але «Южный» в Донецке. Буквально через день после того, как я приехал в Новороссию. Моя начальница, Катя Катина тогда предложила мне снять замену названия – «Пiвденный» на «Южный». Что-то символичное было в этом, кстати говоря. Прям как в начале 90-х, когда всю советскую символику меняли на российскую. А теперь молодые дончане избавлялись от символики той страны, которая пришла к ним с оружием. Я еще не разбирался в городе совершенно.
Не знал улиц, не знал дорог. Вызвал такси и поехал на вокзал. По дороге рассматривал город, который практически еще не видел толком. Помню, как мне бросилась в глаза одна нарисованная балончиком на стене фраза: «Считай удачным день лишь потому, что он наступил». Кто это написал, кем был тот «художник»? И как сильно эти слова звучат тут, в фронтовом городе? Таксист высадил меня недалеко от вокзала, взяв с меня какую-то смешную по меркам России сумму. Солнце припекало, я стоял и курил, до съемки еще было около получаса. Я никогда не любил опаздывать на работу, хотя зачастую в адрес журналистов можно было услышать: «Он не опаздывает, он задерживается». По дороге мимо меня пронесся бронетранспортер. Передние бронелисты были разрисованы на манер акульей пасти, на борту была надпись: «Спарта». На бронемашине сидели бойцы, больше похожие на роботов, чем на людей. Тяжеловооруженные, хорошо экипированные. БТР мчался на полной скорости, за ним так же быстро спешил «Урал». Это было первое мое знакомство с ополчением, с военным Донецком. С городом, который при всей своей красоте, ухоженности и чистоте был на передовой. Это был первый раз, когда я почувствовал ту самую атмосферу, по которой, порой, скучаю до сих пор. «Вот они какие… Бравые, что ли», – подумал я и отправился на вокзал. Там меня встречали молодые ребята, которые меняли украинские названия по всему городу. Думаю, что сейчас уже все административные здания, улицы и другие объекты получили русские названия. Я тогда еще не очень умел снимать, и первый свой синхрон, откровенно говоря – запорол. Размытость картинки, дерганье кадра, плохой звук. Первый раз в жизни работал одновременно и журналистом, и оператором. Я снял мнение местных, которые рассказали, что «настроение у них улучшается», когда они видят такие вот изменения. Довольный собой, я приехал в кафе «Легенда», до которого добрался на трамвае. Кстати говоря, трамваи в Донецке – это отдельная тема. Они тут старые, я бы сказал – «ретро». «Татра Т3» был каким-то символом жизни в городе. Как в блокадном Ленинграде: если трамвай работает – значит город еще жив. К слову, я опять-таки удивлялся, что вагонный состав в отличном состоянии, несмотря на свой почтенный возраст. Наши смоленские трамваи, казалось порой, просто могут развалить в пути. Хотя они были намного моложе. А тут – ретротехника в идеальном состоянии каждый день возит дончан с работы и на работу. Мне очень нравилось ездить на трамваях здесь, в этом было что-то успокаивающее. Кстати, я заметил, что если я ехал в военной форме, то обязательно ловил на себе взгляды людей. От этого было немного неудобно. Понять, что я был военным корреспондентом, было не сложно. На рюкзаке всегда был закреплен штатив в сложенном состоянии. Я выходил из трамвая, оглядывался и видел, как люди из окон провожают меня взглядом. Это было странно.
Пообедав в кафе, сидя за чашкой кофе, я читал новостную ленту, смотрел чужие репортажи и думал над тем, что и как я могу еще снять, чтобы помочь в информационной борьбе против украинских и западных СМИ. Я правда поехал туда за тем, чтобы помочь. Кто-то считает это «юношеским романтизмом», кто-то «безмозглостью». Но мне было плевать. Я сидел и думал, как мне попасть в «серую зону» или на передок.
Позвонила Катина.
– Вадим, привет. Снял «Южный»?
– Да, привет. Все огонь. Когда можно прийти и скинуть тебе материал? – тогда у меня не было интернета в квартире, и я по вечерам приходил домой к Кате и скидывал ей все съемки, чтобы она отправила их в редакцию.
– В общем, ночью Петровку обстреляли, поедешь снимать со мной? Я сейчас нашего водителя жду, можем заехать за тобой.
Я радостно закивал головой и согласился ехать. Катя примчалась на потрепанной «пятерке», за рулем которой сидел местный парнишка, лет 30, в черной майке в прозрачную сеточку. Катя была без броника и шлема. Все это мало напоминало бравых военкоров, которых я видел с экрана телевизора.
– Нужно ехать сейчас, к ним и так уже ездили военкоры, неизвестно, в каком настроении там сейчас местные.
Я хлопнул дверью, и мы отправились в Петровский район. Место, куда ночью падали снаряды, было недалеко от шахты «Трудовские». Шахта постоянно находилась под обстрелом, как и все дома около нее. Нас встретили женщины и мужчины, маленькие дети. Осколки от мин те собрали уже в пакет, и я как-то по-другому себе это представлял. Ну уж точно не в пакет из супермаркета. Обстрел начался в полдвенадцатого ночи, люди уже многие глубоко спали. Прилетали мины прямо во двор между домами. Осколки перебили газовые трубы, побили почти все стекла, посрезали ветки с деревьев. Мужики деловито заколачивали разбитые окна ДВП, переругиваясь друг с другом. Женщины рассказывали про убитых собак, плакали. Я снимал все, что только успевал снять. Жители дома, жилье которых пострадало сильнее, показали мне подвал, в котором они прятались. В эту ночь 20 человек сидели в сырости и при свете «лампочки Ильича» уже в сотый раз в течение почти двух лет. Одна из жительниц подъезда просила нас снять все очень подробно. «Мы еще живы, не кончается это все шахтовым бомбоубежищем. Они привозят помощь туда, но подождите – мы же тут еще есть, к нам никто не ездит. Только вы». В этот момент я не понимал, о чем она говорит. Уже после съемки мне объяснили, что скорая, например, иногда не доезжает к ним из-за обстрелов. Человеческий фактор, от него никуда не деться. Гуманитарщики как-то странно тоже обходят это место стороной. Мы возвращались домой, в центр Донецка, и меня поражала контрастность районов города. Тут – кипит жизнь, все вроде как спокойно. А там – ад, война, обстрел. И как-то тогда еще все это не укладывалось в голове. Мы доехали до Кати, я скинул материал. Как сейчас помню – она сидела на диване, в военных штанах, в майке и в красных носках. Серьезная такая, вроде как начальник мой. Но в красных носках. Я добрел до своего дома на улице Челюскинцев, рядом с которым располагался один из многочисленных батальонов ДНР. Ополченцы дежурили на КПП, мы перекинулись взглядами. За спиной виднелось здание дворца молодежи «Юность». По нему, и рядом стоящим павильонам в 14-м году прилетали снаряды украинской артиллерии. Следы тех обстрелов сохранились и напомнили мне в тот день, что в безопасность в центре Донецка – относительная. Такой он – прифронтовой город «Донецк».
Глава 20
Улица Политбойцов, дом номер 1, 11 июля.
– Ну что сказать? Евроукраинцам привет передайте. Чтобы они вот так вот сидели, как мы сидим, яйцеголовые эти! – говоря это, житель обстрелянного дома вынимал остатки стекла из рамы. Мы с Дэном (Филиппом Преображенским) снимаем последствия ночного обстрела Донецка, и это один из 15 или 20 адресов, куда нам бы желательно наведаться. Кстати, эта улица находится всего в 3 минутах езды от моего дома. Я вспоминаю стихи Константина Симонова: «Горят города по пути этих полчищ…». Буквально в ночь перед обстрелом я смотрел видео, где их читает Сергей Безруков. По всей видимости, это был бекстейдж со съемок сериала «В июне 41-го». Неплохого, надо сказать, сериала. И он читает так… Проникновенно. По-мужицки твердо. И вот я вижу, как город Донецк «горит на пути этих полчищ». Денис стоит в воронке от украинского снаряда, дыра в земле ему по пояс. Первый раз я вижу такие рытвины. Как всегда – побитые стекла, выбитые рамы, пробитые осколками автомобили. Всего в этот двор упало 18 снарядов, не повезло лишь одному парню, который не успел добежать до подъезда. Ему оторвало пальцы. Ставлю себя на его место, мне становится не по себе.
В такие моменты понимаешь, как быстро уходит романтика из твоей профессии. Когда ты снимаешь ситуации, граничащие с критическими, а то и вовсе смертельными. Сколько раз мы мотались с Денисом и Катей по «серым зонам», проезжали через «дороги смерти», сколько раз были на прицеле у снайперов и артиллеристов, минометчиков и гранатометчиков… Одному Богу (если он есть) известно. Весь июль мы снимали последствия обстрелов. Один раз, уже ночью, мне удалось запечатлеть работу ПВО по беспилотнику. Клянусь, мне казалось, что я в каком-то 43-м году где-то под Сталинградом. Красная струйка огоньков будто сама тянется в небо, потом растворяется и взрывается маленькими вспышками, после приходит звук далеких хлопков. Скорее всего, это работала ЗУ-23-2. Очень универсальная вещь, надо сказать. Зенитная установка, состоящая из 2 стволов крупного калибра, неплохо отрабатывала как по небу, так и по земле, по пехоте. Их часто ставили на «КамАЗы», «Уралы» – прям в кузов. «Шахид-грузовик», ну или как там его еще называют.
Вспоминаю попадание в корпус больницы номер 23 в Куйбышевском районе, когда был ранен один врач. Несколько воронок во дворе, дыра от снаряда в крыше. Кстати, они только-только восстановили ее после предыдущих обстрелов. И уже тогда у меня складывалось мнение, что артиллерия Украины стреляет как будто «на авось». Берут определенный квадрат, и начинают туда долбить, иногда много, иногда мало. Сила обстрелов и количество снарядов зачастую зависела от ротации их войск. Те, кто приезжали свежими и отдохнувшими – начинали посыпать на головы мирных жителей проблемы с новой силой. Мы то и дело натыкались на людей, которые не хотели с нами разговаривать. И их можно было понять, ведь война идет второй год. Все это время к ним то и дело приезжают военкоры, журналисты, ОБСЕ – но ничего не меняется. Позже и я пойму, что от моих съемок толку практически нет, ведь все решается наверху. И кому интересны все эти видео стрингера из российской провинции. Я сижу у воронки и думаю, что не верю в слова пленных украинских солдат, которые клянутся тем, что не знали, куда стреляли. Все они знали, всё они понимали. Но вот как можно так со своим же народом – у меня в голове не укладывалось, и не укладывается сейчас, уже после войны.