– Вот ваше расследование, – грубо бросил Томаш, косясь на приора из-под клочковатых бровей. – Валяется в углу без головы. Чего вам еще надо?
Он был прав. Угрюмые братья-лазариты сновали по разгромленному рефекторию, собирая в холщовые мешки разрозненные фрагменты того, что час назад жило, дышало и называло себя сиром Францем Бюхером. И, кажется, эта работа не вызывала у них большого восторга.
– Погибли люди. Много хороших, преданных ордену людей. Я ответственен перед Господом и людьми за эти жизни, и я намерен установить причину трагедии во что бы то ни стало. Если у этой причины имеются имя и душа, я узнаю их, а до тех пор ворота Грауштейна будут оставаться закрытыми. Понимаю, что это решение не родит в ваших сердцах радости, но вынужден призвать вас укротить порывы благородного гнева, чтобы прислушаться к голосу разума. И выполнять мои требования на… протяжении ближайшего времени.
Томаш недовольно передернул кривыми плечами:
– Черт знает что! Парень просто из ума выжил, вот и вся трагедия! Мозговая горячка, или как это называется! Дело неприятное, но иногда случается. Мой дядька из Брно был такого же нрава. Как выпивал лишнюю бутылку вина, так сущим демоном делался, четверо удержать не могли. Человек пять до смерти забил, пока ему в кабацкой драке кистенем затылок не проломили.
– Франц не был похож на безумца, – заметил Шварцрабэ, тоже пристально наблюдавший за тем, как останки хозяина «Стальной Горы» выносят на носилках из рефектория. – Мне показалось, это был вполне здравомыслящий молодой человек. Может, не выдающегося ума, но и не безумец. Даже не знаю, что на него нашло.
– Много вы знаете о безумцах! – сварливо отозвался Томаш. – Говорят, у некоторых это в полнолуние случается или от душевных переживаний каких. Мой дядька из Брно тоже вот…
Шварцрабэ вздохнул:
– О, я видел много безумцев. Один мой приятель делался совершенно безумен при звуках флейты. Прямо-таки совершенно терял человеческий облик, приходилось пускать ему кровь, пока не успокаивался. Это все из-за осколка бретонской шрапнели, что засел у него в голове, что-то он там у него, должно быть, пережимал… А мой кузен всю жизнь до самой смерти пребывал в уверенности, что он – чудом уцелевший при Угольном побоище папа Луций Двенадцатый, и даже писал украдкой буллы на салфетках и носовых платках. Но никогда прежде я не видел, чтоб человек, охваченный безумием, с такой яростью бросался на прочих. Господи, я слышал, как хрустели его собственные кости, когда он терзал тех несчастных! Он был будто бы… одержим.
Последнее слово Шварцрабэ произнес неуверенно, как бы удивляясь самому себе. Гримберт отметил беспокойный ропот лазаритов, убиравших останки страшного пиршества. Никто из них не осмелился произнести что-то вслух, однако общая мысль, охватившая их, была столь явственной, что казалась радиопередачей, звучащей во всех слышимых диапазонах.
– Мы проведем все надлежащие проверки, – одним взглядом приор Герард заставил своих прокаженных послушников вернуться к работе. – Может, мы не госпитальеры, но в Грауштейне найдется оборудование, чтобы сделать все необходимое. Возможно, подобный эффект был вызван передозировкой каких-то запрещенных Святым престолом стимуляторов или опухолью в мозгу… Как бы то ни было, повторю сказанное ранее. Все паломники, находящиеся здесь, могут пользоваться гостеприимством Грауштейна до той поры, пока я не сочту возможным открыть ворота. Не беспокойтесь, орден предоставит вам все необходимое. Кельи и пропитание для вас и ваших слуг, а также слово Божье для поддержания духа. Это все, что Грауштейн может предоставить к вашим услугам. А теперь настоятельно прошу вас удалиться – моим людям предстоит здесь много работы.
Из рефектория «Серый Судья» вышел так резко, что едва не раздавил нескольких лазаритов, возящихся у входа с окровавленными носилками. Стараясь не поддаваться жару клокочущей в венах ярости, Гримберт заставил себя сбавить ход и резко изменить направление.
Монастырские крысы! Гнилое отродье! Проклятые святоши!
Грауштейн уже казался ему гигантской клетью из серого камня, прутья которой столь плотно подогнаны один к другому, что даже воздух с трудом проникает внутрь. Клетью, куда он самонадеянно залез по доброй воле, убедив себя в том, что ему ничего не грозит. Возомнив себя непревзойденным шпионом. И вот – пожалуйста. Застрял, как крыса в капкане.
– Сохраняй хладнокровие, Паук.
Гримберт вздрогнул от неожиданности.
– Дьявол тебя разбери, Берхард!
– Ты злишься – и это хорошо заметно. На твоем месте я бы не привлекал к себе лишнее внимание, оно явно не пойдет тебе на пользу в данных обстоятельствах.
Берхард был прав. На монастырском подворье «Серый Судья» заметил не меньше полудюжины рыцарей с невзрачными эмблемами ордена. Прибывшие по тревоге, они оцепили рефекторий и замерли в сонной неподвижности, но Гримберт знал, что это ощущение обманчиво. Возможно, их оружейные системы активированы и ждут лишь короткого мысленного приказа, чтобы обрушить на подозрительного чужака всю мощь своего огня. Он буквально кожей ощущал висящую над ним подобно ангельскому нимбу отметку-целеуказатель.
Гримберт перевел дух, позволяя свежему кислороду окатить легкие, проникнуть в кровь и немного освежить мысли. Это потребовало немного времени, но принесло свои плоды, он вернул себе способность мыслить спокойно и ясно. Горячая кровь и без того причинила ему много проблем в прошлом.
– Ты уже в курсе произошедшего?
Берхард мрачно усмехнулся из-под шляпы:
– Весь монастырь в курсе.
– Паром еще на ходу?
– Вытащен на берег и оцеплен братьями-рыцарями. Но я не думаю, что ты настолько глуп, чтоб попытаться отбить его силой.
Нет, подумал Гримберт. Ты презираешь меня, однако я не настолько глуп. Гарнизонных пушек Грауштейна, может, недостаточно, чтобы отбить нападение кельтов, но вполне достаточно, чтобы превратить меня вместе с паромом в мелкую металлическую крошку на дне Сарматского океана.
– Ничего не поделаешь, придется нам какое-то время побыть гостями Герарда, – пробормотал он. – Похоже, он настроен весьма серьезно, а я не в том положении, чтобы вступать с ним в спор.
– Какие будут распоряжения, мессир?
Гримберт скрипнул зубами. Ядовитый сарказм Берхарда он улавливал не хуже жесткого гамма-излучения.
– Запасемся христианским смирением, барон. Раз уж нам не избежать гостеприимства Грауштейна, будем использовать его наилучшим образом. Попытаемся выведать все грязные секреты, которые святоши не успели спрятать под замок.
– Если ты рассчитываешь на меня, не ожидай слишком многого. Едва ли я сойду за своего в этом прокаженном братстве.
– Не умаляй своих талантов, Берхард, ты даже у Вельзевула выведаешь рецепт серного варева. Кроме того, монастырь сейчас под завязку набит паломниками, что тоже нам на руку. Чем глубже людское море, тем больше течений в нем ходит. Слейся с толпой и собирай всю информацию, до которой дотянешься.
– Отличная затея, – Берхард не посчитал нужным изображать энтузиазм. – Ну а ты чем займешься?
Гримберт сделал глубокий вдох.
– Буду молиться, – усмехнулся он. – Что еще мне остается?
«Серый Судья», в отличие от своих более совершенных собратьев, не был наделен развитыми навыками самостоятельности. Будучи по своей природе послушным исполнительным механизмом, он привык беспрекословно выполнять волю своего хозяина, пытаясь трактовать его мысленные импульсы в меру своего скудного разумения, но на большее не годился.
Он не умел самостоятельно строить маршрут, не умел выполнять сложное маневрирование, а снующих под ногами людей зачастую попросту не воспринимал в качестве препятствий. Если бы Гримберту вздумалось отпустить «Судью» бродить по монастырю по своему разумению, как иной раз отпускают коня гулять по пастбищу, тот в самом скором времени растоптал бы кого-нибудь из лазаритской братии, а то и своротил бы бронированным плечом какую-нибудь из построек. Гримберт стиснул зубы, подумав об этом. Этого еще недоставало. После трагедии, разразившейся в рефектории, Грауштейн более не напоминал ярмарку, заполненную гомонящим праздным людом, он напоминал…
Осажденную крепость, подумал Гримберт, ощущая, как серый камень Грауштейна, еще недавно казавшийся старым и высохшим, наполняет душу тяжелым гранитным холодом. Мы все – точно беглецы, спрятавшиеся за стенами от грохочущих кельтских дредноутов, нестройными голосами горланящие гимны и силящиеся сделать вид, будто жизнь течет привычным порядком, а опасности вовсе нет.
Опасность есть. Он ощущал это невесть какими датчиками, которые определенно не закладывались в конструкцию «Серого Судьи». Должно быть, они были его собственными, настроенными за многие годы на определенную частоту и теперь тревожно сигнализирующими.
Опасность.
Он ощущал ее отчетливо, как писк тревожного зуммера, но в то же время был бессилен определить угрожающее направление и форму. Так бывает, когда находишься в зоне смертоносного облучения, не зная об этом. Что-то покусывает душу, делается сухо в глотке, отчаянно ноет в животе… Гримберт машинально проверил радиационный фон – кажется, в пятый раз за то время, что вышел из рефектория, – и не обнаружил в показаниях приборов ничего нового. Сто пятьдесят миллизивертов. Немногим больше, чем полагается, но, надо думать, в окружении гранита неудивительно, особенно учитывая бесчисленные ядерные бомбардировки, которые учиняли кельты над Грауштейном в минувшие века…
Опасность. Гримберт стиснул кулаки. Его собственное тело, которое он ощущал подобием съежившейся в стальных потрохах комком плоти, даже не шевельнуло сухожилиями. Осталось недвижимым, как мертвый зародыш в стальной многослойной оболочке. Ему лишь показалось, что он сжал кулаки, – это «Серый Судья», послушно откликнувшись на его мысленный импульс, щелкнул затворами орудий в пустоту, заставив какого-то чумазого обсерванта, тащившего навстречу ему пивной бочонок, вскрикнуть от неожиданности и свалиться в канаву.