Кроме того, ему еще предстоит добраться для лестницы, покрыть пять или шесть метров разделяющего их расстояния. Если он бросится по прямой, залп последует мгновенно, отчетливо видно, что их орудия наведены и выверены. Но если он сможет подобраться поближе к лестнице, отвлекая их внимание, у этого безумного маневра может быть шанс на успех…
– Значит, это вы сотворили Грауштейнское чудо, приор Герард? – спросил он громко. – Ни секунды не сомневался в этом. У вас получилось дрянное и никчемное чудо – по вашему собственному образу и подобию. Впрочем, вам еще предстоит держать ответ за него. И я надеюсь, что капитул проявит достаточно изобретательности в этом!
«Вопящий Ангел» согнул свои огромные многосуставчатые ноги, опуская корпус почти до уровня земли. В таком положении его формы делались еще более гротескными, насекомоподобными, отчетливо нечеловеческими. Огромная плоская башня-голова нависла над «Судьей», закрывая от него солнечный свет. Отверстия датчиков на ее броне показались Гримберту язвами, оставленными проказой, а вмятины от снарядов – тлетворным искажением костей.
– Как и все жалкие твари в этом мире, ты ни черта не смыслишь в том, что зовется чудом. Не сознаешь ни его природы, ни смысла, ни истинного величия. Только неграмотный пастух может думать, что чудо может явиться в виде горящего куста, говорящего человеческим голосом. Или в виде исцеления от безнадежной болезни. Вы все не способны представить чудо в ином образе и потому так жалки. Чудо – невообразимо сложная вещь. Я понял это три года назад, в Арбории, когда бродил по ее сожженным улицам, усыпанным человеческим пеплом. Да, тогда я многое понял о той материи, из которой кроят чудеса. Что до тебя… Забавно слышать это из твоих уст. Ведь ты и сам – в некотором роде часть этого чуда.
– Я не имею отношения к этому грязному спектаклю, который ты именуешь чудом.
– Нет, имеешь, – голос приора Герарда забулькал, напомнив Гримберту звуки, что издает клокочущий автоклав. – И дело даже не в твоем чудесном появлении, хотя, не стану скрывать, оно стало для меня приятным сюрпризом. «Керржес» тоже выделил тебя из прочих.
– «Керржес»?
– Злые языки прозвали его демоном, но, как по мне, он может по праву находиться в воинстве ангелов. О, это прекрасное существо, Паук! Не имеющее разума, но безжалостно эффективное и неумолимое. Торжество технологий над грубой человеческой плотью. Плоть слаба, она подвержена болезням и разрушению, я и сам являюсь тому примером. А «Керржес»… О, совершенно бесподобное существо. Оно не имеет разума, оттого не способно даже сознавать себя, но при этом оно неумолимо и безжалостно эффективно. То, что «Керржес» сожрал тебя не сразу, как прочих, тоже в некотором смысле отголосок чуда. Не думаю, что ему стало тебя жаль, – в «Керржесе» не больше жалости, чем в возбудителе холеры. Однако… Может, копаясь в твоих мозгах, он обнаружил нечто забавное? Может, запах скверны, который источают твои умирающие нейроны, для него чертовски аппетитен?
Гироскопы «Серого Судьи» не изменили своих показаний, но Гримберту показалось, что в этот миг весь Грауштейн крутанулся вокруг своей оси. А может, весь мир сделал беззвучный кувырок, пока он, Гримберт, сидел в неподвижности, сжавшись в ком онемевшей, почти бесчувственной протоплазмы.
– Ложь, – выдохнул он. – Ты мог сделать «Керржеса» своей игрушкой, но на меня тебе ее не натравить. Я не снимал доспеха с тех пор, как оказался в Грауштейне. Не пил здешней воды, не дышал здешним воздухом. Я не по зубам ему.
– Подумать только, до чего молва склонна к преувеличению, – приор Герард усмехнулся. – И тебя еще считали самым большим хитрецом в восточных владениях! Неужели ты еще не понял, что самая надежная броня против «Керржеса» – все равно что ореховая скорлупа против боевого молота? «Керржесу» не нужно штурмовать в лоб, он знает обходные пути. И всегда берет свое. Забавно, верно? Существо, не наделенное разумом, хитрее человека, которого за свою хитрость прозвали Пауком!
Гримберт сглотнул слюну, сделавшуюся густой, вонючей и липкой, как отработанное масло. Если «Керржес» в самом деле умеет проникать сквозь доспехи… Невозможно, нелепо, немыслимо, но… Что имел в виду приор, когда сказал про обходные пути? Возможно, он столь мал, что нащупывает какие-то зазоры на молекулярном уровне? Или использует какие-то другие каналы, не защищенные броней. Возможно, он уже запустил цепную реакцию в сложнейших нейронных сетях его мозга, выгрызая целые участки. А не почувствовал он это только потому, что утомлен долгой нейрокоммутацией с доспехом…
Повинуясь приказу, «Серый Судья» выдал на визор всю доступную ему информацию о состоянии своего владельца. Температура тела, артериальное давление, состав крови, количество эритроцитов и тромбоцитов, сердечный ритм, внутричерепное давление… У «Судьи» не было многих сложных датчиков для мониторинга его состояния, он создавался как воин, а не как лекарь, но даже его скромных возможностей было достаточно, чтобы понять – тело Гримберта пребывает не в лучшей своей форме.
Анемия в легкой форме. Неудивительно для человека, чья кровь фильтруется примитивными механизмами рыцарской брони.
Легочная консолидация – следствие того, что его легкие отвыкли работать самостоятельно, а ткань их чрезмерно уплотнилась.
Холемия. Гипотензия. Нарушение синтеза гемоглобина. Тромбоз нескольких артерий. Спленомегалия.
Слишком давно он не проверял показателей жизнедеятельности. Слишком свыкся с тем, что его тело – трехметровый стальной гигант, а вовсе не рудиментарный мешок костей, укрытый в его груди. Слишком привык уповать на заботу «Судьи», видя в нем решение всех своих проблем.
Если ему суждено выбраться из Грауштейна живым, его ждет долгий период восстановления. Долгий, неприятный и связанный со многими телесными страданиями. Плевать, он вытерпит их все, как полагается рыцарю. Вытерпит и больше, если удастся вырваться. Вытерпит больше, чем все мученики Церкви, вместе взятые!
Энцефалограмма мозга испещрила визор тонкими кривыми графиков. Мю-ритм, тау-ритм, тета-ритм… Некоторые находились в пределах нормы, другие демонстрировали нестабильную частоту колебаний, выходящую за рамки приемлемых показателей. Тревожный симптом, но ничуть не удивительный, учитывая, что его нервная система на протяжении многих дней была прикована к стальному телу.
Если «Керржес» в самом деле проник внутрь, пока что он никак себя не выдавал.
Пока не выдавал.
Гримберт сделал еще шаг назад, в ту сторону, где должна была располагаться лестница.
Что ощущает человек в тот миг, когда «Керржес» смыкает свои невидимые когти? Смертельный ужас? Эйфорию? Экстаз?
Гримберту захотелось рассмеяться, чтобы услышать, как звучит его смех. Как полагается звучать смеху полумертвеца, прикованного к машине? Или как смеху безумца, сотрясающегося в конвульсиях и готового распахнуть ворота дарующей блаженство боли?..
Гримберт стиснул зубы. «Керржес» не сожрал его, как прочих. Как Франца и прочих рыцарей ордена. Как несчастного Шварцрабэ, который воображал себя ловкачом и поплатился за это. Может, он не так силен, как видится приору Герарду.
Еще шаг, приказал он «Серому Судье».
– Так ты запер монастырь из-за меня? – спросил он, надеясь, что этот вслепую заданный вопрос нечаянно угодит в цель, как пущенный наугад снаряд. – Все это дрянное смрадное чудо было состряпано, чтобы разделаться со мной?
В голосе приора ему послышался скрежет. Как если бы тот впился своими гнилыми зубами в сталь.
– Не льсти себе, Паук! Ты не был частью созданного мною чуда, лишь случайным фрагментом, вторгшимся совершенно не вовремя и некстати. До этой минуты я даже не знал, что именно ты скрываешься под броней. Дрянной старый доспех без гербов и сигнумов… Я думал, это один из них. Их шпион, заявившийся в Грауштейн, чтобы собирать информацию. Я-то знал, что они не оставят меня в покое даже тут, на краю земли. О, если бы я знал!
Гримберту показалось, что он увидел разгадку – та будто мелькнула в визоре смазанным пятном. Вроде того, что оставляет иногда на радаре скользнувшая по небу птичья стая. Или расплывающееся в воде масляное пятно. Надо было лишь понять ее, изучить. Но это требовало времени – того времени, которого у него оставалось совсем мало.
– Больше никаких чудес, – голос приора Герарда задребезжал, что могло означать смех, но могло быть и судорогой голосовых связок. – Больше никаких ошибок. Хватит. Ты утомил меня, Паук.
– Приор Герард…
– Томаш, Ягеллон! Разнесите это дьявольское отродье в клочья!
Бегство. Вновь бегство.
Заточенное внутри стальной скорлупы тело стонало, точно изувеченный плод, жизнь которого вот-вот будет прервана немилосердным инструментом хирурга. Тело хотело жить, оно источало тысячи злых гормонов и жидкостей, дрожало, всхлипывало, дергалось, будто могло простыми мышечными усилиями хоть немного отсрочить прекращение существования.
Единственное, чем Гримберт сейчас мог помочь ему – забыть про него. Срастись со своей стальной серой кожей и забыть, что глубоко под ней помещается несколько десятков фунтов агонизирующей беспомощной плоти. Сейчас он не Гримберт по прозвищу Паук, не маркграф Туринский. Он – «Серый Судья». И то, сколько он проживет, зависит от того, насколько он свыкся с этой данностью.
Он управлял доспехом, словно кораблем в шторм, отчаянно бросая его из стороны в сторону, заставляя обходить бесчисленные монастырские постройки – дормитории, рефектории, склады, кузни, часовни и еще множество других, о чьем предназначении ему ничего не было известно.
Грауштейн явил еще одно чудо – залп «Жнеца» и «Варахиила» не уничтожил его там, на вершине Южной башни. Прозвучал на полсекунды позже, чем следовало, и эта половина секунды спасла ему жизнь. «Серый Судья», грохоча стальными ногами, устремился вниз, не обращая внимания на расколотые ступени и вороха вышибаемых из гранита искр.
Он выиграл на этом маневре почти минуту – «Жнец», «Варахиил» и «Ангел» были слишком велики, чтобы немедля устремиться за ним в погоню, они вынуждены были уступать друг другу место, да и на лестнице ощущали себя совсем не так уверенно, как «Судья», для которого спуск был привычной, почти рутинной прогулкой.