– Мы сегодня не разговорчивы, – оправдывается ее мама. – Температура весь день, голова у нее болит, слабость сильная. «Химию» еще не до конца прошли. Аппетита нет. Вчера нам разрешили кушать банан, так я первый раз за месяц увидела, как она улыбается.
– А как зовут? – Леха наклоняется к кровати.
– Маша.
Мама начинает плакать. Слезы подступают у нас всех. Этот ребенок, абсолютно беззащитный. Вокруг война. Лекарства пока есть, но что будет завтра, послезавтра? Что будет с этой хрупкой девочкой?
– Если что-то нужно будет, сразу звоните.
Мама девочки кивает головой и сдерживается, чтобы опять не заплакать. Мы прощаемся. Когда мы уходили, я оглянулся и увидел, что она смотрит на нас. И это непередаваемое чувство. Чувство несправедливости. Вопрос: «Да почему так-то все? Где Бог вообще там? Есть все-таки или нет?». Какой-то особенный отпечаток на этих детях оставляет война. Такой был мой первый день в батальоне «Ангел». Сразу, сходу в ту реальную работу, которой занимались ребята уже на протяжении двух лет.
Настя с позывным «Ягодка» – очень добрая, внимательная, заботливая девушка. Приехала из России, из далекого Благовещенска. Приехала так же, как и я. По зову сердца. Вика «Мураш» – из Донецка, до войны у нее был свой салон красоты. Бросила все и записалась в батальон. Байк и Шило – отец и сын. Оба шахтеры, из Краснодона. Начинали в народном ополчении. Прошли все ужасы войны 14-го года. Байк – ветеран Афганистана. Ташкент – военный со стажем. Воевал в Чечне, а в 14-м году – под Луганском. Из Тольятти. Десантник.
В какой-то момент, я поймал себя на мысли, что только-только начинаю учиться снимать и монтировать. Я перестал писать длительные планы и проходки, начал сокращать кадры до десяти секунд, пытаться их склеивать по-разному. Алексей прислал мне логотип батальона, которым неизменно заканчивалось каждое видео. Работал я тогда еще на своем старом ноутбуке, который то и дело перегревался и зависал. Поэтому – первые мои видео о батальоне такие… Довольно куцые.
Ездили мы по всей ДНР. И первое, что бросалось в глаза – это количество брошенных девушек с маленькими детьми. Помощь наша делилась на две категории – «адресная» и «масштабная». В первом случае – мы приезжали по заявке к людям домой, и помогали. Где деньгами, где продуктами, где одеждой, продуктами или медикаментами. Во втором – мы «кормили» целый поселок, вроде той же шахты 6/7, что под Горловкой. У самой линии соприкосновения. В продуктовые наборы входили крупы, тушенка, масло, кофе, чай, консервы и так далее. Все самое минимально необходимое. Я довольно часто снимал, как «Ангелы», еще совсем сонные, ранним утром закупают все составляющие на рынке, а потом упаковывают их в пакеты. Пытался даже эту монотонную работу показать как-то интересно. Необычно. Подобрать планы и музыку так, чтобы зритель не переключался на другое видео.
Как вообще начиналось утро «Ангела»? Часов в 7, с завтрака. Потом мы все собирались в квартире комбата или там, где жили Байк, Ташкент и Ягодка. Леха раздавал задачи и мы отправлялись на рынок или в аптеку. Закупались всем необходимым и везли туда, где нужна была помощь.
Периодически мы по утрам останавливались попить кофе недалеко от кафе «Легенда». Стояли, курили. Обсуждали планы на день. Сколько, куда и кому.
Я не завидовал Сэму, потому что именно его телефон был указан, как «телефон для связи». Ему постоянно звонили с просьбами о помощи. Сэм был на приеме 24 часа в сутки, 7 дней в неделю. И надо отдать должное, круто с этим справлялся. Я удивлялся его тактичности и сдержанности при разговоре с людьми.
Иногда мы разделялись – одна группа ребят ехала по одним адресам, другая – по другим, например, в Горловку. Алексей отправлял меня туда, где были особо грустные и страшные человеческие истории. Мы должны были показывать реальный Донбасс.
Старики, живущие в нищете, без копейки в кармане. Ветераны-инвалиды из ополченцев, которым нужна была наша помощь. Поддержка, в конце концов. Матери-одиночки, многодетные семьи. Поселки, люди в которых жили постоянно в подвалах своих домов. Серые зоны, линия фронта…
Что называется: «Добро пожаловать в батальон «Ангел».
Вначале я снимал на свою камеру. Это Nikon 3100, купленный очень недорого в Смоленске, буквально перед поездкой на Донбасс. Его хозяин задолжал по кредиту, и в срочном порядке, чтобы рассчитаться с долгами, продал нам его за десять тысяч с двумя объективами и ремнем. Это была удача, на самом деле.
Чтобы вы понимали, на тот момент я совершенно не разбирался в технике для съемок. Да и сейчас не особо, если честно. Как потом выяснилось – мой фотоаппарат уже безнадежно устарел на тот момент. В ходу уже были камеры с 4К изображением, и такая вот камера была у Смирнова. И в какой-то момент он задал мне вопрос, мол:
– А чего ты на нашу камеру то не снимаешь? У нее же качество почти киношное!
– А можно? – я как-то тогда не ожидал такого поворота и даже застеснялся от высказанного мне предложения.
– Нужно!
И я впервые в свои руки взял 4К. Мне казалось, что чтобы я не снимал, какой бы план не записывал, при каком свете и обстоятельствах – все было очень круто по цветопередаче и качеству картинки. Намного красивее того изображения, которое давал мой «старый боевой друг» Никон.
Тогда только-только начинался листопад, листья активно опадали, и помимо съемок интервью, поездок, рынка, я начал вводить в наши «отчеты» художественный элементы. Знаете, кадр с дрожащей на ветру листвой, опавшие листья, заливаемые дождем, планы бескрайних полей, огромных стай птиц, панорамы города и так далее. Это все добавляло в каждое видео о поездках свою изюминку.
Я тогда только познакомился с творчеством музыканта под названием Fink. Англичанин, поющий каким-то фантастическим способом, с легкой хрипотцой в голосе. Его песни, тогда, на мой взгляд, подходили под наши видео. Я взял два особенно понравившиеся его трека и вставил их под тот видеоряд, что отснял во время поездки.
Лехе и ребятам батальона очень понравилось то, что я сделал. Наш отчет о работе получил так называемые «краски». Его стало интереснее смотреть. Это уже не был просто «видос» о том, как мы кому-то привезли и вручили помощь. Я начал потихонечку вращать в голове маховик в сторону той мысли, что каждый отчет о поездке должен быть похож на короткометражный фильм. Эта идея мне не давала покоя. А потом у меня окончательно сломался мой ноут, и я начал работать на компьютере Смирнова, у него дома.
Глава 28
Буквально за несколько дней я изучил новую программу для монтажа видео. Но первый свой материал собрал за одну ночь. С учетом того, что раньше я никогда не монтировал сам на сложных программах, не разбирался в этом совершенно – для меня это был личный подвиг. Я вообще не спал тогда, смотрел «обучалки» на Ютубе и параллельно с этим пытался разобраться со всем, что творился на монтажном столе.
Вот так я опять попал в условия, когда «спасение – дело рук самих утопающих». И это было правильно. Саморазвитие – вот тот спасительный круг, который помогал мне все этим месяцы. Я поглощал информацию, как губка впитывает воду. Учился снимать, учился монтировать. Учился передавать настроение и эмоцию человека через кадр. Что и требовалось от меня, как от оператора. И вы знаете, я втянулся в работу с головой. Мне было плевать на сон, еду и отдых. Я снимал и монтировал, снова снимал и снова монтировал. Я показывал то, как есть на самом деле. Пытался постоянно передать настроение, атмосферу, которая окружала нас и людей в тот или иной момент.
Когда я в первый раз начал понимать, что и как я должен снимать? Наверное, это было в том самом поселке шахты 6/7. Представьте – дорога идет от окраины Горловки к линии соприкосновения. Вы проезжаете через весь город, дороги которого усеяны ямами, будто крыша аэропорта – пробоинами от мин и снарядов. Потом слева от вас проплывает заброшенная фабрика, зона, с ее колючей проволокой, высоким забором. Разбитый и сожженный УАЗик-«буханка». При каких обстоятельствах это произошло? Что случилось здесь, на этом перекрестке возле поселка? На дороге то и дело продолжают попадаться взорванные и обгоревшие автомобили. Волосы от увиденного встают дыбом. На их месте может оказаться и наша колонна автомобилей, если ВСУ, или кто там стоит за терриконом, захотят нас «пощипать». Весь поселок представляет собой руины. Весной и в начале лета сюда пытались приезжать люди, чтобы восстановить дома. Это видно по свежим материалам на крышах и стенах. Но и они уже посечены осколками и пробиты боеприпасами. Здесь, в поселке, остались практически одни старики. Большинство которых живет в подвале, как дуршлаг пробитой снарядами общеобразовательной школы. Нас тут ждали, ребята предварительно созвонились и назначали точное время нашего приезда. Заставлять людей скапливаться в одном месте опасно. Украинские военные могут открыть огонь по толпе, и тогда жертв не избежать. Мы и жители сейчас представляем собой отличную мишень.
– Вот так и живем… Пенсия тысяча рублей, – жительница подвала школы показывает свою комнату.
Обшарпанные стены, ободранные обои, старая мебель, в которую въелась плесень. Душно, большая влажность, сырость. Чтобы не замерзнуть зимой, они построили в нескольких комнатах маленькие печи. По стенам – рисунки их любимых внуков. Вот маленького мальчика мама и папа ведут в эту же школу в 1 класс. Вот бабушка катает его на качелях во дворе дома. Потом выясняю, что мальчик и родители в России давно. Школа – это бомбоубежище, а качели разорвало взрывом.
Сэм сидит в кузове УАЗа, раздает «в темпе вальса» пакеты с продуктами. Остальные ребята помогают, записывают новые адреса и просьбы помощи. Я ловлю в кадр маленького мальчика, который пробегая мимо меня, смотрит прямо в объектив. Этот кадр я считаю одним из самых успешных за все время съемок. Такой пронзительный взгляд маленького человека, попавшего в такие вот обстоятельства. На войне есть разный «ад». И этот – гуманитарный. Простые люди, словно заложники, попадают в «темницу войны».