– Погибли люди! – отчеканил «Вопящий Ангел», мгновенно заглушив его. – Мы потеряли еще двух своих братьев и дюжину обсервантов! Четырнадцать душ отправились в райский чертог! Четырнадцать душ куда более благодетельных, чем ваша оборванная свора!
«Тринадцать, – холодно поправил его Ягеллон. – Души самоубийц не могут достичь небес, так что этот несчастный, пронзивший себя, уготован для другой судьбы…»
Хвала небесам, у него хватило сообразительности произнести это на короткой радиоволне, не сделав достоянием ушей изнывающего от злости приора.
«Приберегите эти размышления для другого случая, – бросил в ответ Гримберт на той же волне. – Поверьте, едва ли кого-нибудь из присутствующих заботит теологический аспект произошедшего!»
«Ржавый Жнец» шевельнулся на своем месте.
– Этот человек погиб так же, как сир Франц, – произнес Томаш, указав орудийным стволом в сторону распростертого тела. – Может, мы и свора нищих раубриттеров, ваше высокопреосвященство, да только глаза у нас как будто на месте, а мозги еще не разъело сифилисом! Ваш брат-лазарит впал в ярость, как и Бюхер, а затем разорвал в клочья прочих! Может, вы думаете, что это мы подговорили его? Или что он проигрался нам в карты и оттого впал в ярость?
«Вопящий Ангел» вновь зашипел. Но в этот раз это была не гидравлика и не система охлаждения, стравливающая лишнее давление. Этот звук издала раздутая некрозом глотка приора Герарда, заточенного внутри крепости из бронированной стали.
Забавно, подумал Гримберт, стараясь держаться в тени прочих раубриттеров, не привлекая к себе внимания. Мы с ним оба пленники своих доспехов. Наша плоть увечна, хоть и по разным причинам, мы оба беспомощны, если лишить нас доспеха. Но я вынужден терпеть такое положение, потому что не имею выбора, а для приора, узника веры, оно является естественным и желанным…
– Я редко согласен с сиром Томашем, – спокойно заметил Ягеллон. – Но в этот раз он, безусловно, прав. Только слепой не заметит, до чего похожи эти два случая. Вам не нравится то, что оба раза неподалеку оказываются раубриттеры? Вы имеете право подозревать нас, святой отец, но поймите и наше положение. Оба раза трагедия происходила здесь, в Грауштейне, более того, оба раза ее жертвами становились рыцари, наши собратья. Так что это нам пора задаться вопросом – что происходит в стенах вашего монастыря и по чьей воле?
Прозвучало жестко, даже дерзко. Гримберт мысленно кивнул его словам. Может, сир Ягеллон и корчил из себя святошу, но он был раубриттером, и, черт возьми, не самым паршивым из их пестрой стаи. А значит, привык внимательно относиться ко всем угрожающим ему ситуациям и обладать в меру трезвым мышлением.
– Хотел бы я сам знать, что происходит! – прогремел приор с высоты своего семиметрового роста, так, что кровли на окрестных домах негромко затрещали. – И будьте уверены, я узнаю! Пока же… Пока я объявляю монастырь Грауштейн не просто изолированным от внешнего мира, но и пребывающем в состоянии осады!
Гримберт стиснул зубы. На миг ему показалось, что серый камень Грауштейна негромко загудел, вторя словам приора. Точно медленно пробуждался к жизни, сбрасывая оцепенение веков, возвращаясь в те времена, когда поверхность Сарматского океана царапали своими килями боевые корабли пришельцев с севера.
– Это еще что значит, черт побери? – грубо осведомился Томаш. – Что еще за осада, извольте пояснить?
«Вопящий Ангел» опустил свою башню немногим ниже, точно кивая им, отчего зеленый крест лазаритов сделался похож на огромный прицельный маркер, заключивший в ловушку и «Серого Судью», и его спутников.
– Это значит, что все братья ордена переходят на боевое расписание и должны быть в любой миг готовы подняться по тревоге или моему сигналу. С этого момента я запрещаю им покидать свой доспех по какой бы то ни было причине. В ближайшее же время они получат на кодированной частоте Грауштейна расписания патрулей и караулов. Все прочие… Все прочие начиная с сегодняшнего дня обязаны находиться в отведенных им дормиториях и не покидать их с наступлением ночи. Это касается всех паломников и… прочих гостей монастыря.
«Домашний арест? – пробормотал Ягеллон недоуменно. – Он в самом деле намеревается запереть нас по клеткам?..»
– А еще я прошу всех господ раубриттеров разрядить орудия и сдать боекомплект в арсенал Грауштейна.
Благодаря воцарившейся тишине Гримберт расслышал, как спрятавшийся за его ногой Шварцрабэ тихонько присвистнул.
– Вот это да, старина, – пробормотал он так, чтоб его слышали только датчики «Судьи». – Ставки все выше, господа, и масть подошла интересная. Жаль, что нас до сих не известили, в какую игру мы играем…
– Что-о-о? – прогудел Томаш, едва не задохнувшись. – Что это вы такое говорите, приор? Вы хотите обезоружить нас? Заставить сдать снаряды? Вы это всерьез или это какая-то принятая у святош дурацкая шутка?
Приор Герард усмехнулся. И Гримберт испытал некоторое удовлетворение, представив, как от этой усмешки врезанные в багровую плоть прелата штифты ерзают на своих местах.
– Я достаточно серьезен, чтобы приказать своим братьям уничтожить всякого гостя Грауштейна, который с закатом не сдаст снаряды в арсенал. Кроме того, ваши орудия и их казенники будут опечатаны монастырской печатью, чтобы уберечь вас от соблазна ими воспользоваться.
Гримберт почувствовал удушье, несмотря на то что датчики «Судьи» демонстрировали нормальное давление в кабине и соответствующий требованиям организма состав воздуха.
«Какой идиот! – выдохнул Гримберт в эфир, не в силах сдержаться. – Святые силы, какой идиот! Он что, не соображает, что запирает гусей вместе с лисами? Кто-то выпустил его. Здесь, в Грауштейне. Кто-то, имеющий над ним власть. А значит, это не конец. Это начало! Этот чертов идиот погубит и свой чертов монастырь, и всех нас!»
– Что?
«Вопящий Ангел» произнес это негромко, не шевельнув ни единым своим орудием, но Гримберт вдруг ощутил посреди груди зияющую рану, изливающуюся ледяной кровью и сукровицей.
Вслух. Ты произнес это не на защищенной радиочастоте, никчемный безмозглый дурак, ты произнес это во всеуслышание. Перед приором Герардом, его сворой и раубриттерской стаей. Вот что бывает, когда мозги, перегруженные постоянной нейрокоммутацией, медленно стухают, приходя в негодность. Они перестают замечать мелкие детали. Делаются небрежны. Начинают путать импульсы, руководящие телом, с импульсами, предназначенными для доспеха.
– Что вы сказали, сир… Кажется, вы именуете себя сиром Гризео?
«Вопящий Ангел» обратил на него свой взгляд. И пусть Гримберт не видел глаз приора Герарда, этих обрамленных гноящимся мясом провалов в его истончившимся хрупком черепе, он отчетливо ощущал этот взгляд, пронзающий «Серого Судью» точно мощное направленное гамма-излучение – деревянную бочку.
Думай, Паук. Думай, потому что последние секунды твоего существования, быть может, сейчас подходят к концу, отсчитываемые бесстрастным хронометром внутри головы «Вопящего Ангела».
– Я лишь сказал… – Гримберт кашлянул в микрофон. – Кхм. При всем уважении, господин приор, ваша попытка запереть проблему в монастыре вместе со всеми присутствующими кажется мне опрометчивой. Неразумной. Два случая подряд не могут быть ни совпадением, ни ошибкой. Болезнь поразила обоих именно здесь, а значит, ее корень должен находится здесь же, в Грауштейне.
– Болезнь? Вы сказали «болезнь», сир Гризео?
Гримберт дернул головой, с неудовольствием отметив, что «Серый Судья» вновь повторил его жест своим механическим телом. Чем дольше нейросвязь, тем тяжелее разъединять плоть и металл. Тем крепче их сплав и тем сложнее ему будет свыкнуться с мыслью об автономном существовании.
– Называйте ее как хотите. Амок, как еретики-даяки, или берсеркерганг, как вымершие кельты. Она превращает человека в опьяненного ненавистью безумца, не чувствующего ни боли, ни страха. Первой жертвой стал наш собрат, раубриттер. Второй – ваш брат, приор, монах-лазарит. Это значит, никто в этих стенах отныне не может ощущать себя в безопасности. Пытаясь законсервировать проблему в недрах Грауштейна, вы подвергаете всех нас риску.
«Серый Судья» был слишком примитивной машиной, чтобы иметь датчики обнаружения лазерного луча или прочие сложные устройства, предупреждающие об опасности. Но Гримберт каждой клеточкой своей съежившейся в груди души, точно пытавшейся повторить позу его тела, съежившегося в бронекапсуле, ощутил это излучение. Недоброе излучение «Вопящего Ангела».
– А вы, стало быть, врач? – невидимые зубы приора Герарда отчетливо задребезжали. – Может, под вашей невзрачной серой броней скрывается рыцарь-госпитальер, сведущий по части таких болезней? Может, вы готовы выдать мне еще порцию рекомендаций – о том, какие приказы мне отдавать в стенах собственного монастыря?
Пять секунд, подумал Гримберт. Может, шесть. Потом мортиры «Ангела» ударят в упор, сплющив несчастного «Судью» в ком исходящей дымом стали, размазав по серому камню.
– Не собирайте людей в одном месте. Запирая паломников в монастырских дормиториях, вы не спасаете их, напротив, вы запираете лис вместе с курицами, неужели не понятно? И следующий безумный бедняга, вообразивший себя ангелом смерти, соберет еще более обильную жатву, чем его предшественники!
– Вы думаете, мне стоит открыть ворота?
– Да! – выдохнул Гримберт. – Открыть чертовы ворота и позволить всем запертым здесь людям убраться восвояси. А еще – немедля известить капитул ордена о случившемся. Кроме того… Я бы рекомендовал всем вашим братьям немедля снять доспехи.
Кажется, кто-то из спутников приора хохотнул. Гримберт вполне мог понять его чувства. Ни один рыцарь в здравом уме, когда ему угрожает опасность, не снимет доспеха. Наоборот, предпочтет подобно ему самому закапсулироваться внутри, ограничив до минимума контакта с внешним миром. Предпочтет неумолимое истощение нейрокоммутационной пыткой.
– Вы хотите, чтобы мои братья сняли доспехи? – пророкотал приор Герард. Одна из пар его лап передвинулась, загудев многотонными поршнями. Движение не было угрожающим, но Гримберт едва подавил желание попятиться прочь. – Что ж, я рассмотрю ваше предложение. Но только после того, как вы сами последуете вашему совету. Выйдите наружу, сир Гризео, чтобы мы все могли увидеть вас. Взгляните мне в лицо теми глазами, что дарованы вам Господом. Явите смелость.