возникли во многих латиноамериканских странах. А в некоторых из них это произошло даже раньше, чем на Кубе. К этому времени партизанская война охватила Колумбию, Венесуэлу, Перу, Гватемалу. Вот почему Эрнесто Че Гевара так хотел поскорее «оседлать своего Росинанта» и ринуться в бой.
О том, что США в 1960–е годы теряли влияние в Латинской Америке, свидетельствовали рост националистических и антиамериканских настроений на континенте, а также военные перевороты в Панаме, Перу, Аргентине, Бразилии, Парагвае и Боливии.
Многие латиноамериканские революционеры приезжали на Кубу, чтобы изучить опыт ее революции. «Мы старались помочь людям в Никарагуа, в Сальвадоре, в Гватемале объединиться, – признавался Фидель Кастро. – Все они были разделены. Наша задача была объединить их, и нам это удалось. Но помочь объединиться и дать часть оружия – это не значит экспортировать революцию»[484].
После ряда заявлений Че Гевары, сделанных им в 1964 году, кубино–советские разногласия обострились. В Кремле его даже окрестили «троцкистом», «близким по взглядам китайцам». Еще осенью 1962 года Че Гевара договорился до того, что заявил о том, что «Карибский кризис ослабил позиции СССР как лидера мирового революционного движения»[485].
4 ноября 1964 года Че Гевара приехал в Советский Союз на празднование очередной годовщины Октябрьской революции. Фидель надеялся, что во время этой поездки Че Гевара наконец–то помирится с советскими руководителями. Но Че Гевара даже не думал извиняться. Он продолжал рубить «правду–матку», не скрывая своего критического подхода к советской действительности, своего недовольства бюрократией, в которой погрязли советские органы управления. Во время посещения одной из советских фабрик он шокировал окружающих, заявив, что «это капиталистическое предприятие, похожее на те, что были на Кубе до национализации», что Советский Союз находится в экономическом тупике. «Я не хочу доказать, что в Советском Союзе существует капитализм, – пояснял Че Гевара. – Я хочу сказать лишь, что мы являемся свидетелями некоторых феноменов, происхождение которых связано с кризисом теории, а теоретический кризис возник потому, что было забыто о существовании Маркса».
Но чашу терпения советских руководителей переполнили слова Че Гевары, произнесенные им во время африканского турне, когда, выступая в Алжире с пламенной речью, он предложил, чтобы Москва и страны соцлагеря отдавали оружие развивающимся странам бесплатно, а не продавали его по ценам мирового рынка. С вызовом глядя на членов советской делегации, он заявил, что социалистические страны пытаются строить отношения со странами третьего мира на тех же коммерческих основах, что и с капиталистическими. Он обвинил СССР в том, что Москва «продает свою помощь народным революциям». Кроме того, упрекнул социалистические страны в том, что они не участвуют в борьбе за национальное освобождение Конго и Вьетнама. Вполне понятно, что руководство СССР раздражало стремление Че осуществить на практике теорию «создания многих вьетнамов», которая противоречила только что выдвинутому Москвой принципу «мирного сосуществования» и наметившейся «разрядке» в международных отношениях.