Правильно говорят святоши, самоуверенность – это могильный камень всех устремлений. И чем крупнее игра, тем больше шансов, что этот камень размозжит твои кости. Шварцрабэ тоже самоуверенно полагал, что может бесконечно поднимать ставку, но вот он – превратившийся в расползающееся по воде масляное пятно, вместе со всеми его хитростями, амбициями и устремлениями. По сути, подумал Гримберт с колючей усмешкой, Шварцрабэ тоже погубило чудо, пусть и не то, которое он пытался сотворить. Какова была вероятность того, что два года назад в лесу я повстречаю именно того человека, чью личину он решил присвоить? В империи тысячи рыцарей, но карты сошлись именно так – к несчастью для него.
– Бедный малый, – пробормотал он, заставляя «Серого Судью» отвернуться от Сарматского океана. – Мне он в некотором смысле даже нравился. Но он сделал ошибку, которую часто совершают неопытные шулера. Сел играть с судьбой.
Томаш встретил его слова тяжелым кивком «Жнеца».
– А судьба всегда играет, как старая сука.
В невыразительном голосе Ягеллона послышалось нечто вроде усмешки.
– Вечно забывает карты в рукаве.
Рыцари негромко засмеялись, мгновением позже к ним присоединился и Гримберт. На смену напряженным боевым позам, подготовленным к отдаче орудий, пришли более расслабленные, да и сами орудия давно смотрели вниз в походном режиме. Однако этот смех почему-то не родил внутри Гримберта облегчения, напротив, задребезжал в тончайшей электросети нервной системы, рождая внутри тревожный треск. Это было похоже на внутренний зуммер «Серого Судьи», предупреждающий об опасности.
Но опасности не было. Гримберт машинально проверил радиационный фон и состав воздуха в кабине – ничего угрожающего. Изнуренный передозировкой ацетилхолина мозг, похожий на разварившееся тряпье в костяной чаще, отчаянно отказывался трактовать сообщаемые ему тревожные сигналы. Гримберт дрожащей рукой провел по покрытому коркой из пота и грязи лицу.
Может, это «Керржес»? Может, перед своей смертью Шварцрабэ натравил на него свое чудовище?..
Нет. Глупость. Не может быть.
Переутомление. Просто сильнейшее нервное переутомление. Надо как можно скорее покинуть эту обитель серого камня и больше никогда не вспоминать о ней. Месть свершилась, свершилась так, как и должна была, если его что-то и гнетет, так это кислотные ожоги, оставленные его собственной совестью. Через какое-то время они зарубцуются и покроются нечувствительной коркой, а там…
Судьба… старая сука… карты в рукаве…
Он вдруг ощутил себя так, будто по его венам вместо крови потек жидкий азот. В горле еще продолжал трещать смех, а внутренности уже обожгло ослепительной истиной, распахнувшейся вдруг тысячей пастей с бритвенно-острыми зубами. Измочаленный в кашу мозг отчаянно пытался поспеть, но походил на барахлящий компьютер, захлебывающийся в каскадах неправильно составленных команд.
Судьба… Карты… Сука…
Арбория.
Это слово оказалось крохотным ключом, отпирающим ледяную бездну.
Ягеллон и Томаш внезапно перестали смеяться. Возможно… С мучительным, точно тишина перед разрывом снаряда опозданием Гримберт сообразил, что произнес последнее слово вслух.
– Арбория.
– Что?
– Похлебка по-арборийски, – тихо произнес он, ни на кого не глядя. – Неудачный штурм четыре года назад. Вы были там. Вы оба.
Башня «Жнеца» со скрипом повернулась, уставившись в его сторону.
– Что это вы такое несете, черт вас побери?
Должно быть, фильтрационная система «Серого Судьи» работала с перебоями – Гримберту показалось, что он набрал полную грудь ядовитых ртутных паров.
– Вы были в войске сенешаля. Среди прочих раубриттеров.
– Чего?
– «Не совершите ошибку, которую часто совершают неопытные шулера, господин прелат. Не садитесь играть в карты с судьбой. Судьба всегда играет как старая сука – вечно забывает карты в рукаве…» Эти слова я произнес на военном совете, когда мы стояли под Арборией. Тогда это показалось мне чертовски остроумным, и многие раубриттеры выли от смеха…
«Ржавый Жнец» и «Варахиил» едва заметно шевельнулись. Являющие собой полную противоположность друг другу, непохожие как в целом, так и в мелочах, на какой-то миг они показались Гримберту почти одинаковыми. Было что-то общее в том, как напряглись их механические тела.
Он услышал тяжелый гул – это тяжелые суставчатые ноги «Вопящего Ангела» развернули корпус лицом к «Серому Судье».
В хлюпающем голосе приора Герарда Гримберту послышалось что-то вроде благоговейного удивления.
– Гримберт? Маркграф Гримберт Туринский? Это вы? Это вы там, под этой броней?
«Серый Судья» попятился. Гримберт не отдавал ему команды, механическое чутье отреагировало само, уловив в его мыслях набор образов, превратившийся в скользящий по синапсам нейросигнал.
Приор Герард засмеялся. Это звучало жутко и выглядело жутко – многотонная громада «Ангела», похожая на исполинского краба, сотрясалась, скрипя суставами. Но это был не «Керржес». Гримберт ощутил это с непонятной ясностью. Это не «Керржес» заставил приора Герарда хохотать.
– Черт возьми! – Заклепки «Ангела» задребезжали от напряжения, точно какая-то чудовищная сила пыталась разорвать его изнутри. – Это вы внутри этой консервной банки? Великий Боже! Вы… вы… Это потрясающе! Это… Дьявол!.. Ох, дьявол!
Ты идиот, Паук. Берхард был прав. Твоя глупость погубит твои планы и в конце концов погубит тебя самого.
Ты только что выдал себя, сам того не заметив.
Отдал себя в руки злейшего врага.
Ты только что проиграл, Паук.
Ему захотелось потерять сознание. Рвануть нейроштифты из затылка, так, чтоб из глаз посыпались разноцветные трещащие искры, и провалиться глубоко в бесцветную бездну. Если повезет, он успеет сделать это, прежде чем «Вопящий Ангел» парой выстрелов разнесет его доспех, превратив в беспомощного заложника, заточенного в бронекапсуле…
– Маркграф Туринский. Гримберт. Паук, – гнилой рот приора Гримберта, казалось, ласкал эти слова, обсасывая, точно сладкие кости. – Как удивительно встретить вас здесь, так далеко от своих родовых владений. С каких пор вам стал немил Турин с его сладкими виноградниками? Что заставило отправиться в эти неблагодатные северные земли?
– Решил предпринять небольшое паломничество во имя спасения души, – с вызовом ответил Гримберт. – Но, кажется, я уже увидел все, что собирался.
– Мне отрадно, что вы посетили мой монастырь. Как вам понравилось чудо?
– Такое же зловонное, как вы сами.
– Паук… – это слово родило во рту приора лязг смыкающегося металла. – Все такой же самоуверенный и самовлюбленный, как прежде. Погрязший в гордыне грешник, лишившийся своей золотой брони. Досадно, что я лишен возможности заглянуть сейчас тебе в глаза. В последний раз, когда мы виделись, это было куда как проще – они лежали на блюде передо мной.
Он не боится, понял Гримберт. Несмотря на то что голос приора был очищен фильтрами «Вопящего Ангела», сделавшись холодным и почти безэмоциональным, ни страха, ни досады в нем не угадывалось. Зато в нем звучали обертоны, которые отчего-то не понравились Гримберту. Звенящие нотки, выдающие скорее ликование, чем горечь разбитого и раздавленного грузом вины человека.
Не боится. А должен трястись от ужаса при мысли о том, что с ним сотворит Святой престол. Не только не боится, но, кажется, даже не находит свое положение затруднительным. Вот что это за звенящие нотки – он рад. Рад, что все вышло именно так. Но…
«Варахиил» и «Жнец» пришли в движение, кратко выдохнув из вентиляционных решеток клубы дыма. Но это был не боевой курс. Они не собирались атаковать «Вопящего Ангела», хоть и находились в выгодном для этого положении. Они…
Они подошли к нему и встали по сторонам, точно верные стражи, направив свои орудия на «Серого Судью». Молча, слаженно, точно неоднократно репетировали и отрабатывали этот маневр, добиваясь полной слаженности. Не конвоиры – охранники.
Паршиво, Паук. Ты опять где-то сглупил. Старый Берхард был прав, а ты вновь обломал зубы, попытавшись раскрыть пасть шире, чем следовало. Что-то в этом плане не просчитал, не понял, не вычислил…
– А ведь красивая бы вышла картина… – приор причмокнул губами, издав хлюпающий звук, точно кто-то камнем раздавил мокрицу или слизняка. – Опальный маркграф Туринский, изнывая от своих бесчисленных грехов, пытаясь вымолить прощение за предательство, пускается в паломничество в Грауштейн, моля Господа даровать ему прощение. Вышла бы прекрасная деталь для нашего маленького чуда, не так ли?
Гримберт отступил еще на шаг, пытаясь вспомнить, где начинаются ступени башни. Учитывая положение корпуса, они должны быть в пяти метрах позади него. Пяти или шести?.. Дьявол. Гримберт попытался мысленно представить себе лестничную площадку и уходящие вниз пролеты, десятки и сотни серых плит.
Если он доберется до них прежде, чем на него обрушится залп…
«Серый Судья» – неважный бегун, от природы не обладающий ни большой скоростью, ни маневренностью, ни выносливостью. Будучи легче любого из прочих доспехов, он не мог надеяться обогнать ни один из них. Слишком маломощный реактор, слишком несовершенная и архаичная ходовая часть, слишком изношена бесконечными раубриттерскими странствиями коробка передач. Однако…
Гримберт облизнул губы. Кажется, он давно этого не делал – ощущение было такое, будто его язык коснулся сухой дубовой доски.
На прямой у «Судьи» нет ни одного шанса уйти. Даже грузный «Ржавый Жнец» настигнет его, не говоря уже о куда более проворном легконогом «Варахииле». Но здесь… Здесь, пожалуй, у «Судьи» есть небольшое преимущество. Он столько раз поднимался на башню и спускался с нее, что приноровился к этому, лестница перестала быть для него сложным препятствием, как для прочих рыцарей. Если бы только успеть до нее…
Как будто внизу тебя ждет спасение, Паук! Грауштейн заперт и окружен стенами, в какую сторону ты ни подашься, тебя настигнут и раздавят. Может, не сейчас, но через несколько минут. Стоят ли эти минуты, украденные у судьбы, таких хлопот?..