Это может быть ловушкой, холодно отметил внутренний голос Гримберта. Попыткой отвлечь внимание. Каким-нибудь хитрым трюком, призванным спровоцировать тебя, сбить с толку или испугать. Держись настороже и не выпускай его из виду на всякий случай.
Подчинившись мысленному приказу, вычислитель «Серого Судьи» построил курс двигающейся навстречу боевой машины, как тот, что был ею пройден, так и предполагаемый, высчитанный исходя из ее текущей траектории. Курс этот по большей части состоял из ломаных прямых и выглядел столь странным, словно «Вифаниец» не пересекал площадь, двигаясь к какой-то намеченной цели, а совершал странный танец, состоящий из непредсказуемых маневров, резких поворотов и прочих элементов, что выглядели бы весьма странно даже в человеческом исполнении. В исполнении пятидесятитонного гиганта они выглядели пугающими.
Лучше бы ему придержать пары, мрачно подумал Гримберт, наблюдая за приближающейся машиной. Еще один такой фокус, и он, чего доброго, врежется в толпу прижавшихся к стене паломников, одним шагов превратив изрядное их количество в алую накипь на сером камне. То-то будет возни монахам чистить монастырскую брусчатку…
– Нализался, мерзавец.
Странные перемещения «Вифанийца» были замечены не только им. Красавчик Томаш, забыв про свой рассказ, деталями которого сыпал еще недавно, тоже наблюдал за приближающейся машиной, и наблюдал с нескрываемым презрением. Точно это был «Варахиил» собственной персоной, крутящий на мостовой Грауштейна свои странные танцы.
– Глянь, как его бесы в разные стороны крутят! Ну точно куклу! А еще говорят, будто святоши не хлещут! Хлещут, и побольше нашего, будь уверен!
– Он… пьян? – осторожно спросил Гримберт. – Вы так считаете?
Замечание старого раубриттера хоть и прозвучало странно, показалось Гримберту на удивление метким. «Вифаниец» и верно двигался точно пьяный, неуверенной походкой человека, чья нервная система оглушена и едва сохраняет управление над телом, посылая отдельным его частям противоречивые и быстро гаснущие импульсы. Да уж, вот это будет потеха, подумал Гримберт, если окажется, что один из братьев во Христе напился пьяным посреди дежурства и шляется по монастырю, пугая паломников. И это не глиняный болванчик, смеху ради слепленный кукольником, а пятидесятитонная боевая машина с весьма внушительным арсеналом.
«Вифаниец», как и полагается доспеху его класса, был вооружен парой пятидюймовых орудий, но управлял ими так, точно это были не смертоносные пушки, а ивовые прутья. Орудия крутились на турелях в разные стороны, причем их движения были не согласованы между собой. Как если бы их владелец пытался отследить великое множество целей, к тому же чрезвычайно подвижных и маневренных. Башня рыскала из стороны в сторону, при этом порой так резко останавливаясь, чтобы сменить направление, что было странно, отчего еще не повредился и не заклинил поворотный механизм.
– Как есть пьян, – процедил Томаш, сплюнув себе под ноги, – да только не от пива. Набрался небось какой-нибудь дряни, чтоб служба легче казалась, да перебрал… Ты глядь, как его крутит, а! Сейчас небось снесет какую-нибудь церквушку, ну и потеха будет!
Справедливое замечание, мысленно согласился Гримберт. Заточенные волей своего приора внутри собственных доспехов, чтобы избежать опасности «Керржеса», монахи-рыцари должны были ощущать себя весьма скверно, даже не вступая в бой. Постоянная нейрокоммутация для непривычного человека сама по себе неприятное испытание, истощающее резервы нервной системы, а уж в условиях постоянного напряжения, на осадном положении… Ничего удивительного, что хозяин «Вифанийца» на протяжении нескольких дней поддерживал бодрость духа постоянными впрыскиваниями дезоксина. Коварное зелье, погубившее немало рыцарей, не случайно сарацины за морем именуют его «Шайтан-Шафааф», «прозрачный демон». Несколько дней подряд оно дарует своему хозяину бодрость, свежесть и концентрацию, прогоняя сон и страхи. Но по истечении этого времени демон требует платы за свои услуги – и взыскивает ее с безжалостностью императорского сборщика налогов.
На очередном повороте, от которого заскрежетали стабилизирующие механизмы, «Вифаниец» не удержался и снес плечом фонарь, так легко, будто тот был торчащей из земли гнилой веткой. Только обломки зазвенели по брусчатке. Паломники, испуганно прильнувшие было к стенам и беспокойно гомонящие, прыснули смехом. Это нелепое движение, и верно, выглядело смешным, почти карикатурным, точно у куклы, пляшущей на сцене. Едва ли они задумывались о том, что с ними станется, если эта кукла, потеряв управление, врежется на полном ходу в толпу…
Радиостанция «Судьи» внезапно ожила, фиксируя многочисленные передачи в метровом диапазоне. Звучащие на закрытых частотах Грауштейна, защищенные сложными монастырскими кодами, они были слишком сложны для перехвата и расшифровки, отчего выглядели бессмысленными, как варварский говор. Но эта бессмыслица определенно имела смысл для монахов-рыцарей с зеленым крестом на лобовой броне. Гримберт заметил, как встрепенулись вставшие было у рефектория рыцари. Так, будто уловили в окружающем эфире какую-то нотку общего беспокойства, передавшуюся и им.
Гримберт заставил «Серого Судью» сохранять неподвижность, на миг забыв даже про ковыляющего пьяной походкой «Вифанийца». Передачи, из-за которых радиоэфир над Грауштейном внезапно забурлил, точно котел на огне, едва ли были теологического толка. И уж едва ли рыцари-монахи, молчавшие несколько дней, точно записные отшельники, внезапно нарушили свое молчание, чтобы обменяться цитатами из Святого Писания или обсудить какой-нибудь схоластический казус.
Что могло вызвать у них беспокойство?
Послание приора Герарда, сам себе ответил Гримберт. Возможно, приор Герард получил ценную информацию от врачей, вскрывавших Клауса, и поспешил довести ее до своих рыцарей. Может, это был приказ об аресте?.. Гримберт ощутил, как ноет истончившаяся печенка. Быть может, передачи, казавшиеся ему какофонией и плещущиеся в эфире, как кипящая вода в котле, были перечнем строгих указаний и приказов – «Серого Судью», где бы он ни находился, немедленно блокировать. Любое сопротивление с его стороны встречать огнем. Но я не хочу, чтобы вы повредили того, кто находится внутри брони. Он нужен мне живым и готовым для допроса…»
Мысль была тяжелой, давящей, как серый камень. Такую не выкинешь невзначай, как яблочный огрызок из окна моторизированной кареты. Бежать. Развернуть «Серого Судью» – и на полные обороты! Пока эти двое, замершие у рефектория, растерянно переглядываются, силясь уразуметь приказ, у него будет секунд пять, чтобы…
Ворота запечатаны, крепостные пушки в полной готовности к стрельбе. Паром вытащен на берег. Все, что ему остается – врезаться на всем ходу в стену Грауштейна, выдержавшую бесчисленное множество кельтских снарядов и бомб, молясь, чтобы бронированная сталь оказалась хоть немногим крепче старой кладки. Прорваться к воде и рухнуть в нее, зная, что впереди – не спасение, а десятки и сотни затаившихся глубинных бомб, веками ждавших свою жертву…
Громкий скрежет заставил Гримберта встрепенуться. Но этот звук не был звуком повернувшихся в его сторону орудий. Это незадачливый «Вифаниец», пьяно ковылявший к рефекторию, наконец остановился в полусотне метров от него, израсходовав, должно быть, остаток сил. Несколько секунд он еще натужно скрипел, ворочая башней, точно пытаясь понять, куда его занесло, потом и это движение прекратилось. «Вифаниец» замер неподвижным изваянием, беспомощно опустив орудийные стволы, словно человеческая воля, управлявшая им, окончательно истаяла, лишив его своих распоряжений и оставив беспомощной игрушкой.
Отключился, подумал Гримберт. А жаль. Возможно, если бы он раздавил пару-другую прокаженных братьев, поднялась бы суматоха, которая дала бы мне шанс улизнуть. А так…
Томаш клокотал от ярости, не сводя взгляда с замершего рыцаря.
– Чего встал, образина! – хрипло крикнул он во всю глотку. – Поворачивай оглобли и катись вон! Сейчас камнем кину!
Красавчик Томаш и в лучшие времена не испытывал почтения к прокаженному монашескому братству, несколько дней вынужденного затворничества не умиротворили его дух, напротив, только озлобили. И злость эта, смешанная с беспомощностью, соединившись, точно топливо с агрессивным окислителем, клокотала в нем, ища выхода.
Паломники, прыснувшие было прочь от рефектория с приближением пошатывающейся машины, тоже осмелели. Убедившись, что рыцарь замер и более не служит им угрозой, гости Грауштейна заулюлюкали, точно свора деревенских мальчишек. Смешки, проклятия, неказистые остроты, ухмылки – все это обрушилось на «Вифанийца» точно град картечи, отскакивающей от его брони.
– Ты гляди, шел, шел, да и уснул!
– Так молился, что до умопомрачения дошло!
– Да пьян он, на ногах не держится… Смотри, как головой крутит!
– Не голова это, а башня, лягушачья ты душа! А крутит, потому что движитель, значит, немощный, вот он и…
– Гля, как дергается! Сейчас на мостовую грохнется!
– А ты под него не подлазься! Грохнется – и тебя раздавит!..
Паломники, еще недавно возносившие молитвы чудодейственной пятке, с благоговением внимавшие прокаженному проповеднику в соборе, обступили «Вифанийца» кольцом. Скованные последние четыре дня вынужденным бездельем, одержимые праздностью, они с готовностью стягивались со всех концов Грауштейна, чтоб вдоволь похохотать над чужой бедой.
Если и впрямь грохнется, вот это будет потеха. Монастырской братии придется вытаскивать своего собрата из люка, а потом заводить огромный козловой кран, чтоб водрузить эту махину на ноги. То-то можно будет позубоскалить! Может, не ярмарка, но хоть какое-то развлечение на пару часов… Чего еще надо изнывающей от скуки толпе?
Чернь. Презренная чернь, неизменная во все времена. Готовая рукоплескать, пока ты ее развлекаешь, но спешащая плюнуть в спину, едва только почувствовав миг твоей слабости. Если бы нечто подобное произошло в Турине… Гримберт ощутил, как по телу разливается черная едкая желчь. Если бы чернь осмелилась насмехаться подобным образом над одним из его рыцарей… Про Гримберта Туринского говорили много недоброго в окрестных феодах, многие даже за глаза именовали его Пауком, но в о