нии. Настоящим сиром Хуго. И могу вам рассказать об этом.
– Рассказать! – Томаш презрительно фыркнул. – Однако же! Ну и как нам узнать, что эта история не брехня? Так ведь каждый сочинить может, мол, встречал такого-то и такого…
– Я расскажу вам, как это было, – спокойно произнес Гримберт. – А когда закончу, любой из вас может в лицо мне заявить, что эта история – ложь. Даю слово человека без герба и имени, я даже не стану приводить доводы в свою защиту.
– А вы мастер поднимать ставки, – пробормотал Шварцрабэ. – По сравнению с этой игрой «Шлахтунг» не увлекательнее, чем кидаться камнями по лягушкам. Рассказывайте, старина, вы уже завладели нашим вниманием. И если история выйдет удачной, я буду первым, кто вам зааплодирует!
Часть одиннадцатая
Хорошей истории нужно вступление, эта истина так же вековечна, как и та, что требует предварять сытную трапезу изысканным аперитивом, звучную оперу – легкой увертюрой, а рыцарский поединок – церемониальным приветствием. Слушателям надо время, чтобы настроиться на волну рассказчика. Но Гримберт знал, что сейчас у него этого времени нет.
– Это было неподалеку от Лангенхагена что-то около полутора лет назад, в Нижней Саксонии. Мы с моим оруженосцем завершали долгий и утомительный переход. Медь в моем кошеле звенела так, что затесавшиеся туда гроши мы предпочитали тратить на хлеб и пиво, а не на свечки святому Николаю, покровителю путников, так что дорога наша с самого начала складывалась паршивым образом.
Под Изернхагеном на нас напали разбойники – какие-то одичавшие кондотьеры, решившие, видимо, что всякий, обладающий рыцарским доспехом, уж точно имеет в кармане пару монет. Их цепы и палицы против брони «Серого Судьи» были что иголки против панциря, а вот старая противотанковая мина, которую они где-то раздобыли, едва не отправила меня к праотцам. Мне повезло, отделался легкой контузией и даже сохранил ход, но в охлаждающей системе реактора открылась течь, и в скором времени «Судья» обещал сделаться стальным гробом для меня самого.
– В те края вообще опасно соваться в одиночку, – пробормотал Томаш, ни к кому конкретно не обращаясь. – Истинно говорят, недобрый край. С тех пор, как Мансфельды впились в глотку Розенам, а выводок Бурхандингеров примкнул к протестантам, в Нижней Саксонии воцарились звериные нравы. До сих пор говорят, что, если хочешь посадить там виноград, просто воткни лозу в землю – земля напитана кровью до такой степени, что не потребуется даже поливать росток…
– Мы с Берхардом продолжили путь, хоть и были на последнем издыхании. Без еды, практически без патронов, без карты, мы не рассчитывали даже добраться до Лангенхагена. «Серый Судья» шел на малой передаче, его трясло так, что я ощущал себя великомучеником Герардом Венгерским, коего язычники сбросили с горы в бочке с гвоздями. Кроме того, меня отчаянно мутило. На тот момент я получал добрых шесть миллизивертов в час и не думал, что смогу долго продержаться. Вообразите себе наше удивление и радость, когда в ночной темноте мы вдруг обнаружили отблеск чьего-то костра! Рядом с дорожным шатром обнаружился рыцарский доспех, и это обстоятельство заставило нас с Берхардом надолго задуматься вместо того, чтоб выйти, как полагается добрым путникам, и поздороваться.
Томаш понимающе хмыкнул:
– И то верно. Рыцари в тех краях что дикие волки, все голодные, нищие и оттого злые. То, что именуется в более плодородных краях империи рыцарским поединком, чаще всего и похоже на драку волков – короткую, предельно яростную и кровожадную. В честь проигравших миннезингеры не складывают песен, их растаскивают на запчасти столь же жалкие победители.
– Край порока и братоубийственной войны, – подтвердил неохотно Ягеллон, тоже внимательно слушавший. – Вот что бывает, когда люди в гордыне своей отрицают Святой престол, польстившись на посулы реформаторов…
– Сейчас речь не о том, – прервал его Гримберт. – А о том, что я тогда думал, наблюдая за костром. Меня мутило так, что собственные внутренности казались липкой кучей лошадиного навоза. Пользуясь темнотой, я мог бы всадить снаряд в рыцаря у костра, но даже это не гарантировало мне удачного исхода. Искушение в моей душе боролось со страхом, и борьба это была такая, что нервные окончания скручивались узлами.
И тут он окликнул меня. До сих пор помню в точности, что он сказал. «Эй, любезный! – крикнул он во тьму. – Смелее, идите на свет. Добрым христианам нечего бояться друг друга! Не обещаю вам королевских яств, но сегодня днем я недурно поохотился и вдобавок запасся чистой водой. Запасы невелики, но на нас двоих уж как-нибудь хватит!»
– Благородный человек, – сдержанно согласился Ягеллон. – Такие редкость в Нижней Саксонии.
– Да, – ответил Гримберт, не заметив, что переходит на шепот. – Благородный человек. Его звали сир Хуго фон Химмельрейх, и на его гербе была одинокая черная птица вроде галки или вороны. Это был такой же несчастный раубриттер, как я сам, младший сын в каком-то чахлом, хоть и древнем баронском роду. Он был немногим моложе меня самого, но, клянусь, он даже не шевельнул орудийными стволами, приглашая меня к огню. А уже это, поверьте, требует огромной выдержки и большого благородства.
Гримберт ощутил во рту пронзительный кислый привкус. Точно такой, какой он испытывал той ночью, изнывая от голода и хронической лучевой болезни, стиснутый жесткими потрохами «Судьи».
– Мы с ним сидели несколько часов у костра, беседуя, как и полагается собратьям-рыцарям. Когда мы с оруженосцем утолили голод и жажду, сир Хуго поделился с нами новостями и безопасными маршрутами. Словом, вел себя так, как полагается вести рыцарю по отношению к своему собрату. Мы беседовали всю ночь, делясь друг с другом опытом и рассказами о землях, в которых нам приходилось побывать. Несомненно, он был умен и недурно начитан, что редкость для рыцаря, кроме того, обладал отличными познаниями в мироустройстве, теологии и картографии. Превосходный собеседник, один из лучших, что мне приходилось встречать.
«Беспечный Бес» стоял неподвижно, не выдавая чувства сидящего внутри рыцаря ни единым движением, но Гримберт знал, что Шварцрабэ напряженно слушает. Куда внимательнее, должно быть, чем слушал проповедь приора Герарда в соборе.
– Ну и что дальше? – нетерпеливо спросил Томаш. – Ваша история затягивается, сир Гризео. К тому моменту, когда вы доберетесь до сути, мне придется чистить доспех от ржавчины!
– История уже закончена, – негромко произнес Гримберт. – С тех пор мне никогда не приходилось видеть сира Хуго.
– И этот человек…
– Это не сир Хуго фон Химмельрейх. Это человек, присвоивший его имя. Мало того, присвоивший и лицо. Должно быть, лекари немало потрудились над ним, превращая в копию того, настоящего, но небольшие огрехи все равно заметны. У настоящего сира фон Химмельрейха брови располагалась иначе, нос был чуть более тонким, кроме того, имелся след от оспы на подбородке.
– Черт вас подери! – вспыхнул приор Герард. – Если этот человек как две капли воды похож на сира фон Химмельрейха, может, это и есть сир фон Химмельрейх, а?
«Серый Судья» качнул башней из стороны в сторону.
– Это не он. Теперь я отчетливо вижу это. Во-первых, он не узнал нас на переправе. А ведь «Судья» не из тех доспехов, что забываются так быстро. Я сам подвержен забывчивости из-за постоянной нейрокоммутации, но у него такого оправдания нет. Во-вторых… Во-вторых, я со всей ответственностью могу заявить, что этот человек, называющий себя Хуго фон Химмельрейхом, Черной Вороной из Нижней Саксонии, лжет. Поскольку настоящий Хуго фон Химмельрейх мертв.
– Откуда вам это знать? – резко спросил Томаш. – Вы…
– Потому что я сам его убил.
– Что?
Они смотрели на него – все четверо. Замерев без движения, изготовив к бою орудия, смотрели так пристально, что будь он без брони, могли бы провертеть в нем дыру одним только своим концентрированным взглядом.
– Я сам убил его, – повторил Гримберт спокойно. – Расстрелял на рассвете тем же днем, когда мы встретились. Он повернулся к костру, чтобы подбросить дров, и в этот момент я всадил ему в спину длинную пулеметную очередь. Почти разорванный напополам, не успевший даже изумиться, он молча рухнул в костер и больше не шевелился. Да, он был мертв – мертвее, чем паломники, что украшают собой улицы Грауштейна. Окончательно и бесповоротно мертв, и, смею заверить, все пятки мира сообща не смогли бы воскресить его к жизни.
«Вопящий Ангел» медленно переступил с ноги на ногу. Его бомбарды, кажется, сбили прицел, потому что уставились не на «Судью», а куда-то в сторону.
– Вы хотите сказать… Вы…
– Вот почему ни одна душа в империи франков не знала о его смерти. Он не погиб на поле боя, защищая христианскую веру и честь рода, он был убит в спину безвестным раубриттером в глухом лесу. Именно потому хозяин «Керржеса», загодя сооружая фальшивую личину, чтобы проникнуть в монастырь, остановил свой выбор на Хуго фон Химмельрейхе. Он думал, что тот еще жив и болтается бог весть где. Не мог же он предположить, что именно здесь судьбой предназначено ему столкнуться с его убийцей?
– Почему? – звенящим от напряжения голосом спросил Ягеллон. – Почему, черт возьми?
– Хотите знать, почему я сделал это? – Гримберт ощутил, что усмешка на его лице, невидимая никому из них за серой броней «Судьи», разит синильной кислотой. – Потому что я раубриттер. Я знал, что без припасов, денег и патронов мне не дойти до цели. И раздобыть я их мог только таким образом. Вы же не будете судить волка за то, что он задушил оленя?
– Это… Это омерзительно, – потрясенно пробормотал приор Герард. – Отвратительный и бесчестный поступок, идущий вразрез со всеми мыслимыми рыцарскими добродетелями! Чудовищно!
– Верно, – согласился Гримберт. – Теперь вы понимаете, что я имел в виду, когда обещал, что вы поверите моей истории? Или кто-то из вас собирается сказать, что я ее выдумал? Что самолично признался в попрании всех мыслимых добродетелей и рыцарской чести в придачу?