– Тут даже и воздух какой-то другой, – Ташкент тихо говорит и смотрит на Байка.
– Ага… На передке всегда так. Все как-то… иначе.
Как черт из табакерки перед нами во весь рост появляется Джон. Он в шлеме, старом бушлате, сверху бронежилет. На руках – пулемет Калашникова.
– Ну, в общем, я посмотрел наши позиции. Сейчас расставим все по-умному, и хрена там лысого они нас отсюда с места сдвинут, – он протягивает руки к костру, трет их.
И как-то сразу на моей душе полегчало. Если уж Джон говорит о том, что мы отобьемся – значит так и будет. Плохие мысли отходят на задний план. Мы шутим про «госпожу удачу». В разговорах и рассказах о войне проходит несколько часов. Около четырех часов ночи мы идем в свой автобус, пробуем поспать пару часов. Машина, кажется, покрылась инеем. Промерзла. Долгое время у нас не получается хоть как-то согреться. Ташкент включает двигатель, пока в салоне не становится чуть-чуть теплее.
Просыпаюсь я от стука в то стекло, в которое я уперся головой, чтобы принять хоть какое-то положение для сна. Это комбат, он машет рукой, чтобы я вылезал.
– Едем к Боцману. Собирайся, быстро.
Загружаемся в «Шахидку». С нами еще человек десять бойцов. Разгоняемся до предела по той самой дороге, которая простреливается насквозь. Я сажусь последним, на задний борт машины. Задняя часть ее, где стоит пулемет, обшита листовым железом. Брони никакой. Если что – мне только падать на спину за борт, чтобы хоть как-то постараться уцелеть. «Шахидка» ревет двигателем, я думаю о том, что уж сейчас-то в нас точно начнут стрелять.
Над машиной пролетает степной орел, размах крыльев огромный, я снимаю его почти в упор. Проезжая, мы задели ветку дерева, на который он сидел. Перед нами начинается участок поля, на котором, по всем законам войны, враг должен был бы превратить нас в дуршлаг. Но нас спас туман. У самой земли стелилась густая, серая, будто сплошная стена, пелена. Спасительная. Будто сама природа помогала нам пройти этот смертельно опасный участок дороги.
Боцман и его бойцы как-то немного опешили, когда мы приехали к ним. По крайней мере, мне так показалось. Я снимал все, что успевал. Лица. Улыбки. Объятия. И видели бы вы глаза тех ребят, к которым мы добрались. А таких крепких рукопожатий не было больше нигде.
Буч и Леха опять спорят о девушке, что пишет первому в соцсети. Второй утверждает, что это совсем не девушка, а какой-то «укроп-диверсант», который «разводит» Буча. Джон, Боцман и комбат идут смотреть на «Азов» в бинокль.
– Баста, ребят. Окапываются они. Технику отвели, трактор работает. Можно садиться чай пить спокойно. Войны не будет сегодня, – итальянец Парма несет закопчённый чайник с кипятком. Откуда-то на передовой появился настоящий зеленый, да еще и листовой. Греемся у костра, травим байки. Рассказываем про туман. А у всех в голове одно: «Обошлось. Пережили ночь. Все сегодня хорошо».
Мы остались живы, но где-то там, среди этой серой мглы, погибла какая-то часть каждого из нас. Каждого, кто полез в самый кромешный ад ради своих товарищей. Каждого, кто поехал в Белую Каменку.
Глава 38
А потом была командировка в Луганск. К тому моменту накопилось очень много адресных заявок из этого города и окрестностей. При мне это была уже вторая поездка в ЛНР. Первым поселком, который мы посетили, была Новосветловка. Еще не так давно, в прошлом году, батальон «Айдар» устроил здесь самую настоящую карательную операцию.
По дороге сюда на трассе стоит печально известный «Т-64», «Танька», вступивший в бой с несколькими украинскими танками. Сожжённый, обугленный. Скукожившийся. На его броне венки и цветы, в том числе живые. О нем знают все, кто живет на этой земле.
Съезжаем к поселку. Он встречает нас разбитой напополам табличкой, пробитой пулями. «Жизнь этого куска жести похожа на судьбу многих жителей Новороссии. Был целым, невредимым. Можно сказать – вечным. А потом пришел человек – и все разрушил. Будто этот кусок металла лично сделал ему что-то очень плохое», – думаю я, пока удаляю старые кадры с флешки. Несмотря на внушительный размер, от того количества работы, что мы выполняли, она быстро заполнялась.
Опять разрушенные дома, побитая снарядами и пулями церковь. В нее «Айдар» согнал местных жителей. Потом заминировал поселок и приказал им возвращаться домой. Ополченцев, которые до конца оборонялись тут, «герои Украины» живыми раздавили танковыми гусеницами. Бесновались по кругу на их телах несколько минут. Старушке, которой мы привезли помощь, спас жизнь один из этих ребят:
– А он меня хватает и под танк засовывает, накрывает собой! И кричит: «Вы что, не слышите, как осколки летят, что ли? Лежите, не вставайте! Тут безопасно!».
Я поднимаюсь на второй этаж разрушенного дома. Открываю дверь в чью-то квартиру. Но признаков того, что тут кто-то жил уже и нет. Одно пепелище. Несколько дыр в стенах от «градов». Нахожу фотографию ребенка, полароид. Ставлю на обугленный подоконник. Записываю кадр за кадром. Но снимок – не решаюсь. Какой-то внутренний тормоз останавливает меня. «Не надо, Вадим. Не стоит».
Хожу, смотрю. Выглядываю из окна. Одни руины кругом, одни остовы. Не удивлюсь, если при отходе, «Айдар» еще и накрыл тут все повторно «градом». Или минами. Или еще чем. С них станется.
– Они одевали мешки на голову людям, вывозили их за поселок и расстреливали. За то, что те не согласны с политикой новой украинской власти. Кого-то прямо в машине на блокпостах. У одной женщины так муж погиб. Нашли его через несколько дней, одни кости. Еще и сожгли всех.
– Приехали посреди дня, подогнали танки. Выгнали всех из подвалов. Позабирали продукты, машины, другое имущество. Согнали всех в церковь, заставляли Богу молиться.
– Сказали, что для проверки документов. Всех жителей туда поместили, заперли двери. Потом ударили «градом» по церкви. А когда открыли двери, сказали: «Можете идти, но мы все заминировали. Не факт, что дойдете».
– Молодой айдаровец тыкал мне в живот дулом автомата, пытался узнать, где ополченцы. А я его умоляла: «Пожалуйста, не делай этого, у тебя ведь мать моего же возраста». Потом, когда он выяснил, что я работала санитаркой, силой пытался меня забрать к ним в расположение.
«Они наши. Помним», – надпись на борту второго погибшего танка ополчения. Колонну, которая проходила тут, замыкала эта машина. Позади нее, на прямую наводку, вышла украинская машина. Бой был недолгим. Ополченцев сожгли. Но они смогли защитить людей, которых пытались эвакуировать отсюда. Так и стоял он тут. Огромный, выпотрошенный, словно кит на берегу моря. Недалеко, в каких-то десяти метрах, лежала его башня. В голове моей не укладывалось, как такую мощь может разорвать на части? Ведь танк всегда кажется крайне грозной боевой машиной, нерушимой, неубиваемой. «Непотопляемой», если можно так выразиться. Но и это мое мнение превратилось в пепел. Здесь, в Новосветловке.
Помню, как утром проснулся в батальонной квартире, выглянул в окно, и увидел снег. Но не тот, который был вчера или неделю назад. Тот был редкий, местами. А сейчас все вокруг превратилось в сплошное белое покрывало. С кухни доносился вкусный запах яичницы с луком. Сэм кашеварил. Леха сидел в телефоне, Вика помогала ставить все на стол. Вскоре за нами должен был заехать Макс на бусике и Байк с Сэмом на УАЗе. Еще через час мы вместе ехали в село «Бiлоскелювате».
Вдоль дороги я сделал несколько кадров, на которых было видно торчащие из земли хвостовики неразорвавшихся «градов». Кое-где дома уже приобрели давно потерянные крыши. Люди возвращались в свои жилища. Пытались собрать свою жизнь воедино, словно осколки разбитого зеркала. Все по-новой. С нуля. Прошу Байка рассказать на камеру наш сегодняшний план:
– Мы привезли помощь семьям погибших ополченцев. Сейчас мы встретимся с матерью моего первого командира, Омска. Он спас мне жизнь, вытащил из зоны обстрела, раненного.
К нам из-за калитки выходит старенькая женщина, в голубом платке, повязанном на голову, какой-то мужской куртке, одетой случайно и наспех.
– Спасенный мой, – она крепко обнимает Байка. – Вчера только вот ходила к сыну. Вы знаете, он, наверное, приходит. Сидим мы дома на днях, слышим – дверь открылась. Потом закрылась. «Кто это?» – никто не отвечает.
Потом она какое-то время молчит, смотрит куда-то вдаль, глаза замирают.
– Я думала, дальше будет чуть легче. Но это не так.
Мы объезжаем много домов в этом месте. Последний адрес ждал нас на самом отшибе. Пенсионерка, которая приняла наш стук в дверь за разрывы снарядов. Кажется – высохла уже вся, помнит Великую Отечественную еще.
– Ну за что нам это? Мы одну пережили войну, когда детьми были. И вот тебе еще – на старости лет.
В беспролазной грязи автобус наконец сдается и застревает. Мы долго пытаемся его вытащить, подкладывая под колеса какие-то палки. Казалось, что этот день не закончится никогда. Через час приехал УАЗ, который вытащил нас, промокших и замерзших, и наш транспорт из «плена».
Вечером Байк уговорил меня остаться еще на день в ЛНР, а остальные ребята поехали назад в Донецк. Он привез меня к себе в Краснодон. Познакомил с семьей. Женой и дочерью.
Супруга, когда его серьезно ранили в руку, охраняла палату, в которой он находился.
– Спала у меня на груди со штык-ножом, прикинь? – говорит мне «папа Толя», как за глаза мы называли его между собой. Жена сидит и улыбается рядом. Повезло ему с ней, чего тут скажешь еще.
Утром мы выехали в поселок Семейкино, где Байк меня познакомил с батюшкой. Он вместе с ополчением стоял на блокпостах, нес свою церковную службу, молился за бойцов и не раз бывал в переделках. Его тут все знают и очень уважают. Огромный, высокий человек, как с какой-то старинной иконы. Я не упустил случая записать с ним интервью.
– Я с первых дней был на блокпосту, молился за ребят наших. За всех людей, которые здесь живут, за их семьи. Когда на нас шли в атаку несколько танков и БТРов… Состояние такое было на душе, как бы это сказать, нехорошее. Мы не ожидали никто, что такое может у нас произойти.