Холодная мысль, скользнувшая среди прочих, показалась Гримберту упоительно прохладным горным ручьем. Если это «Туртур», у него должны быть те же проблемы, что портили жизнь его собратьям и о которых не любили болтать мастера. Ослабленный броневой пояс в верхней части торса. Там, где хваленая базельская сталь должна была иметь пять дюймов толщины, имелись участки, в которых едва набиралось три. Неизбежная расплата за попытки конструкторов вписать в заданный бронекорпусом объем не в меру развитый и массивный поворотный механизм башни. Если бы нащупать этот участок и пронзить его бронебойным снарядом… Едва ли это повергнет «Китиона», но вполне может заклинить башню, а то и, чем черт не шутит, вызвать детонацию его боеукладки…
Гримберт выстрелил. В звенящей тишине, установившейся после оглушительного грохота, прицельный маркер сам собой скользнул на надлежащее место в основании вражеского шлема и утвердился там, легко и просто, как шелковая митра на епископе. Первый выстрел ушел рикошетом, опалив истерзанную сполохами выстрелов ночь бледным огненным лепестком. Зато второй вошел под нужным углом.
Кинетической энергии трехдюймового снаряда не могло хватить для пробития лобовой брони даже со столь близкого расстояния. Гримберт на это и не надеялся. В груди рыцаря-лазарита осталась неглубокая темная вмятина сродни оспине, однако этого оказалось достаточно. Рыцарь-лазарит перестал хаотично вращать орудиями и поник, ссутулившись всем многотонным телом, из-под вентиляционных отверстий потянулся черный дым горящей смазки и изоляции, верный признак того, что гидравлика и электроника оказались выведены из строя. Без них многотонная махина представляла собой не большую опасность, чем чучело на пшеничном поле.
– Не давайте святыни!.. – взвыл он. – Кто возвышает себя!.. Сеявшие со слезами!..
Давясь смехом, лазарит пытался сдвинуться с места, но не мог. В этом смехе Гримберту чудился хруст вывернутой челюсти и хрип рвущихся в клочья легких. Этот смех буквально разрывал его на части.
«Керржес», подумал он. Вот кто сейчас мечется от бессилия, тщетно пытаясь заглушить свою неутолимую жажду болью, чужой или своей собственной. «Керржес» оказался в ловушке – и внутри доспеха, и внутри человеческого тела.
«Судья» успел сделать еще два неспешных шага, прежде чем бронированный шлем «Китиона» сдвинулся в сторону, сорванный со своих креплений аварийными пиропатронами. В углублении его бронекапсулы, где обычно располагался ложемент рыцаря, билось страшное окровавленное существо, чей скрежет уже ничем не напоминал смех. Стиснутое со всех сторон коконом амортизационных нитей, оно не могло выбраться со своего места и судорожно металось из стороны в сторону, не обращая внимания на треск собственной плоти.
Гримберт поморщился. Не в силах высвободиться, чтобы нести боль, «Керржес» пожирал сам себя. Человек в кабине бился в ужасных судорогах, выламывая руки и ноги из суставов, кресло уже было залито его кровью, на которую он не обращал внимания. Это выглядело страшной пыткой, которую человеческое тело учиняет само себе, без судьи и палача. Пыткой, которая длилась столь долго, что Гримберт испытал соблазн поднять одну из трехдюймовок и разнести вдребезги кабину «Китиона», превратившуюся в трон адских мучений для своего обитателя.
– Нет, – пробормотал он, отворачиваясь. – Пожалуй, снаряды мне еще пригодятся.
Лазарит бился в своих оковах еще несколько секунд. Сперва хрустнула, не выдержав чудовищного напряжения гортань, отчего хрип превратился в едва различимое бульканье, а подбородок оказался залит ярко-розовой пенящейся кровью. Глаза вылезли из орбит, превратившись в мутные окровавленные пузыри. Потом тело несчастного выгнулось так, будто сквозь него прошел разряд во много тысяч вольт. Сквозь треск рвущихся мышц был различим утробный хруст костей – человеческое тело сдавало свой последний и бесполезный рубеж обороны, разрывая себя на части немыслимым напряжением. Меньше чем в пять секунд все было кончено. В кокпите «Китиона» остался истекать кровью человекообразный сверток, выглядящий так, будто его расстреляли разрывными пулями.
Гримберт собирался двинуться вглубь сверкающей вспышками ночи, когда обнаружил в спектре доступных радиочастот передачу. Если прочие судорожно перхали радиосигналами, исторгая их из себя, как покойный лазарит смех, эта выглядела на удивление стабильной. Ровной, не подверженной хаотическим вспышкам, похожей на привычные ему сигналы. Коротким мысленным приказом Гримберт подключился к ней. И не испытал ни малейшего удивления, когда внутри «Серого Судьи» прозвучал хорошо знакомый ему голос приора Герарда.
– Всем, кто меня слышит! Всем, кто может принимать сигнал! Во имя всех существующих добродетелей, двигайтесь к собору! Видит Господь, самое страшное еще впереди, но если наша вера сильна, мы… Дьявол… Лучше вам поспешить, пока небо не рухнуло на Грауштейн!
Гримберту никогда не приходилось встречаться с «Вопящим Ангелом» в бою. Во время недоброй памяти штурма Арбории они с приором действовали на разных направлениях, не пересекая курса, лишь изредка улавливая сигнатуры друг друга в мятущемся, охваченном сполохами пожаров и помех тактическом инфополе.
Он знал характеристики «Вопящего Ангела», включая даже те, которые мог позабыть сам приор, как знал характеристики всех машин сверхтяжелого класса франкской империи. Казна Турина приобретала эти сведения, не скупясь на золото и посулы.
Если молва нарекла тебя Пауком, нет смысла притворяться бабочкой. Он дотошно на протяжении многих лет собирал данные о всех рыцарских доспехах, которые попадали в поле зрения его шпионов, от Нанта до Зальцбурга. Раззолоченные доспехи старых герцогов запада, больше похожие на ожившие статуи, чем на боевые машины, одышливые бронированные чудища с севера, легконогие и смертельно опасные рыцари южных окраин, привычные рыцари восточных марок – все данные о них скрупулезно записывались специально назначенными соглядатаями, неустанно обновлялись, анализировались и хранились. С какой бы машиной ни предстояло столкнуться «Золотому Туру», Гримберт хотел быть уверен в том, что знает о ее уязвимых местах больше, чем ее собственный владелец.
Данные о «Вопящем Ангеле» были заблаговременно загружены в память «Тура», там же помещались алгоритмы противодействия, разработанные с учетом его технических деталей и усовершенствованные лучшими специалистами в своем деле. В любой момент, когда бы судьба ни свела в бою «Золотого Тура» с «Вопящим Ангелом», Гримберт имел гарантированных восемьдесят шесть процентов вероятности выйти из этого боя победителем.
Гримберт знал, что в бою «Вопящий Ангел» должен быть самим исчадием ада, с которым было бы непросто совладать даже «Золотому Туру». Но то, что он увидел на площади перед собором, не было боем. По крайней мере, не было боем в привычном ему понимании.
В любом бою есть две противодействующие стороны. Они могут пользоваться различными приемами, обманывать друг друга, контратаковать, уклоняться от боя, совершать маневры и ложные атаки, провоцировать, бежать, но это всегда будут две противоборствующие силы – это так же естественно, как небо и земля, размещенные Божьей волей друг напротив друга. Бой, который открылся ему, не был боем. Это было слепое и беспорядочное побоище, в котором не было ни сторон, ни маневров, ни даже осмысленных действий.
Так мог бы выглядеть Сарматский океан, если бы его вдруг охватил шторм. Ни формаций, ни построений, один лишь яростный гул сминаемого металла, заглушаемый хриплым лязгом десятков бьющих в упор орудий. Рыцари сшибались друг с другом, остервенело хлеща во все стороны гибельным огнем, с такой яростью, которую Гримберту не приходилось видеть даже у остервеневших еретиков.
Казалось, каждый из них бился сейчас со всем миром, то осыпая беспорядочным беглым огнем соседей, то бессмысленно терзая монастырские постройки пулеметным огнем и исчерчивая пульсирующими бичами трассеров ночное небо.
Это были не явившиеся из глубины веков кельты, не лангобарды. В ослепительных вспышках прямых попаданий и накрытий Гримберт видел колючие мальтийские кресты на бронепластинах. И того, что он видел, оказалось довольно, чтобы понять – эти рыцари уже вышли из-под подчинения приората ордена. Теперь их единственным повелителем был демон адских глубин по имени «Керржес».
На глазах у Гримберта тяжелый штурмовой «Армис» всей своей массой ударил в стоящего к нему боком «Петрама», а когда того развернуло вокруг своей оси колоссальной силой удара, обрушил на него огонь вспомогательного калибра, с остервенением голодного хищника вырывая клочья металла из корпуса. Тот ответил главным калибром, оторвав «Армису» ногу, и тот, покачнувшись, тяжело ухнул на серый камень, а мигом спустя превратился в чадящий изнутри пламенем ком из перекрученной стали.
Вместо того чтоб праздновать победу, «Петрам», резко повернувшись, будто пьяный, разворотил стену монастырского дормитория беспорядочным беглым огнем и сам рухнул вниз под каскадами камня и перекрытий, когда на него обрушилась многотонная крыша.
Не бой – побоище. Бессмысленное, но оттого еще более яростное, полное ревущего огня, точно огромная горящая мельница. Обратившиеся в диких зверей рыцари ордена впивались друг в друга, разя направо и налево гибельным огнем в упор.
– Стойте! Во имя Господа и святого Лазаря, стойте! Сопротивляйтесь дьявольскому искушению! Боритесь, братья мои!
Приор Герард не бежал от боя. Его огромная машина на фоне сшибающихся и пляшущих в дьявольском танце рыцарей выглядела исполинским крабом, выбравшимся со дна океана, разве что бока его покрывал не хитин, а тускло блестящие плиты бронепластин. Покрытый во многих местах вмятинами, опаленный, он не стрелял, его чудовищные мортиры молчали, беспомощно ерзая в спонсонах.
– Укрощайте свой гнев, братья! – ревел он в микрофон на предельной громкости – Не поддавайтесь! Помните про свою бессме…
Кто-то из рыцарей, развернувшись рывком, всадил в лобовую броню «Ангела» сдвоенный залп главного калибра, заставив приора Герарда умолкнуть на полуслове. Подобного выстрела хватило бы, чтоб превратить «Серого Судью» в тлеющий остов, но «Ангел» был ра