– А что мне остается? Ой, а вы меня туда везете?
– Туда, туда. Не беспокойтесь, – она чуть ранее еле выговорила свой адрес. Девушка была «под шафе». Мы заметили это не сразу.
Потом она еще долго рассказывала о себе и о том, почему она решилась искать «хоть кого-нибудь». Нам, двоим совершенно не знакомым людям. Смирнов что-то ей отвечал и задавал вопросы. Я же уже не слушал. Я лишь думал о том, что это еще одна сторона войны, когда люди, доведенные до крайности, бросаются в омут, лишь бы хоть как-то «выплыть». Мне было ее очень жаль.
Возле дома мы сунули ей какие-то деньги «на первое время». Она неловко нас обняла и пошла, пошатываясь, домой.
– Ты подумал о том же, о чем и я?
– Ты о «брате – сыне»?
– Именно.
– Ну, зато мы спасли еще одну душу от необдуманного поступка. Может быть она завтра проснется, и возьмет себя в руки. Ты много ей хорошего сказал.
– Хочется верить, – Леха смотрел на дорогу, попивая одной рукой кофе, а другой держал руль сверху. – Вот такой вот «час добрых дел». Понял? – Вполне. Мне понравилось. Хочу еще.
– Часто нельзя. Так что жди нового звонка, – он остановил машину возле моего дома.
– Куда завтра? – я жму ему руку, допиваю напиток, который уже остыл.
– Завтра, чувачек, поедем на 2-площадку. Это возле «Вольво-центра».
– Ого. Там же жесть, вроде как возле него. Каждый божий день. – Потому и едем. – Добро. Отлично. Броник не забыть бы.
Прощаемся, я поднимаюсь по лестнице. День заканчивается. Я рад этому, но внутри остается какой-то осадочек. Проваливаюсь в сон, понимая, что нужно отдохнуть. Завтра день будет не легче ни разу. С другой стороны – кто знает, что нас всех ждет завтра?
Глава 34
Это была первая наша попытка заехать на территорию «Второй площадки», которая находилась недалеко от «Вольво-центра». Жилые дома здесь превратились в руины. Похожие на разрушенный муравейник, со следами попаданий снарядов, мин, «градов». Горсточка местных жителей отказывалась уезжать отсюда, остальные покинули этот район. Жить тут действительно было невозможно, как и в Спартаке или в Зайцево. Но люди не уезжали. Это были старики, и, за редким исключением, – люди чуть помоложе.
Мы, конечно, были еще те стратеги. Посмотрели по карте дорогу к домам, где могли быть мирные жители, и поехали. Фактически, наобум. Сначала нас встретили бетонные блоки, потом дорогу перекрыли поваленные деревья.
– Неспроста они тут лежат, – сказал кто-то из ребят.
Леха паркует машину и обочины. Бусик останавливается за нами.
– Девчонки остаются тут. Шум – ты с ними. Мужики – пойдем смотреть, что там дальше.
Шум, молодой парень, ополченец. Совсем недавно пришел в себя после многочисленных ранений. Попал под огонь, чудом остался жив. Батальон помогал ему и его девушке наладить жизнь после тех событий. Шум попросился помочь нам. Парень крутой, веселый, с «опытом», так сказать.
Грустно кивает головой на приказ, мы собираемся и начинаем наш путь.
Обычная асфальтовая дорога, по которой мы медленно, друг за другом, обходя деревья, шлепаем. Я снимаю, но руки ходят ходуном. Адреналин. Совсем рядом слышим звуки стрелкового боя.
Встречает нас этот район недружелюбно. Доходим до бывшего блокпоста, тут никого нет. На бетонных блоках написано: «Выключи свет!». Шило и комбат приседают, я и Сэм тоже. Вообще, на войне лучше следовать тем же действиям, что и впереди идущие. Если человек присел, или даже лег – не поленись сделать то же самое. Да побыстрее.
Нам машут рукой, и мы продолжаем движение. Макс видит впереди что-то, показывает рукой, чтобы мы спрятались. Я продолжаю все записывать, и надо сказать, почти не смотрю, что я сейчас снимаю. Быстро передвигаюсь к обочине и прячусь за фонарный столб. Сидим, наблюдаем. Шило пригибается к земле, становясь на обе руки. Смотрит вдоль дороги.
– Показалось. Пошли дальше.
– Что там было? – спрашиваю я.
– Да куртка на ветке, и как будто леска. Думал, растяжка. А это фигня какая-то отблескивала.
Первый раз за всю войну меня берет ощущение, что я попал в видеохронику боев за Грозный. Серое небо, мелкий дождь. Девятиэтажка, в которую, кажется, прилетали «подарочки» в каждое окно, каждую дверь. Каждую стену. Как она еще стоит вообще? Как и тот дом, в котором располагался наблюдательный пункт «Сомали». Брат-близнец.
Из подъезда выходит старик.
– Я местный. Это мой дом. Я периодически прихожу, когда могу. Забираю вещи уцелевшие. Ловлю время, когда обстрелов нет. Я в поселке рядом живу, то там бомбят, то тут. Сидим, терпим.
Слышим выстрел. Одиночный. Очень четкий. «Плетка», ловлю себя на мысли я. В переводе на русский – снайперская винтовка Драгунова. Но этот выстрел был не по нам. Где-то не так чтобы далеко. Но сердце начинает гонять кровь чаще.
Слышим, как в ответ начинает громыхать крупнокалиберный пулемет. Местный рассказывает нам, что именно здесь нам ловить нечего. Нужно заезжать по другой дороге. Люди живут в другой стороне поселка.
Где-то уже на выходе к асфальтовой дороге мы опять слышим знакомый выстрел и пуля чиркает дорогу где-то возле нас. Этот факт заметили все и тут же присели. Сидим, смотрим вокруг себя, озираемся, поглядывая друг на друга. Шило выходит из оцепенения первый.
– Ну чего расселись-то, бегом отсюда!
И мы побежали. Побежали так быстро, как только могли. Еще пару раз стреляла винтовка. Может быть, и по наши души. А может, и нет. Но вот каждый выстрел добавлял в нашу кровь адреналин. Я не думал в этот момент ни о чем. Только нажал кнопку записи и прижал фотоаппарат к бронику, чтобы тот снимал, как мы улепетываем из-под обстрела. Получилось это как-то автоматически, навык выработался, что ли?
Встречает нас Шум, который явно не находит себе места. Выглядывает из-за автобуса, тут же сидят девчонки, курят, что-то обсуждают.
– Ну наконец-то! – говорит Мураш. – Мы уже вас заждались, я уже звонить хотела вам!
– Быстро в машину все, уезжаем. Тут не проехать! – мы заталкиваем ребят внутрь автобуса, быстро разворачиваемся и едем обратно в город.
– Что-то случилось? Мы выстрелы слышали какие-то, – Ягодка вопросительно смотрит на нас.
– По нам снайпер работал. По-моему, просто спугнуть хотел, или просто не попал, – отвечает Сэм, закуривая. Шило морщится, он не очень любил, когда в автобусе начинали дымить.
– В следующий раз по-человечески узнаем маршрут и доедем нормально. Поехали в Яковлевку, там еще не были. Оттуда тоже заявки поступали. Отвезем продукты туда.
Машина несет нас в поселок, который в 14-м году очень часто попадал под огонь ВСУ. Тогда досталось всем населенным пунктам, что стояли по трассе Донецк – Горловка.
Поселок встречает нас привычной табличкой на украинском: «Яковлiвка». В поселке одни старики. Разносим продуктовые наборы по домам, где-то открывают. Где-то не откроют уже никогда. Пенсионеры сначала даже не понимают, что происходит. А когда понимают, хватаются за сердце. Нищие, полуголодные, они по очереди начинают плакать. Я, кажется, начинаю привыкать, что наше появление в населенных пунктах сопровождается слезами. Но сердце все равно щемит, когда взрослые люди начинают вытирать скупую старческую слезу с морщинистой щеки.
– Вот там был сарай. Снесло его весь. Меня саму ранило – один осколок в руку вошел, – пожилая женщина показывает пятисантиметровый шрам на плече. – А два осколка в нижнюю часть тела, один до сих пор в кости сидит. Вот так я пострадала.
Жители рассказывают про прошлогодние прилеты мин и снарядов в их дома и дворы.
– Каждый день сейчас слышим, как они стреляют чем-то тяжелым из Песок. По звуку понятно, что это или миномет, или артиллерия, может, танк. Что они там отвели от линии фронта? Каждый день стреляют, мы тут не так далеко, мы все понимаем – откуда и куда!
Когда раздали пакеты и собрались уже было выезжать, нас останавливает какая-то женщина, в зимней куртке и платке на голове. Открываем окна.
– Ребятушки мои, желаю вам, чтоб вы погнали этих нациков так, чтобы они остановились только возле самой польской границы. Туда их, к чертовой бабушке! И чтобы нас не трогали! И вы чтобы все домой живые и здоровые вернулись.
Смеемся, она это с таким задором говорит. У меня в голове почему-то проносятся кадры какого-то исторического фильма о Великой Отечественной, где местные жители желали своим солдатам того же. Наше настроение улучшается. Все-таки в словах заключена необыкновенная сила. И ее вот прямо сейчас эта женщина передала нам. И как-то легче стало сразу на душе. Я еду и улыбаюсь.
Вижу в окне ребенка. В какой-то простенькой курточке, с рюкзачком на плечах, в брючках и смешной вязаной шапке. Она явно связана заботливыми руками его мамы. Моя память проецирует его образ на себя.
Я маленький. Мне пять или шесть лет, стою у витрины в магазине. Рассматриваю банку с шоколадной пастой. Красивую такую банку, которую где-то в Германии наполнили великолепным лакомством. Стою и смотрю на нее и мечтаю о том, что однажды ее мне купят. И я смогу есть ее большой ложкой.
– Чего ты тут встал? А ну иди отсюда, оборванец. Ишь ты! Смотрят мне тут! – полная продавщица ругается, вытирая жирные руки об передник. Только что она резала колбасу себе на обед. Помню ее лицо – злое, с бородавкой на носу, красными щеками и злобными глазами.
Когда мне было уже за двадцать, я купил себе ту самую банку шоколадной пасты. Сидел на кухне, ел ее и ел. Она была такой вкусной. Вспоминал свое детство – маленький ребенок, военный гарнизон, холодные, мрачные 90-е.
А что у этого ребенка в голове? Вот идет он домой. И наверняка не думает о банке этой самой пасты.
Он мечтает о том, что однажды проснется, и его дом не будут ровнять с землей. И он будет уверен в своем завтрашнем дне. Его поколение будет называться так же, как и то, что выросло во время Великой Отечественной. «Дети войны». В XXI веке. В современном мире. Опять…
Глава 35
Вот такие у нее игрушки, у той самой девочки из Спартака. Ящик из-под боеприпасов. Она стоит на нем, покачиваясь. Будто на серфе, на какой-то небольшой волне, где-то в океане. Только вдумайтесь – у ребенка вместо игрушек ящик из-под боеприпасов! Этот кадр стал еще одним из ключевых в моих съемках за весь период работы на Донбассе. Тогда с нами в поселок поехали двое военкоров – Лось и Городецкий. Один огромный, как богатырь. Бородатый, глаза смеющиеся. Второй – похож на интеллигентного писателя начала ХХ века. Такие вот образы сложились у меня в голове, когда я посмотрел на них.