– Лех, я еду домой.
– Я тебя понял, – отвечает он.
Собрал вещи я за один вечер. Благо, у меня их было не так много. Что-то выбросил, что-то на следующий день отдал своему другу Денису, тому самому военкору, с которым начинал летом свои съемки.
Ближе к ночи приехал комбат, мы сидели в машине, пили кофе. Говорили. Он все понимал. Утром, когда отдавал военную форму Сэму, он спросил меня грустно, почему уезжаю. Мне пришлось ответить. Но я не сказал ему самого главного. Мне было стыдно.
Стыдно было, что я больше не мог пропускать через себя, словно фильтр, всю ту боль, что видел. Стыдно, что так и не смог спокойно смотреть на происходящее на Донбассе. Что не стал скупым и спокойным. Что не включал эмоциональный барьер, чтобы не «выгорать». А так, в итоге, и произошло. «Так нельзя, Вадь. Можно перегореть», – вспомнил я слова своего друга Ветерка.
Мне и сейчас стыдно. Но как же она была тогда права, когда говорила мне про последствия моего выбора.
Я уезжал с Донбасса. И он не хотел меня отпускать. Утром мои фотографии и посты в соцсети начала активно отмечать какая-то девушка. Потом она сама мне написала. Какие-то удивительные слова про мои репортажи, про ее теплое отношение ко всем, кто приехал защищать Донбасс и помогать ему. Я скупо отвечал, она просила о встрече. Как выяснилось, мы жили совсем недалеко друг от друга. Что она хотела? Просто поговорить? Посмотреть мне в глаза? Будто руками этой незнакомки Донбасс хотел меня остановить, заставить подумать еще раз и поменять решение.
Но я не стал. Объяснил, что мне уезжать через пару часов.
– Спасибо вам. Что приехали. Что не оставили нас.
Вскоре появился Денис и подвез меня до автобусной станции. Мы тепло попрощались. Я видел, что мой друг переживает и расстраивается. Но говорил ему какие-то глупые слова про «держись», «береги себя» и так далее. Вручил ему рюкзак с военными шмотками.
– Тебе они пригодятся, Дэн.
Мы обнялись. Потом я сел в машину и та повезла меня через привычные уже степи. Терриконы смотрели на меня через окно, своим великолепным безмолвием и величиной будто успокаивали. Не переживай, мол. В голове, будто калейдоскоп, летели кадры всего, что я успел снять. Лица, лица, лица, лица… Вот, что мне запомнилось в первую очередь.
Водитель оказался крайне верующим человеком и всю дорогу слушал какие-то молитвы. Но меня это не раздражало, а даже успокаивало. Жаль, что сейчас я не могу вспомнить, что именно звучало из динамиков. Но было в этом всем что-то особенное. Что-то такое, что могло произойти только тут. Зима, снегопад, дорога, терриконы, молитва…
Чтобы перейти Успенку, мне пришлось сбривать бороду, потому что иначе погранцы очень долго всматривались в мой паспорт, не узнавая в том странном парне меня. Дело в том, что когда я фотографировался на сей документ, отец в шутку решил сделать мне «сливку», а мама одела на меня какую-то огромную и ужасную рубашку. В итоге – с синим кругом под носом и в этой одежде – я смотрелся каким-то отсидевшим лет 5 киллером средней руки. Ну а когда перед тобой смущенный, молчаливый бородач с другими глазами и мимикой – возникают вопросы. «А вы ли это, Вадим Сергеевич?» Вообще – сделали бы так, чтобы фото на паспорт менялось по желанию. Потому что иначе фотография там, можно сказать, через какое-то время становится фальшивой. И вы понимаете, почему.
Таксист, который вез до Ростова, всю дорогу болтал со мной, показывал удостоверение ветерана Чеченской, рассказывал какие-то истории про своих пассажиров, а я смотрел в окно, и молчал. Не верилось, что мне больше ничего не угрожает и мы едем по России. Где не стреляют, не убивают танками и минами, пулями снайпера, или «Градом». И чувствовал, как выходит из меня с каждым дыханием скопившаяся усталость.
Из динамиков внезапно заиграла знакомая мелодия.
«I saw you dancing,
And I’ll never be the same again for sure
I saw you dancing
Say Yaki-Da my love»
Помните ее? Она была нашим талисманом с Денисом, когда мы ехали на фронт. А сейчас машина мчалась домой, и «передок» был где-то очень далеко. Но так близко внутри.
– Сделайте погромче, пожалуйста, – попросил я.
Ночной железнодорожный вокзал встретил меня запахами «пицца в упаковке 50 рублей», кофе из пластиковых стаканчиков, снующих туда-сюда джамшутов-уборщиков, толстых полицейских и надменных кассирш. «Россия», – подумал я, и расстроенный, что нет прямого поезда до Смоленска, купил сначала до Москвы, и оттуда уже – до дома.
И не пожалел. В одном поезде со мной ехали ополченцы, один из батальона «Сомали», а два других из каких-то незнакомых мне подразделений. При этом у одного из них был такой же позывной, как и у меня – «Фидель». Мы молча пожали друг другу руки. А потом я спал всю дорогу, периодически выходя на перрон покурить, посмотреть на страну и на людей, которым было не до войны.
Ближе к Москве ко мне подсел парень 23 лет, который показывал фотки с его работы – георазведки. И они действительно были крутые. Мой попутчик много говорил о поездках за Урал, как добирался куда-то на вертолете, потом на вездеходе, как мерз. «Но все же это было так круто! У тебя круче, наверное, да?» Я молча криво улыбнулся.
В Москве быстро «переплыл» на метро на Белорусский вокзал, обратив внимание, что людей, зависающих в планшетах и электронных книгах, стало меньше. Видно, «последние выжившие после деградации» все-таки взялись за голову и решили разговаривать ртом, а не «прив, как дел?».
А может – мне просто повезло ехать в вагоне уставших людей, которые устали уже даже от гаджетов.
«Кто-то устал от мин над головой, от подвалов, а кто-то – от гаджетов» – подумалось мне.
В Смоленск я возвращался в одном купе с женщиной, которая ехала из Одессы. Ее матери стало плохо с сердцем, и она отправилась каким-то просто неимоверным маршрутом до Москвы, т. к. поезда оттуда к нам не ходят совсем. Жаловалась на их власть, на положение дел в стране, на то, что «взялись» за русский язык, что нет работы, что безумные деньги за ЖКХ. Что матери боятся за своих детей в АТО, и что им говорят совершенно иное, нежели что говорю ей я.
«Горько, что все так», – сказала она, и замолчала. Углубившись в прослушивание музыки, мозг мой уснул. Впервые мне было очень спокойно, тревога стала отступать. Последнее время она схватила все мои мысли, словно осьминог свою жертву. Теперь же мне стало легко.
Сойдя на перрон, я закурил. В Смоленске шел мокрый снег. Это был мой город, но казалось, что уже и не мой. И он был так далеко, так близко от войны, на которой еще три дня назад я был. В самой гуще событий. На острие лезвия.
Через перрон ко мне шла девушка. Да-да, та самая Катя, которая ждала меня все это время с Донбасса. Она была в высоком шарфе, пальто, вязаной шапке. Остановилась, посмотрела на меня своими бездонными глазами. Ее потряхивало. Да и меня тоже. Мы не виделись так давно, что кажется, прошла целая вечность. Я даже боялся до нее дотронулся. Не обнял. Мы дотащили мои вещи до машины и поехали завтракать. Поезд приехал рано утром.
В кафе мы долго разговаривали. Точнее, говорила больше она, а я молчал. Смотрел на нее и вспоминал, как это – взять и прикоснуться к ней? Как мне поднять вот так руку, чтобы не сделать что-то не так? Я забыл, как это? Я так огрубел и окаменел?
Катя погладила меня по щеке. С этого момента, все в моей жизни стало иначе.
Не знаю, стоит ли это рассказывать, но работаю я опять на предприятии у отца. Опять в цеху, опять на станках. Так уж вышло, что после возвращения домой не мог никуда устроиться по своей телевизионной специальности. И пошел работать туда, откуда в 15-м году уехал в Донецк. С надеждой на то, что никогда больше сюда не вернусь. «Ирония судьбы»?
Прошло уже несколько лет с тех событий. Многое поменялось. Друзья мои – кто где. Кто-то до сих пор воюет, кто-то уехал в Россию. Батальон после некоторых нехороших событий, которые я, как оказалось, предчувствовал, снова спасает людей. Катя Катина и Денис – продолжают снимать войну.
Не проходит и дня, чтобы мне не вспоминался Донбасс. Постоянно кручу разные моменты в голове, хотя отец мне часто говорит о том, что «нужно возвращаться с войны». И наверное, он прав.
Мне не стыдно ни за один день, проведенный «там». Не стыдно ни за один поступок и съемку. Чтобы не говорили о военкорах, об «Ангелах» – все это чушь. Я очень уважаю каждого из них. И буду помнить всегда.
Как-то сидел у окна, смотрел на город. А потом раз – и как будто я снова в Донецке, на том самом балконе, в своей съемной квартире. Стою, курю, смотрю на ночные огни, слышу канонаду. Я и сейчас иногда выхожу по ночам, будто в надежде, что увижу не Смоленск, а такой далекий и любимый мной фронтовой город. Город-крепость. По праву.
В одном фильме, который очень люблю, есть такая сцена: парень, ветеран, сидит в кресле, в телевизоре показывают какие-то новости о том месте, где ему пришлось воевать. Он поворачивается к окну, а вместо привычного городского пейзажа – его сослуживцы, которые идут по пустыне.
Так вот, в моем случае это было бы так: я смотрю в окно, а за стеклом – один молодой военкор, Сентябрь, Ветерок, Али, Катина, Преображенский, Григорюк, Боцман и Грац, Осетин и Грек, Джон и Спартак, «Ангелы», и многие другие. Идут друг за другом караваном. Куда-то туда, где полыхает война. Снимать, спасать и защищать людей…
«Мы все еще на Донбассе» (с)