– Вы чудовище, сир Гризео. Не знаю, какое лицо скрывается за вашей броней, но это лицо чудовища.
– Может, и так, – легко согласился Гримберт. – Но нам, чудовищам, непросто уживаться в одном ареале, особенно таком замкнутом, как Грауштейн. Мне приходилось совершать в высшей мере неприятные поступки, но я не натравливал «Керржеса» на ничего не подозревающих людей. Этот сделал человек, называющий себя Шварцрабэ.
– Он прав, – со сдерживаемым отвращением заметил Ягеллон. – То, что совершил сир Гризео, отвратительно, но сейчас это вопрос его совести, нам же надо решить вопрос жизни.
«Вопящий Ангел» тяжело повернулся на своих огромных, как колонны, ногах.
– Значит, это он? Он принес «Керржес» в мой монастырь?
– Это он, – подтвердил Гримберт. – Человек, который укрывается в «Беспечном Бесе». Я не знаю, какие у него счеты со Святым престолом или с вами лично, господин прелат, но знаю, что он в ответе за все смерти, которые произошли в Грауштейне за последнюю неделю. Заметьте, до чего ловко он все устроил. Он не просто выпустил на волю покорное ему чудовище, он использовал ваше же оружие против вас. Использовал чудо Грауштейна и когти «Керржеса», чтобы уничтожить репутацию ордена в этих краях на триста лет вперед. Еще долго, очень долго люди в окрестных городах и селах будут вздрагивать, едва кто-то из них услышит о волшебной пятке святого Лазаря и ее страшных чудесах…
– А я…
– Вы тоже стали его частью, господин прелат. Хотите вы того или нет, но шлейф этого чуда будет тянуться за вами до самой смерти, отравляя жизнь. Вам больше не сделаться приором монастыря – ни один здравомыслящий человек в капитуле не допустит этого. Куда бы ни отправил вас Святой престол, вы будете слышать смешки за спиной и брошенные украдкой ругательства. И даже если вы попытаетесь скрыться от своей новой славы, бросившись бежать еще дальше на север, заперев себя в келье на краю света, приняв все мыслимые обеты и облачившись в вериги, вам все равно не уйти от этого. Потому что покуда вы дышите, вы будете помнить свою связь с этим чудом…
«Вопящий Ангел» зарычал, исторгнув из вентиляционных решеток дымные язычки. Гримберт почти ощущал клокочущую в нем ярость. Ярость, которую господин приор каким-то образом еще был способен сдерживать.
– Сир… Химмельрейх… Будем пока называть вас так, покуда не узнаем истинного имени, – приор Герард перевел дыхание. – У вас есть, что сказать?
«Беспечный Бес» молча стоял, глядя на «Вопящего Ангела» тусклыми глазками сенсоров. Гримберт вдруг понял, почему последние несколько минут на вершине Южной башни ему мерещился какой-то новый непривычный звук. Это не ветер Сарматского океана впервые за сотни веков изменил тональность. Он ошибся. Звуки Грауштейна остались прежними, просто из них впервые за долгое время пропала одна составляющая. Слишком давно он не слышал голоса Шварцрабэ.
– Сир! – «Вопящий Ангел» из неподвижной статуи превратился в тяжело лязгающего исполина. – Немедленно покиньте свой доспех! Если вы желаете оправдаться, церковный трибунал даст вам таковую возможность позднее. Опустите орудия и покиньте доспех. Считаю до трех!
Шварцрабэ засмеялся. Это был негромкий звук, однако его было достаточно, чтоб Гримберт ощутил злую колючую дрожь в кончиках пальцев. Этот мерзавец смеется. Видимо, еще не подозревает, что его шутка зашла слишком далеко. Что ж, у него будет время посмеяться, когда за него возьмется инквизиция. У него будет очень много времени посмеяться…
– Покинуть доспех! Именем Святого престола! Я приказываю!
«Варахиил» и «Ржавый Жнец» тоже развернули в сторону «Беспечного Беса» свои орудия. Ему не уйти, с облегчением понял Гримберт. На вершине Южной башни было недостаточно места для маневра, а единственного снаряда, который имелся в распоряжении самозванца, не хватило бы для того, чтоб нанести кому-то из оппонентов хоть мало-мальски заметный урок.
Шварцрабэ продолжал смеяться. Гримберт ожидал, что тот сейчас переведет дух и воскликнет что-нибудь вроде «Какая потрясающая история!» или «Вот это да, клянусь своей требухой!» – однако Шварцрабэ ничего не говорил. Он смеялся, негромко всхлипывая, как смеется человек, который не в силах остановиться. Смеялся, как человек, услышавший чертовски хорошую шутку. Как…
– О дьявол… – пробормотал Гримберт. – Все в сторону!
Будь «Серый Судья» тяжелее на несколько тонн, он не успел бы уйти. «Беспечный Бес» устремился вперед с неожиданной для него скоростью, точно шел на таранный удар. Но это не было ни атакующим маневром, ни уклонением. Гримберт понял это, когда услышал хруст столетнего камня и увидел, как разлетается серым крошевом ограждение башни, смятое броней.
Кажется, какое-то время он еще слышал смех Шварцрабэ. Но это могло ему показаться.
«Беспечный Бес» ушел в воду беззвучно, свинцовые пласты Сарматского океана разошлись под ним, мгновенно поглотив и оставив на поверхности лишь колючий, похожий на разрыв снаряда, всплеск. И тот почти тут же пропал.
Несколько секунд прошли в тяжелой тишине – ни один из рыцарей не знал, чем ее заполнить.
– Может, повезет… – пробормотал Томаш. – Мерзавцам, говорят, часто везет. К тому же мины наверняка старые, могли и…
На поверхности океана оглушительно лопнул небольшой гейзер, подняв в воздух столб воды, рассыпавшийся в верхней точке мелкой, похожей на шрапнель водяной пылью. Кажется, в водяных брызгах можно было разглядеть бесформенные куски брони, но за это Гримберт не мог поручиться, недоставало разрешающей способности визора. Но что он видел очень отчетливо, так это пятно масла, растекшееся на поверхности вслед за этим и похожее на увеличенную во много раз чернильную кляксу. Кляксу вроде тех, что иногда по рассеянности оставляют на дорогой бумаге нерадивые писцы скриптория и которая невольно становится насмешливым в своей бесформенности окончанием чьей-то сложной и аккуратно выстроенной мысли.
Так всегда устроено в жизни, подумал Гримберт, глядя на последнюю отметину, которую Шварцрабэ суждено было оставить в мире, быстро растекающуюся по поверхности воды и переливающуюся маслянистой пленкой на солнце.
– Чертов хлыщ… – мрачно обронил Томаш, тоже наблюдавший за масляным пятном глазами «Жнеца». – Даже помереть не смог как следует.
– Он… – голос приора Герарда скрипнул, словно все стальные скобы и фиксаторы, удерживавшие на месте его челюсть, вдруг оказались проникнуты ржавчиной, – он…
Наверно, сейчас уместно было бы привести изречение какого-нибудь святого отца, выхолощенное и отдающее ладаном, но Гримберт ни одного из них не знал на память. С другой стороны, едва ли это пролило бы бальзам на покрытую зияющими язвами душу приора.
– Весьма изящный способ самоубийства, – произнес он вместо этого. – Покончил с собой тем единственным оружием, что у него оставалось. Будь я наделен большей фантазией, сказал бы, что это символично. Но, как по мне, он просто получил свое.
– Это ведь был «Керржес»? – неуверенно спросил Ягеллон.
– Да. Оказавшись в безвыходном положении, Шварцрабэ использовал его против себя же. Может, он был болтуном, но выход нашел вполне достойный. Для подобного нужна смелость. Как по мне, это подходящий последний аккорд для Грауштейнского чуда. В конце концов демон сожрал того, кем был призван в мир.
– Credo in Deum, Patrem omnipotentem, – пробормотал приор Герард в полузабытьи. – Creatorem caeli et terrae. Et in Iesum Christum…
– Можем вместе помолиться за его душу, господин приор, – голос Ягеллона понизился до того, что едва не перешел в шепот. – Пытаясь избежать суда, сир Хуго обрек ее на страдания, о которых не мог и помыслить, но мы можем облегчить его участь, если…
Гримберт ощутил, как в его глотке лопнул колючий комок вроде застарелого нарыва. Но если нарыв обычно исторгает из себя гной, этот исторг наружу лишь колючий злой смех.
– Бросьте, сир Ягеллон. Вы в самом деле считаете, что приор Герард оплакивает душу Шварцрабэ? Он оплакивает свою собственную участь, поскольку понимает, что его ждет. Он мог вымолить прощение за страшное Грауштейнское чудо, если бы смог завладеть «Керржесом». Увы, тот отправился на дно вслед за хозяином. Теперь даже инквизиции не узнать, что он из себя представлял, как действовал и как управлялся. А может, это и к лучшему. Ответы, которые дают демоны, редко приносят счастье.
«Вопящий Ангел» больше не походил на исполненную ярости боевую машину. Теперь это было неподвижное изваяние из щербатого обожженного металла, возвышающееся на краю монастырской башни. Изваяние, внутри которого сейчас, должно быть, скорчился, подвывая от ужаса и предчувствий, гниющий ком плоти, именовавший себя прежде приором Герардом.
Гримберт не знал, как капитул ордена накажет приора за Грауштейнское чудо, но не сомневался в том, что тот проявит недюжинную изобретательность, свойственную святошам в Рачьих войнах. Насчет этого у него было много предположений, в высшей степени заманчивых и стимулирующих воображение.
Быть может, его наградят прогрессирующей формой фибродисплазии, которая подвергнет его и без того изувеченное тело мучительной кальцинации, превращая соединительные ткани и мышцы в сплошную бесконечно разрастающуюся кость – пока та не начнет рвать остатки покровов, вырываясь наружу, навеки заточая умирающего приора в сплошной костяной экзоскелет.
А может, в его ткани внедрят сотни раковых клеток, обеспечив их питательным раствором и стимулирующими гормонами. Сотни внутренних чудовищ начнут заживо рвать приора Герарда, точно волчья стая, превращая его в одну огромную исходящую кровью язву.
Или же его наградят каким-нибудь сложным аутоиммунным заболеванием из тех, что штучно создаются Святым престолом в удаленных от мира монастырях, – одним из тех, которые заставляют антитела остервенеть в припадке неуемного голода, атакуя клетки собственного тела, отчего то пожирает само себя, захлебываясь в лимфе и продуктах распада тканей…
Гримберт не знал, какую пытку выберет для приора Герарда Святой престол, но очень хотел представить ее себе во всех подробностях.