Толкаю Лося в локоть, говорю:
– Сфоткай, Олег. Редкий кадр.
Он щелкает камерой. Девочка будто нас не замечает.
В этот раз в поселке тихо. Мы, как и обещали, привезли продуктовых наборов на всех. Люди высыпали на улицу, подходят, берут. Тяжело несут на своих двоих по домам пакеты. Черные кульки с самым необходимым. Для кого-то из них – это простой шанс прожить еще какое-то время. Комбат рассказывал, что во время работы батальона в Луганске, в 14-м году, было такое количество голодающих, что порой, «Ангелы» не успевали вовремя доставить еду. Люди умирали. И это те самые страшные страницы, которые хочется перелистнуть и забыть. Но они навсегда останутся в памяти ребят. Порой, им действительно не хватало времени в сутках, чтобы успеть ко всем.
Но сейчас, не смотря на спад боевых действий, позиционную войну, попытки создать в республиках хоть какую-то экономику, все равно оставалось еще очень много уголков, куда не добиралась нога гуманитарщика. Где «мирные» нуждались в помощи. И нам казалось, что 24 часа – это слишком мало для нашей работы.
Каждый день мы продолжаем посещать адреса, где тянут к нам свои худенькие и маленькие ручки детки, где всегда слышишь фразу: «Стреляют каждый день! Когда это все закончится?», где одинокие матери с уставшими глазами, где многодетные семьи, где целые поселки, превращенные в руины. Мы едем по раненному, истекающему кровью Донбассу. Выпал первый снег. Терриконы стали похожи на лунные кратеры. Или вулканы, но из жерла вытекают «белые реки». Погода мрачная, я невольно думаю о тех, кто сейчас в окопах. Температура опустилась еще больше. А каково это – быть в таких условиях на передовой?
Я сижу дома у комбата за монтажом очередного видео, хватаясь за голову. Как там это все уместить? Хватит ли моей внутренней карты памяти, чтобы все это продолжать воспринимать?
Звонок, Сэм вскакивает со стула, коротко бросает: «Выезжаем».
– Комбат, в Зайцево обстрел, прямо сейчас. ВСУшники дубасят прямо по школе. Нужно ехать, срочно!
Быстро экипируемся, через 15 минут уже мчим на полной скорости под Горловку. Скорость запредельная. Мне кажется, наш автобус давно так не ускорялся. То и дело на поворотах нам кажется, что мы перевернемся. Но каким-то чудом продолжаем путь, чтобы успеть помочь и вывезти детей из-под обстрела. Местная глава поселения сообщила, что, скорее всего, понадобится кого-то вывозить прямо сегодня.
Горловка опять встречает нас своими раздолбаными дорогами. Макс пытает уворачиваться от ям, но в итоге плюет и мчит напрямки. К черту попытки сохранить технику, когда на кону людские жизни. И правильно.
Уже знакомый перекресток на Зайцево. Ржавая табличка на столбе, брошенный блокпост на въезде, за посадкой, что справа – уже украинская сторона. Со стороны школы они вообще подобрались вплотную. Называется это – беспредел. Когда «жевто-блокитные» перекидывают свои войска в серые зоны. В которых их не должно быть, как ни крути.
Буквально на днях из поселка Жованки, что на стороне ВСУ, были силой выселены из своих домов три семьи. Люди остались без крыши над головой. Их, обездоленных, приняли в свои дома жители Зайцево.
Мы опоздали. Детей уже эвакуировали. Прямо через окно на первом этаже с обратной стороны их запихивали в чью-то «Газель», чтобы спасти им жизнь. Украинские войска стреляли в детей. Но мир знать этого не хотел. Ни Европа, ни Америка. Да и в России находились те, кто пожимал плечами и говорил приготовленную фразу, типа: «Доказательства где?».
– Люди из тех семей, которых выселили, рассказали, что их выталкивали на улицу с фразами: «Мы, солдаты Украины, будем занимать вашу землю по метру, но займем всю», – рассказывает нам жительница поселка.
Армия «Незалежной» подошла к школе на 200 метров. Теперь их снайпера и стрелковое оружие может расстреливать поселок как в тире. Забираем список вещей и продуктов, которые нужно привезти в поселок. Ташкент стоит у дерева и смотрит в армейский бинокль на блиндажи ВСУ.
– Дай посмотреть, – прошу я и отбираю «аппарат». Кажется, он видел, как минимум, моего прадеда.
– Вон видишь, по зеленке, метров сто левее, белые мешки. Флаг. Вон они, голубчики.
Отдаю бинокль назад. Закуриваем. Молча смотрим друг на друга. Наверное, в этот момент мысли у всех нас сходятся. Всему миру абсолютно все равно, что происходит здесь. Для них – украинская армия борется с российскими наемниками и сепаратистами. Они иконизировали образ солдата бывшей советской республики. А по факту… Нам обидно. Но все-таки, нам не все равно. И наверное, поэтому мы все сегодня здесь.
Заезжаем в Горловку. Нужно развести по адресам посылки. Я не очень любил этот город, если честно. Мне казалось, что он какой-то бесконечный. Длинные улицы, невысокие дома. Завод, который тянется вдоль всего города. Разбитые дороги, опять-таки. И неподъемное количество заявок о помощи, приходящие каждый день. Каждый второй адрес был из Горловки.
Заходим в дом, нас встречает маленькая девочка.
– Страшно очень. Каждый день слышим выстрелы и взрывы. Я из школы иду, и думаю – доберусь ли я до дома.
– По утрам – бомбят, по вечерам – бомбят. Дети опять пугаются, – рассказывает нам случайная прохожая, которая подошла поговорить, пока мы стояли у обочины и курили.
Проезжаем мимо памятника Советскому солдату. «Сентябрь 1943. Воину-освободителю». Ловлю себя на мысли – поставят ли после войны рядом еще один памятник тем самым ребятам, что сейчас тащат на себе все тяготы войны?
Плутаем среди пятиэтажек на окраинах города. Типичные советские постройки. И у каждого человека, куда бы мы ни приехали, есть своя история об этой проклятой «АТО».
По дороге к другому адресу снимаю разрушенные двухэтажки. Пустые кирпичные коробки, без окон, без дверей, без крыш. Разрушенный мост, пробитый минами асфальт. Позже, на монтаже, я подставлю под эти кадры какой-то немецкий военный марш времен Второй мировой.
Помните «их» хронику? Какие они там бравые, под эту музыку? И что стало с ними потом? Вот и сейчас – солдат на той стороне хорохорится, гордится своими злодеяниями. Ищет «украинские» корни даже там, где их нет и в помине. Но жизнь – это колесо. И мне все-таки хочется верить, что за все их поступки им обязательно вернется сполна.
Возвращаемся домой мы уже поздно вечером. Стемнело. Донецк тоже встречает нас канонадой. Ребята едут отдыхать. Я иду монтировать новое видео. Пересматриваю кадры, клею их друг к другу и пытаюсь пропустить опять всю эту боль через себя.
Глава 36
Старомарьевка. Этот населенный пункт на юге ДНР был следующим в нашем списке. Логика была проста – мы открывали карту, находили поселок как можно ближе к линии фронта и ехали туда кормить людей. Чем меньше было расстояние до передовой, тем больше была вероятность, что к жителям еще никто за время войны не приезжал с гуманитаркой. И почти всегда, за редким исключением, это было так.
Едем в сопровождении батальона «Патриот». Микроавтобус, в котором 15 человек в полном обмундировании, должен был прикрыть мирных и нас, если бы началась какая-то заварушка. Место это было действительно недружелюбное, но поняли это мы уже потом.
Проезжаем Тельманово. Я был тут летом, с тех пор практически ничего не поменялось. На въезде – уже брошенный блокпост, слева – разрушенная церковь. Уничтоженные святыни – еще один лик войны на Донбассе.
Заезжаем в местный штаб узнать обстановку. Карта показывает максимальное приближение Старомарьевки к позициям ВСУ. Ополченцы рассказывают, что украинские военные расставили свои позиции вокруг поселка. «Там у них, вроде как, АГСы и пулеметы. Но это не точно». Периодически каратели посещают этот поселок. По факту – он в «серой зоне». В действительности – ВСУ исполняют «танец с бубном» под названием «ползучее наступление». В переводе на нормальный язык это означает, что войска Незалежной, пользуясь перемирием, самовольно занимают населенные пункты.
Мы понимаем, что есть риск попасть в засаду. Машины наши не бронированы. Комбат зовет меня на разговор, он серьезен как никогда.
– Ну, что думаешь? – показывает пальцами, что ему нужна сигарета.
– Думаю, что очень велик риск стать «двухсотыми», Леха, – я открываю пачку и достаю одну, протягиваю ему. – Я понимаю, что помогать нужно. Но только мы появимся, по нам сразу, как по мишеням, откроют огонь. У меня нехорошее предчувствие.
Смирнов кивает головой. Бойцы сопровождения и «Ангелы» наблюдают за нами.
– По машинам, едем в Новую Марьевку.
Наша немногочисленная колонна идет по трассе, Сэм пытается тщетно разобраться с картой и проездом к поселку. Впереди едет джип организации «Красный крест».
– Давайте попробуем с ними поговорить. Может, под их флагом заедем в поселок, людей покормим, – комбат все еще ищет лазейку, чтобы пробраться в поселок.
Из машины, на которой был изображен тот самый знаменитый знак, на нас не понимающе смотрят какие-то иностранцы. Потом они начинают активно жестикулировать руками и отвечать по-французски. Не достигнув «консенсуса» с ними, наша колонна продолжает движение.
Съезжаем на грунтовку, машину качает, бросает в колее из стороны в сторону. Кадры получаются не важные, сильная тряска. Стабилизатор внутри объектива не справляется с такой нагрузкой. Останавливаемся у какого-то хутора, Ташкент, Сэм и Байк идут выяснять дорогу в нужный нам поселок.
Снимаю портретные и не только планы бойцов «Патриота». Мужики тут разные, есть совсем молодые. Есть уже с сединой. Например, их командир – лет за 50, бросил в России бизнес и уехал на Донбасс. «Что тут непонятного? Как я могу сидеть и смотреть, как всякие «бендеры» разносят на куски этот край?».
Кто-то скажет, что это «патриотическая дрянь». Вы заблуждаетесь, ведь вы не видели этого человека, не разговаривали с ним. Не смотрели ему в глаза. Поверьте, он очень хорошо зарабатывал. У него было фактически все. И не похож этот доброволец на головореза. Я видел таких людей. Они совершенно иные, и ни разу не «рубаха парень», каким был командир группы «Патриота».