– И если бы нашли мое поведение подозрительным…
Шварцрабэ заложил руки за спину и некоторое время разглядывал «Серого Судью» в такой позиции. Не то с интересом, не то с насмешкой. Но совершенно точно без признаков страха. Вся эта сцена с испугом была фальшивкой, вдруг понял Гримберт. Шварцрабэ ни на йоту не боялся расправы. Даже видя приближающегося с недобрыми намерениями Берхарда, он сознавал, что владеет ситуацией.
– Хотите знать, не выдал бы я вас приору Герарду? Сказать по правде, сам не знаю наверняка. С одной стороны, мне страсть как хочется вытащить на свет божий лангобардского хитреца с его «Керржесом», хотя бы для того, чтоб вновь оказаться в безопасности. С другой… Знаете, у меня сложились не лучшие взаимоотношения со Святым престолом. Именно поэтому я шпионю в своих интересах, а не в интересах Грауштейна. Впрочем, подозрения с вас мне пришлось снять довольно быстро. Если не считать странной тяги к отшельничеству, которой вы предаетесь на вершине Южной башни, никаких странностей в вашем поведении я не обнаружил. Некоторое время я напряженно прослушивал эфир, пытаясь определить, не передаете ли вы каких-нибудь странных радиопередач на всех диапазонах, но и тут ничего не обнаружил. Даже ваш оруженосец оказался чист от подозрений, а ведь я и в его сторону посматривал.
Дьявол. Гримберту захотелось щелкнуть патронниками орудий, чтобы стереть самодовольную ухмылку с лица Шварцрабэ. Все это время сир фон Химмельрейх, которого он считал ветреным пустозвоном, не предавался праздному безделью, как можно было предположить, а выполнял свою работу. Собирал информацию, при этом не вызывая по отношению к себе никаких подозрений.
Ловко. Удивительно ловко.
– А что Томаш и Ягеллон?
– Чисты, – изрек Шварцрабэ со вздохом. – Чисты как мартовский снег. С ними пришлось повозиться, но… Ни один из них не походит на злонамеренного хозяина «Керржеса». Сир Ягеллон если чем и занимается, так это бесконечными упражнениями, от которых у меня у самого кружится голова. А в те минуты, когда все-таки выбирается наружу, посвящает свободное время молитвам. Удивительно скучный тип, у меня делается изжога всякий раз, когда его вижу.
– Но он из…
– Из Брока? – Шварцрабэ ухмыльнулся, довольный тем, что поймал его мысль. И выглядел при этом по-озорному, как мальчишка, схвативший пальцами стрекозу над прудом. – Нет. Всего лишь его прозвище. Он сам родом из Вратислава, мелкого лехитского городка. А Стерхом из Брока сделался только потому, что это куда благозвучнее выглядит. Едва ли он собирается умыкнуть злосчастную пятку из-под монастырского надзора, чтобы вернуть ее на родину.
Гримберт стиснул зубы. Ему самому за все время так и не удалось разговорить гордого лехита, зато Шварцрабэ, судя по всему, сделал это со свойственной ему легкостью.
– Томаш?
– И он чист. Признайтесь, вы ведь подозревали, что он хочет поквитаться со Святым престолом за все те Крестовые походы, в которых он участвовал и которые не принесли ему ничего, кроме увечий? Не стесняйтесь своей мысли, приятель, ведь и я подумал об этом сразу же. Увы, и этот выстрел мимо. Томаш – неотесанный грубиян и не стыдится этого, прекрасный образчик истинного раубриттера. Но он не держит зла против церкви. В Грауштейн он прибыл, чтобы покаяться в своих грехах, для перечня которого, полагаю, в монастыре не хватило бы бумаги. Я выведал это у него, основательно накачав старика пивом.
– А что насчет вас, сир Хуго?
Шварцрабэ широко улыбнулся:
– Меня? А что не так со мной, позвольте спросить?
– Бросьте разыгрывать паяца! – бросил Гримберт. – Приятно знать, что вы освободились от подозрений насчет нас, позвольте и нам сделать тоже самое относительно вас самого! Может, вы и есть хозяин «Керржеса»!
Шварцрабэ протяжно вздохнул.
– Что ж, – пробормотал он. – Вы в своем праве. Между рыцарями подозрения недопустимы. Даже если они вынуждены есть горький раубриттерский хлеб.
– Вы ведь не случайно оказались в Грауштейне, так?
– Я…
– Можете уже оставить версию о том, как трепетно вы изучаете чудеса, явленные христианской верой, сир Хуго, она уже изжила себя. Пора сбросить маскировочные покровы, если вы в самом деле хотите обрести во мне союзника, а не врага.
Шварцрабэ рассеянно положил руку на зубец стены. Но это не походило на ласку. Судя по гримасе, на миг возникшей на его лице, прикосновение к холодному серому камню не рождало в нем приятных ощущений, скорее напротив.
– Пусть будет так, сир Гризео. Ценя ваше расположение, я, пожалуй, могу кое-что рассказать о себе. Кое-что, что не предназначается здешним некрозным обитателям и их безумному хозяину. Вам знаком род Химмельрейхов?
Гримберт покачал головой. Потом, спохватившись, произнес в микрофон:
– Едва ли. Мы с Берхардом не так давно в северных землях. Впрочем, имя мне кажется знакомым, возможно, я встречал кого-то из ваших родственников или…
Шварцрабэ усмехнулся:
– Не встречали. На этом свете я единственный значусь обладателем этого имени. Я – последний из Химмельрейхов, живущий на земле. И так уж случилось, что орден Святого Лазаря имеет к этому некоторое отношение. Я не стану утомлять вас долгой историей, сир Гризео. Вам-то, может, здесь вполне комфортно, а вот мне, признаться, отчаянно холодно… Фон Химмельрейхи всегда считались гордецами и себе на уме, такая уж за нами ходила слава. Притом что восемь поколений нашего рода участвовали в войнах, что вел император против мятежников и кельтов здесь, на севере – в Багряном Токовище, в Третьей Свалке, в Восточной Запруднице…
Все эти названия ничего не говорили Гримберту. Ветхая память, изможденная нейрокоммутацией, с трудом сохраняла такие вещи. А может, он никогда их и не слышал. Здесь, вдали от Турина, веками клокотали свои войны, легко пожинавшие сотни тысяч жизней, но совершенно безвестные в прочих частях империи.
– Не замечал на вашей броне сигнумов.
– Их и нет, – отозвался Шварцрабэ. – Это развлечение было популярно среди моих предков, но мне тяга к нему, по счастью, не передалась. Вино и карты – мои главные противники на этом свете. Видите ли, тринадцать лет тому назад между родом фон Химмельрейхов и орденом Святого Лазаря произошли некоторые разногласия. Не стану посвящать вас в их тонкости, довольно будет и того, что мы не достигли понимания относительно восьми квадратных арпанов земли к востоку от монастыря. Мой отец полагал их своей собственностью, упирая на то, что эта земля принадлежала фон Химмельрейхам на протяжении последних двухсот лет и щедро удобрена их кровью. Братья-лазариты полагали иначе. Они, видите ли, считали ее своей. Обычный, в общем-то, спор, нередкий среди баронского племени. На протяжении восьми лет фон Химмельрейхи судились с орденом Святого Лазаря и его здешним приоратом. Мы рассчитывали на победу, и небезосновательно. Претензии ордена могли бы смутить козопаса, но не императорского судью, собиравшегося разрешить нашу тяжбу. Проказа – терпеливая болезнь, сир Гризео. Иного она может обгладывать на протяжении многих лет, отделяя от него плоть, увеча, но сохраняя ему сознание. Дрянная, хитрая болезнь… Убедившись, что в суде шансы на победу невелики, орден Святого Лазаря использовал другие методы, куда как более привычные. Обвинил моего отца и весь наш род в ереси. В том, что мы собирали и втайне использовали еретические технологии. Святоши сработали превосходно. В этом-то они знали толк! Были свидетели – из числа подкупленных недругов. Были доказательства, сфабрикованные необычайно ловко. Были и прочие вещи, полагающиеся в таких случаях. Впрочем, не буду докучать вам деталями… Приговор инквизиции был строг, как во всех подобных случаях. Мой дед отправился на дыбу, отец подвергся нейрокоррекции, превратившись в безвольного сервуса, интеллектом мало отличающимся от осла. Наша земля была конфискована и передана в собственность ордена, наш родовой замок – разрушен.
– А вы?
Шварцрабэ осклабился:
– Я – последний из Химмельрейхов, ходящий по земле. Под косу инквизиторского суда я не попал лишь по счастливой случайности, а вовсе не потому, что Господь в милости своей совершил чудо над бедным Хуго. Дело в том, что всю юность я провел в Венеции, где обучался разным искусствам, по большей части весьма бестолковым, к слову. Но это спасло меня от суда – инквизитор не смог доказать моей вины и вынужден был отпустить. Правда, отпустил он лишь мою бессмертную душу да бренное тело, к которому она крепилась, все прочее подлежало конфискации и взысканию в пользу ордена. У меня не осталось ни земли, ни слуг, ни денег фон Химмельрейхов, я был гол и чист, как только что сотворенный из глины человек. Единственное, что мне удалось уберечь, это мой титул, но, по правде сказать, он занимал совсем немного места в багаже и скверно утолял голод – его благородного звучания хватало, чтобы как следует прополоскать горло, но чтобы вонзить зубы, требовалось что-то более существенное… Использовав пару векселей, спрятанных отцом в надежном месте, да помощь оставшихся ему верными вассалов, я приобрел старый дрянной рыцарский доспех, рассудив, что раубриттерское ремесло если не наделит меня богатством и славой, то, по крайней мере, не даст пропасть с голоду. О, как я был наивен в ту пору!
Сходится, подумал Гримберт, стараясь не попасть под очарование Шварцрабэ, распространявшееся вокруг него подобно ионизирующему излучению. Все и верно сходится. Его доспех «Беспечный Бес», его странные поиски чудес, его нелюбовь к святошам, его язвительность и странный нрав…
Химмельрейх. Гримберт попытался напрячь память, чтобы выудить детали, но ощутил лишь расползающееся под правым виском пятно мигрени. Он слышал это имя. Кажется, не так давно, уже после того, как сам сделался раубриттером. Возможно, они с Берхардом встречали «Беспечного Беса» и его хозяина, плутая между баварскими феодами в попытке предложить свои услуги местным князькам?.. Едва ли. Шварцрабэ был не из тех, кого легко забыть. Кроме того, он ни разу не обмолвился о том, что им приходилось встречаться.