Отступать некуда, Паук, ты сам отлично это знаешь. Ты сам запер себя в этой банке. Если уж эти трое приперли тебя к стенке, тебе и то не светит спасение, а уж если в разговор вступят монастырские пушки и монахи-рыцари…
– Вы ошибаетесь, господа раубриттеры, – тихо, но отчетливо произнес он. – Я не больше вашего знаю, что за чертовщина творится в этом монастыре. Если у меня что и есть, то только лишь смутные догадки, и в тех пятен больше, чем в манускриптах Альберта Великого…
Шварцрабэ щелкнул языком. Звук получился резким и отрывистым, словно его издал крошечный хлыст.
– За неимением серебра я охотно принимаю и медь. Так что, полагаю, вполне сгодятся даже ваши догадки, сир Гризео. Видит Господь Бог, в той трясине, что мы оказались, и они могут стать изрядным подспорьем. Так что если вы…
– Не надо догадок, и так все ясно. Это испытание.
– Что? – все повернулись в сторону стоявшего неподвижно «Варахиила».
Никто не заметил, как Стерх из Брока выскользнул из своего доспеха. Должно быть, он сделал это бесшумно, воспользовавшись тем, что все внимание раубриттеров устремлено на «Серого Судью». Болезненно худой, бледный, сложенный, казалось, из одних только выпирающих и хрупких костей, сир Ягеллон взирал на них с усмешкой, в которой «Серый Судья» не видел ровным счетом ничего, а Гримберт – снисходительность, граничащую с жалостью.
– Испытание, – спокойно повторил Ягеллон своим невыразительным высоким голосом. – Вы не поняли этого, поскольку толстокожи и глупы от природы. Как и говорил приор Герард, вы ничего не смыслите в чуде и не узнаете его, даже если упадете, уткнувшись в него носом. Но я… Я вижу это отчетливо и ясно.
Томаш сердито засопел. Судя по тому, как напряглись его искривленные скрипящие плечи, ярость накапливалась в нем быстрее, чем раскаленные пары внутри атомного реактора. Благословение Богу, он выбрался из своего доспеха, подумал Гримберт, иначе, пожалуй, не сдержался бы, окатив горделивого лехита свинцовым шквалом из всех своих чудовищных стволов.
Но Шварцрабэ успел раньше.
– Что вы имеете в виду, сир? – быстро спросил он.
Ягеллон отошел от доспеха на два шага, так, чтоб оказаться в его тени. По его бледному лицу блуждала слабая улыбка.
– Мы все явились в Грауштейн, алчно жаждая чуда. Вымогая его у Всевышнего, как жадный нищий вымогает монету у богача. Мы не стремились очиститься, чтобы заслужить его, мы просто требовали его, как нечто, что положено нам по праву. И мы рассердили Его.
– И вы думаете, что…
– Он даровал свое чудо Грауштейну, – тонкий голос Ягеллона зазвенел, как монастырский колокол. – Страшное чудо, которое отделит истинно верующих от прочих. Чудо, которое очистит достойных и испепелит грешников. Чудо Грауштейна!
– Ладаном запахло, аж тошно… – презрительно бросил Томаш, махнув перед лицом беспалой ладонью. – Надеюсь, это чудо вас и сожрет к чертям! Чудо ему… Ладно, мнение сира святоши мы выслушали. А что там за предположение у сира Гризео?
Гримберт с неудовольствием ощутил, как взгляды рыцарей вновь сфокусировались на нем. Почти незаметные по отдельности, вместе они, точно концентрированные лучи лайтинга, вполне могли прожечь лобовую броню.
Придется сказать. Иначе они не оставят его в покое. Мало того, кто-то из них может шепнуть словечко-другое приору, и тогда положение и вовсе сделается скверным. Что ж… Гримберт вздохнул, использовав для этого собственные легкие. Может, эти оборванные раубриттеры, отчаянно пытающиеся походить на рыцарей, весьма жалкая сила по меркам ощетинившегося орудиями Грауштейна, но, кажется, другими союзниками в его положении не разжиться. Придется начинать партию с теми картами, что есть на руках, не укоряя судьбу в несправедливости.
– Демоны. Этими людьми завладели демоны.
Он надеялся, что кто-то из раубриттеров засмеется в голос, сгладив напряжение, которое повисло вокруг замерших в неподвижности доспехов и людей в их тени. Но никто не засмеялся. Только лишь Шварцрабэ улыбнулся, и то как-то неуверенно.
– Демоны? – Красавчик Томаш хлопнул ладонями с такой силой, что окажись между ними кусок грауштейнского гранита, превратился бы в серую пыль. – Считаете себя самым большим умником, а? Демоны! Не валяйте дурака, и без вас тошно! Мало нам одного святоши с его чудесами, теперь еще и этот заблажил! Ах ты ж черт…
Шварцрабэ пришлось положить руку на плечо старому рубаке, чтобы унять поток брани, хлещущий из него, точно вино из дырявой бочки.
– Спокойнее, господа. Мы сами попросили сира Гризео высказать свои предположения, так наберемся же смирения, чтобы не перебивать его мысль. Демоны, сир Гризео? Вы это всерьез? Или, быть может, ваш ученый ум использовал некоторую метафору, которую мы в глупости своей не смогли оценить по достоинству?
Гримберт не удержался от улыбки. Даже в такой ситуации Шварцрабэ был верен себе, будучи одновременно предельно серьезным и умудряясь в то же время зубоскалить, насмехаясь, кажется, над всеми собеседниками одновременно.
– С другой стороны… – Шварцрабэ усмехнулся, – версия сира Гризео, пожалуй, имеет право на существование. Ошиваясь среди обсервантов и прочей монастырской публики на протяжении последних дней, я иногда прислушиваюсь к их разговорам. Не шпионю, прошу вас заметить, а просто позволяю царящим меж них слухам коснуться своих ушей. Так вот, версия насчет того, что несчастный Франц был одержим демоном, одна из самых ходовых в последнее время. И, кстати, не лишена даже некоторой логической стройности…
– Подите к черту! – рявкнул Томаш, клокоча от ярости. – Как вспомню того парня, истыканного подобно дикобразу…
– Уверяю, я серьезен, как сборщик податей в последний день месяца. Многие монахи в Грауштейне в самом деле полагают, что тут не обошлось без демонических сил. Вы когда-нибудь слышали про Грессиля? Это демон из числа адского воинства, одно из самых ужасных созданий в преисподней. Говорят, он выглядит как летающая ящерица с фиолетовыми крыльями, как у летучей мыши, а вместо глаз у него черные звезды. Он служит олицетворением кровожадности и злобы. Уловив слабость в человеческой душе, он проникает в нее, словно в червоточину, и наполняет ее неутолимой яростью, заставляя впадать в буйство…
Томаш сплюнул в пыль.
– Не видел я здесь ящериц с крыльями… – буркнул он. – А если увидел бы, раздавил всмятку!
Шварцрабэ развел руками:
– Если вам не нравится Грессиль, есть и иные варианты. Например, герцог Валефор, шестой владетель ада. Или губернатор Форас, что распоряжается двадцатью девятью легионами демонов…
Ягеллон осенил себя крестным знамением. Немного нервозно, как показалось Гримберту.
– Мы стоим на монастырской земле, – провозгласил он. – Здесь демоны не имеют силы!
– Сир Гризео? – Шварцрабэ перевел взгляд на «Судью». – Кажется, настало время вашей версии. Вы сказали, что кто-то выпустил «его» здесь, в Грауштейне. Вы сказали, что это не конец. Кого?
Последний вопрос он задал с вкрадчивой мягкостью инквизитора, но Гримберт ощутил в нем отголоски звенящей стали. Совсем не той ржавой стали, из которой состояла обшивка «Беспечного Беса». Скорее, того высоколегированного сплава, из которого делают бритвенно-острые стилеты для наемных убийц.
– Вы правы, сир Хуго. Это демон. Но не Грессиль, не Валефор и не Форас. Едва ли его имя встретится вам в «Малом ключе Соломона», Книге Товита или «Компендум Малефекарум». Его зовут Керржес. Кому-нибудь из вас приходилось встречать его? Может, вам, сир Хуго?
Шварцрабэ вздрогнул. Едва заметно, будто прикусил язык.
– Нет, черт возьми. Отродясь не бывал в Лангобардии.
Гримберт испытал слабое подобие интереса.
– Отчего вы решили, что он из Лангобардии?
– Это слово, которое вы произнесли… Керржес. Мне показалось, что оно из лангобардского наречия, с которым я мельком знаком, вот и подумал…
– Совершенно верно. С лангобардского языка это имя переводится как «кровавая пена на губах мертвеца». Керржес рожден не в аду, как прочие демоны, а там, в королевстве лангобардов.
– Отродясь там не бывал, – мотнул головой Томаш. – Слишком сыро для моих костей, я предпочитаю места поюжнее…
– И мне не приходилось, – Стерх из Брока высокомерно качнул головой. – Земля проклятых безбожников, где все пропитано арианской ересью.
– Эта земля не всегда была такой. Думаю, сир Ягеллон куда лучше меня мог бы объяснить суть противоречий между Лангобардией и Святым престолом, но попытаюсь вкратце описать самое необходимое. Долгое время папа снисходительно относился к арианству, полагая его отколовшимся осколком христианской веры, не заслуживающим сурового наказания. Но с каждым годом противоречия росли и ширились, появлялись трещины в догматах и литургиях, датах церковных праздников и предметах облачения… Это похоже на две сущности с разным генетическим кодом, заточенные в едином организме. Рано или поздно должен был произойти разрыв. И он произошел. Лангобардское королевство разорвало конкордат с Ватиканом, послав его святейшеству символический дар в виде изжаренного в масле папского нунция. Святой престол понял символизм этого послания.
– Зря вы прикидывались молчуном все это время, – заметил Шварцрабэ. – Вы недурно рассказываете истории.
Гримберт не обратил на него внимания. Сейчас его мысли занимало иное.
– Лангобардия оказалась отрезанным от франкской империи ломтем. Но так как ломоть был большой и богатый, неудивительно, что со временем он сделался точкой притяжения масс. Тех масс, которые по многим причинам пытались сторониться ока Святого престола и когтей инквизиции.
Ангельское лицо Ягеллона потемнело.
– Схизматиков, чернокнижников и дьяволопоклонников!
– Думаю, приор Герард целиком разделяет вашу точку зрения, – спокойно согласился Гримберт, – но есть и другая. Которая говорит о том, что Лангобардия в скором времени стала центром великого множества самых разных культов, наук, верований, течений и сект. Оккультизм, генетика, эзотерика, микробиология, антропософия, теургия, герметизм, трансплантология, каббала… Все это образовало крайне причудливые и разнородные сплавы. Некоторые – безобидные, состоящие из философов и теологов, другие – весьма опасные.