Да, ему будет нелегко, подумал Гримберт. Может, даже тяжелее, чем всем нам. Раскованный, не привыкший лезть за словом в карман, сир Хуго фон Химмельрейх, именуемый также Черной Вороной, быстрее всех прочих раубриттеров свыкся со своим заточением в Грауштейне. Настолько, что уже многим казался исконным его жителем, как сам приор Герард.
Если Гримберт посвящал свободное время своему бессмысленному добровольному бдению на Южной башне, Шварцрабэ использовал его куда с большей выгодой. Или, по крайней мере, куда более деятельно. Он успевал сыграть в карты с маявшимися бездельем паломниками, опрокинуть за воротник пива в компании монахов-рыцарей, потрепаться с работающими в мастерских мирянами-обсервантами и вообще вел себя так, словно оказался не в заложниках монастыря, а в списке его почетных гостей.
Его «Беспечный Бес» целыми днями дремал на окраине монастыря, удобно устроившись между приземистыми цистернами и медленно покрываясь пылью, – хозяин, кажется, не уделял ему особого внимания, отчего он выглядел безлюдным и пустым, как сгоревшая церковь.
Сам же Шварцрабэ, казалось, растворился в монастыре без остатка. Всякий раз, когда Гримберт, спускаясь с облюбованной им башни, углублялся в монастырскую застройку, ему казалось, что он ощущает присутствие Шварцрабэ в окружающем пространстве, несмотря на то что редко видел его воочию – словно тот, подобно святому духу, находился одновременно и нигде, и везде сразу.
То сенсоры «Серого Судьи» передавали ему размытые изображение, весьма похожее на силуэт сира Хуго, то ухо будто бы ловило его голос, звучащий где-то в отдалении, но в то же время и близко. Некоторое время Гримберт отдал охоте за этими призраками, но быстро был вынужден признать ее бессмысленность. Шварцрабэ блуждал по Грауштейну точно заблудившаяся радиопередача, которую можно уловить случайно, фильтруя эфир, но совершенно невозможно схватить пальцами.
Да, человеку вроде него непросто будет свыкнуться с заточением внутри доспеха, пусть даже и во имя спасения собственной жизни. Слишком деятельная натура, слишком непоседливый дух. Воистину – черная ворона.
– Можете оставаться снаружи, – сказал ему Гримберт, слегка склонив голову «Серого Судьи», чтобы получилось что-то вроде кивка. – Воля ваша, приказать вам я не в силах. Мы все раубриттеры, у нас нет сеньоров, которым мы принесли клятву и приказы которых обязались выполнять. Могу отдавать вам не приказ, а только лишь обещание.
– Обещание? – Шварцрабэ нахмурился. – Какое?
– В скором времени нам всем предстоит лишиться патронов, но если в какой-то миг вы засмеетесь, точно безумец, как засмеялся Франц, обещаю, что приложу все усилия, чтобы подарить вам по возможности безболезненную смерть.
Судя по тому, как сверкнули глаза Шварцрабэ, он собирался выдать в ответ отповедь, обжигающую, точно шквал подкалиберных бронебойных снарядов. Однако мгновение позже он стиснул зубы и неохотно кивнул:
– Простите меня, вы совершенно правы. Пусть меня и именуют Черной Вороной, иногда я веду себя словно самый настоящий осел. Вы тысячу раз правы, старина. Если здесь, в Грауштейне, разгуливает отродье вроде «Керржеса», нам всем лучше поскорее спрятаться в доспехи и не показывать носа наружу.
Томаш хрипло хохотнул. Наблюдавший за ними из-под бровей, он ничуть не был растроган этой сценой, напротив, заклекотал от сдерживаемой злости.
– Вы и есть самый настоящий осел! – буркнул он. – А ваш приятель Гризео – сущая серая кляча. Отличная пара! Может, мы и спрячемся, а что с прочими?
– Прочими?
Томаш коротко ткнул беспалой ладонью в сторону монастыря:
– Здесь до черта святош, а кроме того – пара тысяч паломников. Все эти крестьяне из окрестных деревень, выжившие из ума кликуши, убогие, дети, калеки… Только вообразите, что тут может начаться, если «Керржес» начнет пировать по-настоящему! Да весь Грауштейн в мгновение ока превратится в кровавую яму! Люди начнут рвать друг друга в клочья, точно в безднах ада!
Ягеллон скорбно вздохнул:
– Я уже думал об этом. Будем справедливы. Мы бессильны помочь этим людям, значит, нам должно обеспечить собственную безопасность, а потом…
– Ну конечно, – буркнул Томаш. – Собственная безопасность превыше всего, не так ли? Для вас это всего лишь чернь, не так ли? И вы готовы наблюдать, как ее скормят «Керржесу», сир Стерх?
Ягеллон стиснул зубы, отчего на его узком бледном подбородке выступили ясно видимые желваки.
– Одна мысль об этом причиняет мне боль. Меня утешает лишь то, что смерть эта будет мученической. Их тела познают невероятные страдания, но их души устремятся вверх, отмывшись от земных грехов. В некотором смысле это значит, что чудо Грауштейна было не напрасным. Я только надеюсь, что приор Герард быстро разберется в происходящем и пресечет новые жертвы, а пока…
– Разберется? – Шварцрабэ, кажется, едва не расхохотался. – Пресечет? Черт! Да как бы не так! Скажите ему, сир Гризео! Мы ведь оба с вами понимаем, что происходит, не так ли? Так скажите им!
Гримберт заставил «Судью» провести взглядом по лицам раубриттеров. Напряженные, с прищуренными глазами, эти лица на миг показались ему оскаленными мордами хищных животных. И неудивительно. Это не благородные рыцари, напомнил он себе, это раубриттеры. Хищные твари, не признающие над собой ничьей власти, годные лишь бродить по грешной земле в поисках поживы и пропитания. Они и тебя сожрут, если уличат в чем-то или заподозрят. И Ягеллон, и Томаш, и даже Шварцрабэ. Сожрут, не попросив даже соуса к твоему сухому мясу. Тебе придется помнить об этом и быть начеку.
– Приор Герард не случайно закрыл ворота Грауштейна, – негромко произнес Гримберт. – И не случайно приказал всем своим людям облачиться в доспех. Может, проказа сожрала его тело, но не мозги. Он понял, с чем имеет дело, как только умер Франц. Может, он не спешит об этом рассказывать, но три года назад он сам был среди рыцарей, штурмовавших Арборию. И уж поверьте, он доподлинно знает, что такое «Керржес». Они с приором Герардом старые знакомые.
Томаш заворчал, беспокойно озираясь, его голова с трудом ворочалась на искривленной согнутой шее.
– Вот уж и наш молчун запел, как соловей… О чем это вы с сиром Хуго толкуете, а?
– Он знает! – нетерпеливо повторил за Гримберта Шварцрабэ. – Знает, что «Керржес» пирует в его монастыре. И несмотря на это, отдал приказ закрыть ворота, заперев всех нас внутри. И это говорит только об одном. Приор Герард заодно с еретиками.
– Курвица… – выдохнул одними губами Ягеллон. – Это уже чересчур даже по вашим меркам! Вы сознаете, какие последствия может иметь подобное обвинение?
– Я сознаю, какие последствия может иметь «Керржес», если его не остановить, – холодно отчеканил Шварцрабэ. – Грауштейн в скором времени может превратиться в котел, наполненный разделанным мясом! И, кажется, это вполне отвечает интересам господина прелата.
Томаш скрипнул фалангами изувеченных рук, его уцелевший глаз загорелся холодной яростью. На миг Гримберту почудилось, что перед ним вместо калеки-старика стоит сам «Ржавый Жнец», нетерпеливо лязгая орудийными затворами – все сорок тонн раскаленной стали.
– Мер-р-рзавец… Значит, решил ловить на живца? Дать ему бой! Может, нас четверо и машины у нас старье, но если воспользоваться преимуществом внезапности, мы можем надеяться на удачу. В Антиохии у нас бывало не лучше, но выбирались… Главное – внезапность. Я пойду в авангарде, вы будете прикрывать мне фланги и…
Шварцрабэ покачал головой:
– Никаких шансов. Если на что-то и уповать в случае открытого столкновения, так это на здешнюю радиостанцию. Если мы успеем взять ее под контроль, пока люди Герарда не придут в себя, можно наладить связь с большой землей и другими монастырями. Если капитул ордена Святого Лазаря узнает, что приор Герард хладнокровно наблюдает, как его паствой пируют еретические технологии, он еще позавидует бедняге Францу. Быть может, его самого признают пособником еретиков, и тогда не миновать инквизиторского суда.
Гримберт заставил «Серого Судью» поднять вверх оба орудийных ствола и шевельнул пулеметами в спонсонах. Жест был достаточно внушительным и красноречивым, чтобы вокруг него мгновенно установилась тишина.
– Хватит, – приказал он устало. – Вы ухватили суть, но не истину. Что нам меньше всего надо, так это столкновение с силами Герарда. Оглянитесь! Вокруг нас две дюжины монахов-рыцарей в доспехах. Настороженных, вооруженных и, без сомнения, получивших приказы на наш счет. Не тешьте себя надеждами, они не дадут нам даже добраться до радиостанции. Так не будем давать им повода превратить нас в горящие обломки.
Томаш недоверчиво уставился на него:
– Но если приор еретик…
– Он не еретик. Он-то как раз пламенный воин Христа. В том и беда.
– Черт! Бросайте болтать по-заумному, сир Серая Кляча! – вспылил Томаш. – Пока окончательно не задурили нам головы! Что вы имеете в виду?
Гримберт заставил «Серого Судью» переменить позу, сдвинув центр тяжести на полметра назад. Отчего его пневматическая система исторгла из себя короткий вздох, удивительно похожий на человеческий, кабы не тембр.
– Грауштейнское чудо, о котором приор Герард успел раззвонить на сотни миль вокруг, в некотором роде стало его личным чудом. Чудом, которое может или уничтожить его, развеяв без следа, либо, наоборот, поднять к сияющим вершинам Святого престола. Вот почему он приказал разоружить нас – не хочет, чтобы шайка раубриттеров нарушила его сложные планы, самовольно вмешавшись в игру.
– Это часть великих и нескончаемых Рачьих войн, – Шварцрабэ поправил берет на макушке. – И мы все чертовски не вовремя вмешались в эту колоду.
– Поясните, будьте добры, – холодно попросил Ягеллон.
– Орден Святого Лазаря переживает не лучшие времена, – заметил Гримберт. – Чудо, которое пришло ему на помощь, может погубить его надежнее, чем полчища сарацин из Святой земли или новое нашествие кельтов. Это чудо унесло жизни нескольких рыцарей-монахов и по меньшей мере пары десятков прихожан. Чудо, на которые возлагали немалые надежды, оказалось заляпанным кровью и опороченным. Оскверненным. Готов поспорить, капитул ордена будет в ярости, когда узнает об этом. Это даже хуже, чем поругание святыни в разоренном храме, это поругание чуда, которое является символом сошествия Святого Духа. И капитул не простит этого приору Герарду. Хорошо, если отправит до конца дней отшельничать в скит, а не замурует в какой-нибудь каменной келье прямо здесь, под монастырем.