Навстречу колонне едет гражданская «Нива». Мужичек за рулем останавливается посреди дороги и преграждает нам путь.
– Сынки, вы куда?
– В Новую Марьевку, отец.
– Да вы что, вы же этой дорогой если будете ехать, попадете прямиком к вражинам этим! – он показывает указательным пальцем куда-то за автомобиль. – Вам через метров сто надо повернуть налево. И то, там вдоль дороги – лес, у них там вроде как тоже позиции есть.
Вот оно – нехорошее предчувствие. Еще чуть-чуть и мы бы нарвались на такие неприятности, из которых могли уже и не выйти. Кто послал нам навстречу этого местного жителя? Бог, если он есть? Или случай? Или это просто совпадение?
Так или иначе – он фактически спас нам всем жизнь. Сердце у меня заколотилось с бешенной скоростью, когда мозг наконец осознал, что могло буквально вот-вот произойти. Машина, в которой сидел я, комбат и Сэм ехала первой. Первыми бы мы и погибли.
– Парни, смотрите, тут сейчас справа посадочка будет нехорошая. Будьте наготове, если что.
В ответ по рации слышим утвердительное «принял».
Едем, я смотрю в окно на те самые деревья, где могут быть позиции ВСУ. Страшно. Открываю окно, чтобы прислушаться к обстановке вокруг. Если будет выстрел, то лучше попытаться его услышать.
«Пронесло», – думается мне, когда мы въезжаем в поселок. Ополченцы ошарашены:
– Да вы что, с ума сошли? Какая Новая Марьевка? Сегодня оттуда какие-то бухие ВСУшники в наступление пошли на нас, мы их покрошили! Если бы приблизились к поселку – вас бы гарантированно расстреляли! Самоубийцы!
Катаемся по поселку на «Ниве», зовем людей идти получать гуманитарку. Опять одни старики.
– У мене всів ікна повибивало, дахзнесло, підлоги пробило. Раздолбили мені всю хату, – жалуется один из жителей поселка, показывая рукой на свой разрушенный снарядами дом.
Местные тянутся к нашим автобусам. Вышагивают медленно, руки за спиной, горбятся. Кто с сумкой, кто с авоськой, кто с тележкой. Через 15 минут мы уже едем в Григоровку. Оставшиеся продуктовые наборы раздаем там. Ополченцы просят нас поставить машины за каким-то основательным зданием, в прошлом, я думаю, это был магазин или клуб. Дорога, единственная в поселке, простреливается ВСУ.
Меня все время не покидает мысль, что вот прямо сейчас нас всех могут накрыть минометным огнем или обстрелять еще чем-нибудь. Я стараюсь подвинуть свой страх куда-то поглубже, и просто продолжаю снимать. И курить.
Вы не поверите, но одна бабушка приехала за гуманитаркой на старом мотоцикле «Урал» с коляской. Хотя это тяжело было назвать коляской. Вместо люльки там просто были доски. Такой вот импровизированный багажник. Поставила на него пакет, залезла верхом и поехала к себе домой.
Через какое-то непродолжительное время и мы поехали в Донецк. Уже было темно, когда наша колонна выбралась на трассу. А я все думал о том старике на «Ниве». В голове рисовал картинку, где я жму ему руку. Крепко и от всей души.
Глава 37
Мы тогда приехали в который раз в Октябрьский район. Местные жители сами составили списки людей и нескольких домов, где в первую очередь нужна была помощь. Целый автобус продуктовых наборов, какая-то площадка между девятиэтажек. Мы заезжаем в этот район в сотый раз, и в сотый раз мое сознание не может уложить в голове все, что я вижу. Уныние, опустение, разрушения, нищету.
Люди стягиваются к нашей машине, подходят и по очереди получают пакет. Все происходит довольно быстро, тут нельзя долго задерживаться. Жительница соседнего с нашим «Ангел-мобилем» дома рассказывает, что обстрел может начаться даже днем. Поэтому люди, получив еду, сразу же торопливо расходятся по домам.
Мы уже собираемся уезжать, я снимаю план, как ребята садятся в машину. И тут к нам издалека спешит бабушка. Она идет на больных артритом ногах, ладони скрещивая на груди, как будто молится. Байк замечает ее и останавливает наш «экипаж».
– Ребята, помогите мне, – тихо говорит она. – Я еле сюда дошла. У меня нет совсем ничего. Я даже дойти не могу ни до кого толком, у меня ноги больные. Я случайно про вас узнала. Помогите.
Мы достаем из багажника продукты. Трясущимися руками она обхватывает все, что Ягодка и Вика ей отдают. Я никогда не забуду ее глаза – полные какой-то бесконечной безысходности и ужаса. В этот момент, мне хочется отложить камеру в сторону, подойти ее и обнять. И просить прощения. За все, что происходит здесь. С ней, с другими людьми, с их городом.
Она уходит, тысячу раз сказав «спасибо», всхлипывая, на своих негнущихся ногах. Как она выжила тут?
Возвращаемся домой, я залезаю с головой в ванную. Мне хочется смыть с себя все эмоции. Обнулиться. Жаль, что нельзя порой просто стереть память. Я лежу в горячей воде, из крана медленно капает вода. Никаких звуков, кроме падающей капли, разбивающейся о собственную стихию.
Сколько времени я так провалялся в ванной? Время текло незаметно для меня. В этой комнате 3 на 3 метра я был в безопасности. Я все перебирал все кадры, что успел отснять за то время, пока был на Донбассе. Они, словно калейдоскоп, проносились у меня перед глазами. И все это был нескончаемый человеческий крик.
Слышу, как вибрирует телефон. Открываю, звонит Сэм:
– Сбор номер 0.
– Буду через 10 минут! – отвечаю я и подрываюсь, быстро вытираясь и натягивая на себя камуфляж.
Хорошо, что все лежит на своих местах. Камеру беру с подоконника, броник и шлем – с полки в коридоре. Натягиваю зимние берцы, теплый свитер, шапку, шарф. Его связала мне Катя. Он широкий, крупной вязки. Благодаря ему мое горло еще не болело ни разу с начала зимы.
Закрывая дверь, думаю, все ли в порядке дома? Все ли на своих местах? Чисто ли? Зачем я так думаю?..
Наверное, если сегодня это будет мой последний вечер, то хочется, чтобы все было дома хорошо. Ведь когда мои родные приедут сюда, они увидят порядок и подумают, что я до конца был молодцом. Даже в мелочах. Для меня это было важно. Поворачиваю ключ в замке. Вдруг это последний раз, когда я закрываю эту дверь? Почему у меня такие плохие мысли в голове? Одергиваю себя.
Все будет хорошо. Я спускаюсь по лестнице, на меня опять гавкает соседская собака. Триста двадцать шагов и я в квартире комбата. Открываю дверь, захожу. Начиная разуваться, слышу разговор:
– Девчонок с собой не берем, сейчас за подмогой и туда!
– Всем привет! – вхожу в комнату, здороваюсь. – Что за кипишь на ночь глядя?
– «Азов» собирается атаковать Боцмана. Их там человек 20 против целого батальона. Еще у них техника, БТРы и танки. В общем – мы едем их выручать. Едут только мужики.
Через час колонна автомобилей, состоящая из нашей легковушки и бусика, а также двух «шахидок» с крупнокалиберными пулеметами, едет в сторону Белой Каменки.
В машине играет трек «Она меня ждет, и я вернусь». И он не случайно звучит, потому что все понимают, что, фактически, мы едем на убой. «Сам умирай, но товарища – выручай», – вот, что движет всеми нами. В машинах сзади, как сказал Леха, «лучшие бойцы Новороссии». Среди них я узнал Спартака и Джона. Тех самых, с которыми мы были в Старомихайловке летом.
Дорога занимает чуть больше времени, чем обычно. «Шахидки» тяжелые, нагружены людьми и вооружением, едут не больше 60 километров в час. Я кусаю губу. Есть у меня такое свойство, когда я волнуюсь. Останавливаюсь только тогда, когда начинаю чувствовать вкус собственной крови. «Перестарался».
Где-то после Тельманово мы все останавливаемся, командиры связываются с Боцманом. Он что-то рассказывает им про позиции и на каком участке лучше всего будет занять оборону. Сейчас же мужики перекуривают. Подшучивают друг над другом. Нельзя показывать, что мы все волнуемся. Кстати говоря, чаще всего тут, дома, меня спрашивают: «Страшно было?». Так вот – страшно всегда. Просто через какое-то время ты учишься свои переживания загонять как можно подальше внутрь себя. «Губу закусил и пошел вперед», – так мне сказал крестный, который прошел Афган и Чечню, когда я уезжал на войну.
Заводим моторы, выключаем свет, музыку, телефоны. Связь остается только по рации. Несмотря на собачий уже зимний холод, открываем окна. Всегда нужно слушать и слышать. Полная темнота. Только звук колес по грязи и рев моторов. Едем медленно, будто падаем в черную дыру. Справа начинается злополучная лесная посадка. Та самая, откуда нас могут расстрелять, как кур в тире. Последняя машина начинает вызывать нас.
– Что-то мы не туда, парни. Та дорога должна была влево уходить в посадку другую, а так мы под прицел укропов и к Боцману выходим, – хриплый голос незнакомого мне человека перерывается пиканьем тангеты.
Когда дозвонились до той позиции, куда нужно было ехать колонне, прошло минут десять. Все это время мне казалось, что нас расстреляют. Звук двигателей слышно ночью очень хорошо. Силуэты автомобилей с пулеметами в прибор ночного видения, думаю, тоже можно различить. Мне кажется, что такие мысли были не только у меня. Это были очень долгие и напряженные минуты. Колонне светят из поворота позади нас зеленым фонариком. Начинаем разворачиваться. Машина вязнет в грязи. Выскакиваем с Сэмом и толкаем ее. Страшно подумать, мы заехали в самую тьмутаракань на гражданском авто с «коробкой-автомат», низким клиренсом и на обычной шоссейной резине. Думаю, что даже техника, чувствовала наш настрой и помогала как могла. В меру своих сил.
Вытолкав машину, развернувшись, едем в нужный поворот. До позиций доезжаем довольно быстро. Бойцы второпях спешиваются, кто-то тащит ящики с боеприпасами. Вынимают АГС из кузова, пулеметы разворачиваются в сторону противника. «Шахидки» разъезжаются по позициям. Мы прячем свои в каких-то кустах. Хотя, белый автобус все равно смотрится как-то странно на передовой. Яркая цель для корректировщика.
Здороваемся с местными бойцами. Их тут – всего четверо. Они разводят приехавших бойцов по своим позициям, показывая, что у них, где и как. Нам заваривают чай. Пока что можно, в воздухе повисло тяжелое ожидание серьезного боя. Курим, держа горячие кружки грязными руками. Я пытаюсь что-то снимать у самого костра, который скрыт блиндажом. Ташкент рассказывает про свои командировки в Чечню. Байк вставляет туда периодически свои афганские воспоминания. Потом все молчат. В темноте слышу голос: