Шварцрабэ шутливо погрозил ему пальцем.
– Вы нарочно испытываете мое терпение, сир Гризео? Подобает ли это благородному рыцарю? Впрочем… Вы сказали, что новость добрая, а значит…
– Монастырские коновалы закончили разделывать тело бедняги Франца.
– И разумеется, ничего не обнаружили.
Гримберт склонил голову «Серого Судьи», чтобы взглянуть на Шварцрабэ. Заложив руки за спину, тот невозмутимо разглядывал океан. Судя по тому, как внимательно его глаза порхали по волнам, размеренно скользя по ним, как глаза читающего скользят по книжным строкам, Сарматский океан не рождал в душе сира Хуго фон Химмельрейха того экстатического блаженства, которое испытывают монахи, лицезрея лики святых на иконах. Если он и испытывал в этот миг какие-то чувства, для их распознания «Судье» не хватало соответствующих датчиков, а самому Гримберту – жизненного опыта.
– Откуда вы знали? – не сдержался Гримберт.
Шварцрабэ лишь фыркнул:
– Догадался. Я имел удовольствие провести в обществе Франца некоторое время, и, уверяю, мир не видел более никчемного, поверхностного и в то же время наивного существа, чем он. Сущий желторотый цыпленок. Такие, как он, не имеют пристрастия к сильнодействующим зельям. И уж точно он не походил на безумца, терзаемого душевной болезнью, способного превратиться в обезумевшего демона.
– Ваш цыпленок не был так уж невинен, – не удержался Гримберт. – Приор сообщил, в его крови оказалась порядочная доза оксикодона и ацеторфина.
Ему не удалось задеть этим Шварцрабэ, тот лишь приподнял бровь, сохранив на лице благодушную усмешку.
– Еще одно подтверждение тому, что парень слишком рано начал искать рыцарского счастья. Мне знаком этот вид порока. Оксикодон и ацеторфин?.. Едва ли их можно назвать безобидными зельями, но, поверьте человеку, испробовавшего на себе всю фармакопею этого континента, такие вещи не превращают людей в чудовищ, способных оторвать себе голову. Иначе я и сам разгуливал бы сейчас без головы.
– Не превращают, – вынужден был согласиться Гримберт. – В остальном кровь покойного сира Бюхера оказалась вполне чиста. Пониженное количество эритроцитов, следы талассемии и геморрагического васкулита плюс оспа. Обычный букет для раубриттера.
Шварцрабэ поморщился:
– Ни сифилиса, ни гонореи, ни даже завалящего герпеса? Помилуй Господь, какую же скучную жизнь влачил этот парень! Неудивительно, что он посвятил себя разглядыванию чужих пяток! А что насчет его нервной системы? Они ведь вскрыли ему череп, конечно?
– Конечно. Повреждения головного мозга, но незначительные. Точечные инсульты и разрывы мозговых оболочек. Но это скорее следствие приступа, а не самой болезни. Удивительно, как его мозг не сварился вкрутую прямо в черепе.
– Что бы ни привело его к смерти, это было не монастырское пиво, – рассудительно заметил Шварцрабэ, не глядя в сторону «Судьи». – Видимо, какая-то запущенная малоизвестная генетическая болезнь, дождавшаяся своего часа. Что-то сродни мине, которая может лежать в земле годами, но стоит на нее наступить… Что ж, участь Франца, конечно, страшна, однако пожелаем его душе, где бы она ни обреталась, спокойствия и умиротворения. Ну а теперь прочь горести и тревоги! Почтив мертвых, должно озаботиться живыми! Теперь-то приор Герард соблаговолит нас выпустить?
Гримберт заставил «Серого Судью» найти взглядом паром, благо тот был хорошо заметен с высоты Южной башни. Лежащий за монастырскими стенами, он походил на тушу кита, выкинутую на берег и медленно гниющую, опутанную канатами-жилами и силовыми кабелями. Вокруг него Гримберт не заметил особого оживления, какое обыкновенно имеет место вокруг готовящегося отплыть корабля. Трое рыцарей-лазаритов с зелеными крестами на лобовой броне так и стояли на прежнем месте, точно статуи, кажется, они даже не шевельнулись со вчерашнего вечера.
– На этот счет господин приор ничего не сообщил, – вынужден был признать Гримберт. – Но я искренне надеюсь, что сегодняшний день станет последним днем нашего пребывания в Грауштейне. Довольно мы уже наслушались его колоколов! Приор волен углубляться в дебри расследования, если считает, что смерть Франца не была обычным несчастьем, но у него нет права держать в своем монастыре силой свободных рыцарей.
Шварцрабэ потеребил подбородок, что-то обдумывая.
– А этот приор Герард – просто кремень, а? Железный старик. Он сразу произвел на меня впечатление, еще своей проповедью. Знаете, в мире обретается множество святош и некоторые не дураки двинуть хорошую речь, но этот старик… Знаете, сир Гризео, мне кажется, он не так прост, как хочет казаться.
– Что вы имеете в виду?
Хуго фон Химмельрейх улыбнулся, и улыбка эта показалась Гримберту немного натянутой.
– Судьба весьма странно одарила меня при рождении. Я скверно разбираюсь в искусствах, ужасно пою и, без сомнения, ничего не смыслю в рыцарском поединке. Но если я в чем-то и разбираюсь, так это в людях.
– Вот как? – не удержался Гримберт. – Я полагал, ваша сильная сторона – карты.
К его удивлению, Шварцрабэ не встретил эту шутку улыбкой. Напротив, его взгляд немного посерел, будто отражая цвет тяжелой океанской глади.
– Совершенно верно, – с самым серьезным видом подтвердил он. – И внутренний голос твердит мне, что прежде чем садиться играть в карты против приора Герарда, надо хорошенько проверить рукава его сутаны.
– Вот как? Что же в нем вас насторожило, сир Хуго?
– Треклятый колокольный звон, – Шварцрабэ неожиданно подмигнул ему, а потом ткнул пальцем по направлению к колокольне. – Вот что навело меня на эту мысль. Мы все, невольные гости Грауштейна, страдаем от него уже третий день, а между тем мало кто из нас задумался об обратном. Не о том, что мы слышим, а о том, чего мы не слышим!
– Вы говорите загадками, сир Шварцрабэ.
– Да нет же, вы и сами наверняка это заметили, просто не дали себе воли об этом поразмыслить. Я говорю о радиопередачах, – Шварцрабэ выразительно взглянул на «Судью». – Как вы имели возможность заметить, в Грауштейне стоит на редкость мощная радиостанция. Если не ошибаюсь, она расположена вон в той ротонде, на восточном краю. Очень мощное оборудование и отменный сигнал. Готов поспорить, она способна транслировать призывы приора Герарда на многие сотни миль в округе.
– На четыре сотни километров по имперской системе, – подтвердил Гримберт. – В дни величия ордена Святого Лазаря она разносила окрест псалмы и проповеди, а также сигналы тревоги о приближающемся флоте кельтов. Она же и возвестила о сошествии чуда Господнего на пятку в стеклянном ящике, если не ошибаюсь.
Шварцрабэ смиренно кивнул:
– В точку, сир Гризео. В яблочко. Так, может, вы знаете, отчего эта самая радиостанция последние два дня молчит так упорно, будто кто-то наложил на нее обет молчания?
Гримберт задумался. Он и сам неоднократно ловил передачи Грауштейна на разных частотах – задолго до того, как они с Берхардом увидели перед собой свинцовые воды Сарматского океана. Радиостанция на борту «Серого Судьи» не отличалась ни мощностью, ни чуткостью, но Шварцрабэ, несомненно, был прав – сигнал монастыря был отменным.
– Вы уверены? – осторожно спросил он.
Шварцрабэ убежденно кивнул:
– Проверяю каждый день, на всех частотах, включая аварийные и те, что используются для связи на большие расстояния. Представьте себе, полная тишина. Стоило только несчастному Францу упокоиться, как голос Грауштейна в эфире скорбно замолк, да так и не заговорил.
– Вы находите это странным?
– В данной ситуации – безусловно. Согласитесь, после той трагедии, что разыгралась в Грауштейне, долг приора Герарда, как главы приората, оповестить об этом свое сановное начальство – хотя бы капитул ордена лазаритов. Чудеса частенько соседствуют с трагедиями разного рода, мне не раз приходилось видеть, как не справившийся с управлением рыцарь врежется в толпу, раздавив десяток-другой душ своими ножищами, но это… Согласитесь, это выходит за рамки небольшого несчастного случая. Тем более странным мне кажется упорное молчание местной радиостанции. Может, мое радиооборудование окончательно износилось и не способно поймать сигналы?
– Мое тоже не регистрировало никаких радиопередач в последнее время, – вынужден был признать Гримберт. – Вы правы, едва ли это случайность. Приор Герард, может, и обладает горячей верой, сподвигающей его на странные поступки, но в одном его обвинить нельзя – он определенно не дурак. Едва ли он позволяет случайностям происходить на территории его монастыря. У этого молчания наверняка есть резон.
– И мы оба знаем какой, не так ли? – усмехнулся Шварцрабэ. – Если бы не пяточное чудо, Грауштейн так и засыхал бы в углу мироздания, точно кусок коровьего навоза, не нужный ни единой живой душе и полузабытый. Пятка святого Лазаря вдохнула в него жизнь, пусть и на непродолжительное время, но стоит только ореолу этого чуда померкнуть, как все надежды Герарда обратятся в тлен. Если он предаст этот трагический случай огласке, поставив в известность капитул ордена, тот почти наверняка распорядится прекратить прием паломников, опечатать монастырь и провести внутреннее расследование. А вы наверняка не хуже меня знаете, какими дотошными могут быть монахи, выискивающие скверну, даже когда речь не заходит об инквизиции. И это расследование станет концом Грауштейнского чуда. Пролитая кровь, знаете ли, не благоволит душевному умиротворению у добрых христиан, совсем напротив. Поток новых паломников иссякнет очень быстро, а значит… Фьюить! Прощай, денежки; прощай, мирская слава; прощай, возможность вдохнуть жизнь в этот кусок серого камня на краю мира!
– Пожалуй, что так, – согласился Гримберт. – Франц Бюхер своей неудачной смертью угодил господину прелату аккурат на больную мозоль.
– И тот скорее перетрет тонну здешнего гранита собственными зубами, чем позволит страшной новости выпорхнуть из монастыря, прежде чем сам не разберется в происходящем. Ничего удивительного, старина. Рачьи войны.
Шварцрабэ произнес это спокойным тоном, склонив набок голову и сделавшись как никогда похожим на угловатую черную ворону со своего герба. Гримберт ощутил укол досады. Выберись он из своей стальной скорлупы, сошел бы разве что за новорожденного голубя со своими атрофированными мышцами, скрюченными конечностями и бледной от недостатка солнечного света кожей.