Может, лесть и была мощнейшим оружием, как уверял Шварцрабэ, но против бывшего барона Кеплера она оказалась бессильна. Тот лишь поморщился.
– Это очевидно, – сухо заметил он. – Достаточно лишь иметь на плечах голову, а не ночной горшок. Глупо считать, что убийца пробрался в Грауштейн, напялив на себя лохмотья паломника. Да, это недурная маскировка, особенно учитывая, сколько сотен этих изъеденных вшами дураков обретается здесь в последнее время, но вздумай убийца сделать подобное, он сам загнал бы себя в крайне неудобное положение.
– Что ты имеешь в виду?
– Последние три ночи я сплю вместе с прочим сбродом в монастырских дормиториях, так что знаю, о чем говорю. Поверь, у нас в Салуццо даже скот расположен в куда более комфортных условиях. Не говоря уже о том, что в Грауштейне паломники отнюдь не чувствуют себя как дома. Им отведено лишь несколько построек, между которыми они могут передвигаться, да и там сложно укрыться от внимательного взгляда братьев-рыцарей и здешних соглядатаев. Ты всерьез полагаешь, что в подобных условиях можно без опаски выбирать себе цель и использовать «Керржес»? Тут даже пернуть нельзя так, чтоб этого не заметили прочие!
– Я пришел к этому же выводу, – сдержанно согласился Гримберт. – Убийца не пойдет на такой риск, ведь речь идет не только о его жизни, но и о технологии, которая ни в коем случае не должна попасть в руки святош. Нет, он поступил куда хитрее. Явился в Грауштейн под личиной рыцаря-раубриттера. Это дает ему весомые преимущества. Можно заявиться на поклонение чудодейственной пятке, не вызывая вопросов. Можно иметь свободу маневра и передвижения. Можно смонтировать в доспехе всю необходимую аппаратуру – если для работы «Керржеса», конечно, нужна аппаратура… Единственное, в чем ты ошибся, мой старый друг, это в мотиве. Один из этих трех действительно убийца. Но это еще не делает его еретиком или агентом лангобардов.
– Что? – глаза Берхарда сверкнули на грязном морщинистом лице.
Это невыразительное лицо могло принадлежать самым разным людям, в чем Гримберт имел возможность убедиться. Опытному охотнику, саркастичному философу, безжалостному наемнику, безобидному старику или хладнокровному палачу. Но лицом труса оно никогда не было.
Гримберт помолчал, вслушиваясь в мягкий гул силовой установки «Судьи». Этот звук обычно успокаивал его, но не сейчас. Сейчас он казался ему тревожным, будто большая стальная машина тоже нервничала.
– Только в дешевых спектаклях вензель на окровавленном кинжале выдает убийцу, словно указующий перст. Лангобарды могут выглядеть упрямыми и коварными варварами, но они не дураки. Даже если бы им вздумалось мстить за события трехлетней давности, они выбрали бы более значимую мишень, чем крошечный монастырь ордена лазаритов в северном захолустье. Скорее, их гнев пал бы на Лаубера, на отступника Клейфа или самого сенешаля… Кроме того, подобная атака, обернувшаяся бойней среди христианских рыцарей, да еще с использованием еретических технологий, заставила бы Святой престол, и так не до конца забывший прошлые обиды, ссать раскаленным елеем. Хороший зачин для того, чтоб объявить следующий Крестовый поход – но уже на восток, закончить то, что не закончили мы…
– Ты много болтаешь, – холодно заметил Берхард. – Опять упиваешься собственной хитростью вместо того, чтобы делать логические выводы.
– Мой вывод прост. Скорее всего, убийца – один из этих трех. Шварцрабэ, Ягеллон или Томаш. Но то, что он использует для сведения счетов запретную лангобардскую технологию, еще не делает его лангобардом.
Берхард поморщился:
– Надо думать, эта скверная история кажется тебе недостаточно сложной, если ты принялся множить сущности без всякого смысла. Скажи на милость, отчего ты…
– Тихо! – «Серый Судья» шевельнул орудийным стволом – это движение не несло в себе угрозы, лишь грубо подражало человеческому жесту, но Берхард послушно замолчал. – Давай разберемся по порядку. Ни один из этих людей не бывал в Лангобардии, так? Но откуда нам знать, так ли это на самом деле? Мы знаем об этом только с их слов! Зато у каждого из них есть мотив выпустить «Керржес» на свободу, причем столь явный, что будь на моем месте инквизитор Святого престола, уже взвыл бы от восторга! С кого начнем?
– С Красавчика Томаша.
Гримберт одобрительно кивнул. Точнее, кивнул своим многотонным шлемом «Судья», но сейчас это было неважно. Объединенное с «Судьей» нейрокоммутацией, сознание Гримберта ощущало стальную громаду продолжением собственной нервной системы.
– Забавно, что ты в первую очередь вспомнил о нем. Этот человек щедро платил своим мясом и своей кровью за все авантюры Святого престола. Побывал в двух десятках Крестовых походов, но не получил ни богатства, ни славы, как некоторые Отцы Церкви, одни лишь старые раны и не менее скверные воспоминания. О, ему есть, какие претензии выставлять Святому престолу! Он явился в Грауштейн не для того, чтоб чудо очистило его почерневшую от пролитой крови душу, да и не верит он в чудеса. Он явился, чтобы отплатить святошам той же монетой, которой они расплачивались с ним все эти годы. Устроить страшную бойню сродни той, в которой он участвовал в Антиохии, но теперь уже без всяких сарацин и еретиков. Заставить церковников схватиться друг с другом и рвать зубами. Устроить свое небольшое, но очень кровавое чудо. Не в честь Господа – в честь своей погубленной души.
Берхард коротко кивнул, принимая ответ:
– Допустим. А что с Ягеллоном?
– С благородным Стерхом из Брока? Тут мне пришлось поломать голову, но ответ обнаружился даже ближе, чем я рассчитывал.
– Уж его-то ты не подозреваешь в ненависти к Святому престолу?
– Нет, что ты. Наш сир Ягеллон – праведник в его представлении, добрый христианин и благородный рыцарь. Но и у него есть весомый повод превратить Грауштейн в геенну огненную.
– Какой же?
– Помнишь, на переправе я рассказывал тебе о том, с какими трудами обретались части святого Лазаря.
– Припоминаю. Его пятку, кажется, нашли где-то на востоке…
– В Полонии. И долгое время она обреталась в небольшом лехитском монастыре, что в местечке Брок.
– Брок? Погоди, так…
– Орден Святого Лазаря оставил о себе в Полонии недобрую память. Много лет назад его монахи-рыцари разграбили монастырь в Броке, похитив из него старую лехитскую святыню – пятку святого Лазаря. Им непременно надо было раздобыть хотя бы частичку своего святого покровителя, чтобы водрузить в Грауштейне. Обычное дело в здешних краях, многие ордены ведут самые настоящие войны за плоть давно умерших мучеников и святых. Некоторые мощи так часто меняют место жительства, что их впору считать кочующими!
– Сир Анжей Ягеллон – из Брока, а значит…
– Он лехит и, как все лехиты, не только ревностный христианин, но и обладатель непомерного гонора, который в сочетании с гипертрофированными представлениями о чести иногда выделяет при горении больше температуры, чем термитный снаряд. Лехиты не просто помнят старые обиды, они зачастую лелеют их, нарочно растравливая в памяти, и, говорят, могут помнить их веками. Сир Ягеллон, без сомнения, отлично знает историю своего родного Брока, как знает и то, что некогда предшественники приора Герарда разграбили его, украв тамошнюю святыню.
– Думаешь, он явился в Грауштейн, чтобы отвоевать свое сокровище?
– Для него этот кусок иссохшей плоти с парой желтых костей имеет большее значение, чем все мирские богатства. И уж конечно он не колеблясь рискнул бы за него жизнью. Только подумай, как ловко складывается план. Воспользовавшись стечением паломников, проникнуть в Грауштейн и высвободить украдкой «Керржес», натравив его на невинных и заставив пировать прямо посреди монастыря. Чтобы затем, воспользовавшись переполохом, стащить пятку и вернуть ее обратно в Брок. По-своему элегантно, разве нет?
– Пускай. А что до твоего приятеля, сира Нищей Вороны?
Гримберт коротко качнул головой:
– Он мне не приятель.
– Да? А мне казалось, вы сошлись с ним весьма накоротке.
Гримберт перевел дыхание и мысленно досчитал до десяти, чтобы унять злость.
– С ним, пожалуй, сложнее всего. Он определенно не так прост, как хочет выглядеть, более того, иногда мне отчетливо кажется, что за маской паяца и балагура угадывается нечто… другое. Точно под слоем краски проступает старый, наспех закрашенный герб. В одну минуту он кажется истым раубриттером – беспечным вечно бедным гулякой, болтуном и пьяницей, не следящим ни за карманом, ни за языком. Но в следующую…
– Да?
– Мне кажется, его интерес к чудесам, творимым именем Господа, не такого уж невинного свойства, как он хочет выставить. Мы с ним пару раз имели повод перекинуться словами, так вот, он отлично осведомлен не только о мелочных церковных делах, но и о Рачьих войнах, мне даже показалось, не хуже, чем я сам. Эта его странная охота на чудеса… Она уже не кажется мне странной прихотью болтающегося по миру бездельника, как прежде. Возможно, за ней скрывается нечто иное.
– Что, например?
«Серый Судья» досадливо мотнул башней, отозвавшись на порыв заточенного внутри хозяина.
– Не знаю! Хотел бы знать, но в силах лишь предполагать. Шварцрабэ умен и образован, кроме того, грамотен и обладает умением завоевывать публику. С такими достоинствами он смог бы найти себе теплое местечко при любом баронском, а то и графском дворе. Вместо этого он стирает ноги своего «Беспечного Беса», уверяя, будто странствует в поисках чудес. Не странно ли?
– Странно, – признал Берхард. – И что ты предполагаешь на его счет?
– Возможно, у него свои счеты к Святому престолу. Может, святая инквизиция лишила его близкого человека, или разорила тяжба с каким-нибудь кардиналом, или… А черт, нет смысла гадать! Поссориться с Церковью в наше время проще, чем хлопнуть себя ладонью по лбу. Но, согласись, какими мотивами бы он ни был движим, пятка святого Лазаря дала бы ему превосходный шанс свести счеты. Явить настоящее чудо – не паточное и привычное, из числа тех, которыми бахвалятся тучные епископы, а другое. Жуткое, пугающее, страшное. Чудо, сотворенное из человеческой крови. Такое, чтоб его запомнили в здешних местах на многие века. Зловеще звучит, а?