– Может, чебуреков поедим? – предлагает Смирнов. Все согласно кивают головами, описывая, какие вкусные в Тельманово чебуреки.
Такое место тут – одно на много километров вокруг. Простой зал, бывший какой-то то ли магазин, то ли столовая. Наскоро сделанная мебель, стулья. Но чистенько, как-то по-своему уютно. Пахнет по-настоящему вкусно. Заказываем лакомство на всех. Ждем, разговариваем, ребята обсуждают планы на ближайшие дни. Я же углубился в свой фотоаппарат, просматривая то, что успел наснимать.
Иду курить, вспоминая чебуречные в моем городе. Там работают какие-нибудь ребятам с черными бровями, засаленными волосами и в грязнющих передниках. Купить у них что-то не хотелось мне ни разу. Да и продукция была та еще – какой-то склизкий, не аппетитный, пережаренный кругляш на масле, в котором готовил еще, по всей видимости, сам хан Батый.
Тушу бычок, растаптывая его ногой. Захожу внутрь и вижу, что наше угощение уже на столе. И вот тут-то слюна, как говорится, потекла обильнее прежнего. Красивые, не пережаренные, ароматные, на тонком вкусном домашнем тесте – чебуреки были просто божественны. Это были первые действительно съедобные на моей памяти. Уплетал я их со скоростью чемпиона по «легкой обожретике». Конечно, я всегда замечал, что фронт выматывает твой организм, и есть после поездок по передкам хочется просто зверски. Живот довольно урчал, когда мы неслись по трассе в Донецк. Нас опять встречали бетонные блоки, мешки с песком, вооруженные люди. «Это Донецк, детка» – гласила надпись на одном из заборов.
Я снова был дома. Я рад был вновь открыть квартиру, которая стала для меня за это время довольно родной. Смирнов написал в соцсети, что ждет, когда скину ссылку на репортаж.
«Поедешь еще с нами?». Я ответил что-то вроде: «Зовите, поеду. С вами круто». На том и расстались. Это были классные дни, я отснял много хорошего материала, нового для меня. Я побывал на передке, побывал в Луганске. Даже отдохнул немного. Познакомился с «Ангелами». И это, как мне кажется, стало тем самым роковым поворотом дальнейшей моей судьбы.
Глава 24
Вечер, мне звонит Сентябрь.
– Чего делаешь?
– Да отдыхаю, с Луганска вот вернулся. Три дня мотался с гуманитарщиками по серой зоне.
– Ого. К нам поедешь?
– Спрашиваешь! Конечно, поеду. Заедешь?
– Через 20 минут буду у тебя, – отвечает мой старый знакомый и вешает трубку. Я растекаюсь в улыбке. Снова передовая. Это хорошо. Это мое.
Собираю свой незамысловатый скарб, спускаюсь вниз. Курю на лавочке у подъезда. Приезжает Сентябрь. В фирменных очках-каплях, с сигаретой в зубах и в пиратской треуголке. Открывает дверь, выходит ко мне, здоровается.
– А я сегодня заступаю в ночную, думал, мало ли. Может, поболтаем хоть, посидим. И ты поснимаешь.
Я продолжаю улыбаться в ответ. Ну а как тут не улыбаться? Еще пару месяцев назад мы с ним и знакомы не были, а тут за короткий срок прикипели друг к другу, как будто знакомы полжизни. Едем на передок между Марьинкой и Красногоровкой. Из отверстия в лобовом стекле привычно дует струйка ветра. Мне становится зябко. Конец августа, по ночам начинает уже холодать. Я, как на зло, забыл свой китель. Али, Ветерок как всегда тепло встречают.
– Вадик приехал! – бежит обниматься Ветерок.
– Привет, братишка! – жмет мне руку Али.
Курим, травим истории. Опять курим. Сентябрь ставит машину, выходит и начинает переодеваться.
– Иди сюда, сейчас запишем видос о моде в ополчении!
– Отличная идея! – я включаю камеру, настраиваю резкость. Горько думаю о том, что уже начинает темнеть. Картинка получится тусклая. Темная.
– Уважаемые зрители! Сегодня я, Сентябрь, представляя лицо ополчения Донбасса, расскажу вам о моде в наших рядах. В новом летнем сезоне 2015 года у нас стали популярны вот такие курточки, – он протягивает к камере горку с флисовой подстежкой. – Ночью у нас бывает прохладно, а тут есть флис, и значит, ваши худосочные тела будут надежно согреты.
Смеемся. Ну кто так еще бы мне играл, в прямом смысле, на камеру. Только Сентябрь. Но все же записываем серьезное видео, где он рассказывает о своем снаряжении и форме. Почему, что и как.
– Вот тут у меня гранаты, в боковых кармашках. Видишь, как чеку упаковал? Сверху половинку шприца пластикового надеваешь с ручками для пальцев. Это чтобы она с кольцом никуда не девалась. Ну при падении там, или в здании, если за арматуру или угол какой зацепился. Береженого Бог бережет.
– Голь на выдумку хитра, – настороженно отвечаю и смотрю на необычный предохранитель я.
– Справляемся.
Встречаю возле штаба «Чебурашек» ополченца Маску. Жмем друг другу руки. Он, как и многие в этом батальоне, начинал еще в Славянске. Не так давно, в начале июля, я брал у этого застенчивого парня интервью. Чтобы расположить его к общению со мной, интервью я начал с рассказа о «боевой бороде». Что, мол, американские ученые провели исследование какое-то и выяснили, что мужчины с большой растительностью на лице, в бою более собраны и хладнокровны. Борода повышает боевой скилл, так сказать.
Маска бородатый. Получил свой позывной за свое «ручное изделие». В первые месяцы войны сам сшил себе балаклаву. «Страшненькую, но сам. Старший группы назвал «Маской»…»
Я немного удивился, когда узнал, что ему всего 23 года. Все-таки, война сильно старит людей. Лицо вроде молодое, но глаза… Уставшие они какие-то, даже немного разочарованные, что ли. Грустные. Таким он был, человек, сидящий по ту сторону моей камеры. На кителе его висел наградной орден с крестом. За ту самую оборону Славянска. Родом Маска был из Красного Лимана. Его город стал фронтовым с самого начала АТО.
– Делал то же самое, что и все там. Защищал свой дом. Каким-то героем себя не считаю, – смеется он и улыбается. Скромный парень. Я проникаюсь уважением к нему.
– Война для меня – способ попасть домой. Я очень соскучился по родным, – он отводит глаза в сторону, будто на мгновение задумывается о своей семье. Трет бороду.
– Запомнилась трусость вояк, которые против нас воевали. Когда на один танк и зенитку (ЗУ-23-2) целая колонна из нескольких танков ВСУ и БМД. После первых выстрелов с нашей стороны они развернулись и начали убегать, причем бросая машины, бросая оружие.
Маска рассказывает и о пленных, которые, пытаясь скрыть свои преступления, врали о том, что только приехали на войну и ни в кого не стреляли. Вот только военный билет этих людей говорил об обратном.
– Подлость такая, гадство. Вот после общения с такими, прям помыться захотелось, честное слово.
– Отмыться от грязи этой, да? – я уточняю.
– Да, именно.
Сейчас Маска о чем-то пошутил, рассказал про дежурство по столовой.
– Заеду к вам на завтрак, с вашего позволения, так сказать, – бравирую я.
– Накроем лучший стол «Лондона и Парижу» с видом на террикон! – поддерживает Маска. На веселой ноте появляется Сентябрь, и зовет меня садиться в машину. Уже почти стемнело.
Приезжаем на первый блокпост перед линией фронта. Сентябрь тихо переговаривается с часовыми. Проверяет связь. Дает указания.
– Сейчас к Али поедем, Фидель. Он тебя ждет на кофе.
– Кто к нам пожаловал! Присаживайтесь, молодые люди, к нашему шалашу.
Али встречает нас возле импровизированного блиндажа. Рядом Шамиль, молодой парень, лет 20, беспризорник в прошлом, а теперь – ополченец с боевыми наградами, сидит у костра, я слушаю его простую, незамысловатую речь.
«А я иду по городу, в увале был, смотрю – чистенький такой, ордена, к бабе пристает. Я подошел, говорю: «А где ордена такие взял?». А она мне: «Да я, да то, да се». Я сразу понял, что что-то не чисто. Начал подробнее, ну там, командиров, вплоть да часов и дат, ну я же там был. А он и ответить ничего не может. Как дал ему промеж глаз. Ну он и сказал: «В Ростове награды купил, и сюда. Баб клеить». Тут я его чуть не убил».
Али подходит, говорит: «Тройка молчит уже 5 минут, поехали. Сентябрь, бери Фиделя, на машине, за нами».
Едем. Две «шахи» – обе зеленые, смешной камуфляж из баллончика с черной краской. Дорога – от силы минут 10. Фары не включаем. Сердце замирает, потому что ДРГ, потому что мины, гул танков на той стороне. Страшно. Правда. Страшно.
На ощупь, ямы, двигатель ноет, ругается: «Включи свет, ни видно ж ни хрена». А нет, нельзя. По рации: «Две морковки по Тройке выпустили, похоже». Сентябрь отвечает: «Принял».
Машина глохнет. Холодно. Двигатель не прогрелся, едем медленно же, почти на холостых.
Али и Шамиль уезжают от нас в темноту, даже не видя, что мы встали.
Поурчав недовольно, поплевавшись, наша заводится. Едем снова. Едем. Едем. Темнота.
Ямы. Тишина. Сверчки. Едем. Едем.
«Сентябрь, что-то мы не туда едем. Не к укропам ли? Позвони Али. По-моему, поворот не тот был», – говорю я почти шепотом.
Он звонит, спрашивает дорогу. Меняется в лице, останавливается медленно.
«Вадим, выйди, помоги развернуться, чтобы я на обочину не съехал». Выхожу, машу руками, ругаюсь. «Стой, блять. Еще давай, еще. Вооот. Хороо-ош».
Залезаю в машину, молча едем, смеемся. Возвращаемся на перекресток, находим нужный поворот. Приезжаем на «тройку». Али сидит за столом, пьет чай. Бывший педагог английского языка. Спокойный. Рассудительный. Встречает нас улыбкой и взглядом с хитринкой:
– Как доехали? Нормально?
– Ну да, – я сажусь, Сентябрь гремит кружками, рядом со скамейкой ставит автомат.
– Ты в курсе, что вы по заминированной дороге ехали? Там еще и обочина тоже в растяжках.
Холодеет внутри. Я застываю. В голове картинка взрывающейся машины. Воображение – не самое лучшее качество в такой ситуации. А потом мысль: «Я бы даже не успел ничего передать родным, Кате. Даже ребятам, чтобы они сказали. Другое дело – если ранят, выдавить из себя слова какие-то хоть. А так бы ничего не успел. Не нашли бы даже. Прислали бы домой в Россию пустой гроб. Хотя уж лучше бы и ничего не присылать».
Кто был на войне, тот знает это чувство. Когда «Старая с косой» садится рядом, или идет близко, она выше, всегда чувствуешь ее присутствие как бы над собой. Но не сегодня. Не сегодня. Не сегодня.