ранее, потому что некоторым из них может не хватить на это оставшегося времени…
– Думаю, приор сознает опасность ситуации, – возразил он. – Именно потому собрал свою паству на всенощную службу в соборе, выставив вокруг него охранение из всех своих рыцарей. Даже если «Керржес» найдет себе новую жертву, в распоряжении приора будет достаточно пушек, чтобы уничтожить ее.
Шварцрабэ взглянул на него с непонятным выражением на лице. Должно быть, из-за стремительно густеющих сумерек, укрывавших Южную башню тяжелым глухим плащом, сенсоры «Серого Судьи» не смогли в деталях передать изображение его лица. Лик Шварцрабэ показался Гримберту нелепым и неестественным, ухмыляющимся, как поплывшие от времени лики святых на древних иконах.
– Надеюсь, это решение не будет стоить ему дороже, чем первые два.
– Что вы имеете в виду?
Но Шварцрабэ уже махнул рукой:
– Ровным счетом ничего, приятель. Будем уповать на лучшее и молиться чудодейственной пятке. Положение наше скверное, но оно могло быть еще более скверным. Вместо пятки святой Лазарь мог поделиться с Грауштейном чем-нибудь другим. Например, своей простатой или… Черт, я так измотан, что даже богохульства даются мне без привычной легкости. Если не возражаете, я отправлюсь к своему «Бесу». Сегодня заночую там, спать в пустом дормитории не удобнее, чем в старом склепе…
Шварцрабэ легко повернулся на пятках и зашагал к лестнице. Невысокий, в потертом гамбезоне, он лишь немного выделялся на фоне сумерек и быстро таял, точно свеча. Миг – и исчезнет без следа.
– Сир Хуго! – окликнул его Гримберт, сам не зная зачем. – Эй! Сир Хуго!
Возможно, подумал он, мне хочется еще раз взглянуть в его глаза. Есть в них, этих насмешливых, как у старого ворона, глазах какое-то любопытное, до конца мной не разгаданное свойство.
– Да, приятель?
Шварцрабэ остановился, не успев поставить ногу на ступени. И хоть он был едва видим, Гримберту показалось, что он видит блеск его глаз.
– Как вы провели меня утром?
– Простите?..
– Вы заставили меня думать, будто вы внутри «Беспечного Беса» занимаетесь ремонтом. Тогда как на деле доспех был пуст. А ведь он каким-то образом отозвался на мое обращение в радиодиапазоне. Такая старая машина, как «Бес», не может обладать развитым самостоятельным интеллектом! Вот мне и интересно, как это вы обвели меня вокруг пальца.
– Ах это… – Шварцрабэ с удовольствием хохотнул. – Красиво вышло, а? Сущая ерунда на самом деле. Я был уверен, вы и сами догадались. Distulit ordinem.
Гримберт не успел переспросить. Забавно, что его измочаленная память, на которую он уже не мог положиться, превосходно сохранила знания о латыни. В этот раз она выдала ответ мгновенно, изрыгнув его, точно дымящуюся снарядную гильзу.
– «Отложенный приказ»? Звучит знакомо, но…
– Стандартный модуль интерфейса, – пояснил Шварцрабэ, – о котором, впрочем, многие наши собратья или не знают вовсе, или предпочитают не вспоминать. Нашему брату нравится думать, что рыцарский доспех – это лишь груда мертвого металла, которая оживает при соприкосновении с их бессмертной душой, не способная автономно функционировать и предпринимать какие-либо действия. Полагаю, это вопрос человеческого самолюбия. Нам нравится думать, что мы – ключевая часть мироздания, вокруг которой крутится все сущее.
Гримберту захотелось хлопнуть себя по лбу. «Отложенный приказ»!
Магнебод не учил их с Вальдо пользоваться этим модулем, считая его архаичным наследием старых веков, времен, когда рыцарский доспех был предельно примитивной конструкцией, имеющей неотзывчивую и слабую связь с хозяином. Но это не значит, что они с Вальдо упустили отличную возможность развлечься. «Отложенный приказ» не предполагал сложных действий, всего одну реакцию на заданный внешний раздражитель, но Гримберт не утрачивал надежды научить своего «Убийцу» танцевать, услышав свист определенной тональности. Дурацкая была затея, вскоре он позабыл про нее, увлеченный какой-то новой задумкой…
– Вот, значит, как, – пробормотал он. – Вы попросту запрограммировали «Беса» отозваться заранее записанной фразой, уловив обращенную к нему радиопередачу в определенном диапазоне. Выплюнуть заранее записанный ответ в эфир. Чтобы у меня сложилось впечатление, будто он отвечает мне.
Шварцрабэ усмехнулся, сняв с головы воображаемый берет и отвесив ему короткий поклон.
– Я знал, что у вас светлая голова, сир Гризео. Надеюсь, она останется у вас на плечах к тому моменту, когда мы выберемся из этого переплета. И мы наконец сможем сразиться в карты, как полагается добрым приятелям. Мне отчего-то кажется, вы найдете, чем меня удивить!
Насвистывая себе под нос незнакомый Гримберту мотив, Шварцрабэ двинулся вниз по лестнице и в скором времени растаял в сумерках без следа – точно чернильная капля, упавшая в воды Сарматского океана. Гримберт ощутил шипение пневматической системы «Судьи» – обнаружив снижение кислорода в легких, заботливый доспех спешил наполнить его легкие, позабывшие о работе, порцией свежего воздуха.
– Пойдем и мы, Берхард, – пробормотал он вслух. – Мне кажется, если я проведу здесь еще час, то и сам обращусь в серый камень. Стану частью этого проклятого острова.
– Отправишься в собор? – усмехнулся откуда-то снизу Берхард. – Господину приору будет приятно твое внимание. Может, он угостит тебя еще одной проповедью?
«Серый Судья», резко повернув корпус, хрустнул бронеплитами. Звук получился отрывистый и громкий, похожий на усиленный во много раз скрип стиснутых зубов.
– Благодарю покорно. Пусть господин прелат окормляет свою паству, мне хватило и предыдущего раза. Пойдем в дормиторий. Надеюсь, ночь пройдет спокойно, нам обоим понадобятся силы, чтобы вытерпеть еще один чертов день в этом каменном мешке…
Часть девятая
Гримберт думал, что за шесть дней пребывания в Грауштейне успел выучить голоса всех его проклятых колоколов. Тяжелое уханье зовущей к трапезе секильи, утробный звон кампаны, возвещающей о начале мессы, даже отдаленное звяканье тинтиннабулума. Но в этот раз звон монастырских колоколов, вторгшийся в его сон, показался ему незнакомым.
Они будто пытались заглушить друг друга – слишком рваный ритм, слишком хаотическая многоголосица – и били с таким остервенением, словно звонарь терзал их в наркотическом исступлении, выпив смертельную дозу парегорика.
Гримберт зарычал сквозь сон.
Человек, вынужденный спать, не размыкая нейрокоммутации, не спит толком – некоторые части его мозга, связанные с доспехом, продолжают функционировать, не давая сознанию полностью отключиться, удерживают его, как гвозди удерживают распятого на кресте. Такой сон не освежает, не дает сил, не посылает сновидений. Это лишь короткий отдых для синапсов мозга, благодаря которым те не расплавляются окончательно.
Сознание Гримберта, встряхнутое колоколами, затрепыхалось, судорожно обновляя нейронные связи, пытаясь соткать единое целое из пучка разрозненных образов.
Грауштейн. Герард. Колокола.
Шварцрабэ. «Керржес». Еретик.
Собор. Шлахтунг. Южная башня.
– Заткнитесь! – зарычал Гримберт. – Чертовы колокола! Клянусь, я разнесу эту колокольню на тысячу…
– У тебя больше нет снарядов, Паук, – отозвался откуда-то голос Берхарда. – Кроме того, это не колокола. Это выстрелы.
Его сознание состояло из многих кусков, которые неохотно соединялись друг с другом. Это было похоже на попытку собрать из осколков разбитый глиняный горшок, только осколки эти больше походили на снарядные – тяжелые, горячие на ощупь, с бритвенно-острыми краями…
Выстрелы?
Он встрепенулся, возвращаясь к действительности.
Дормиторий, который они с Берхардом выбрали себе под спальные покои, представлял собой лакуну в твердой породе, заглубленную в гранитное мясо Грауштейна на несколько метров. По степени удобств, предоставляемых паломникам, он, должно быть, не сильно отличался от тех каменоломен, в которых ютились первые христиане. Ни мебели, ни окон, лишь несколько тюков грязной прелой соломы, из которых Берхард соорудил себе подобие кровати. Вполне комфортный ангар по меркам «Серого Судьи», занимавшего собой добрую четверть всего пространства, но неважные апартаменты для живого существа. Звуки, доносившиеся сюда сквозь гранитную толщу, обычно были едва слышимы и значительно искажены. Но сейчас Гримберт слышал их отчетливо и ясно, точно над их головами полоумные монахи вбивали в твердь острова десятки стальных свай одновременно.
Стрельба. Едва только подумав об этом, Гримберт обнаружил, что его подсознание мгновенно разложило этот сотрясающий камень грохот на отдельные звуки, каждый из которых оказался ему знаком. Уханье крупнокалиберных мортир, перемежаемое злыми яростными хлопками вспомогательной артиллерии и дребезжащими, захлебывающимися от злости пулеметными очередями.
У каждого боя есть свой рисунок. Это первое, что понял Гримберт в свое время, когда отец объяснял ему азы рыцарской тактики. Опытный рыцарь по одному лишь звуку перестрелки, не имея данных радаров и баллистических вычислителей, может многое сказать о бое. Засада звучит как несимметричный дуэт, в котором одна партия исторгает из себя остервенелый рев, а другая отзывается неуверенными и разрозненными щелчками. Осада – размеренный монотонный гул огромных животных, неспешно крушащих вражеский хребет. Атака на встречных курсах – свирепый яростный лай. Но тут… Это звучало как какофония. Как оркестр, в котором каждому инструменту вздумалось играть собственную партитуру без всякого ритма и логики. Как хаотичная пальба вроде той, что учиняют по большим праздникам варвары.
– Какого дьявола творится наверху? – Гримберт ощутил во рту сухое зловоние. Будто сама полость рта служила ракой для пролежавших внутри много лет изгнивших мощей. – Они… Господи, они что, затеяли бой?
– Бой со всем окружающим миром, должно быть, – пробормотал Берхард, тоже напряженно вслушивавшийся в разрывы. – Я насчитал уже по меньшей мере пять разных стволов…