Одно маленькое жалкое чудо для самоуверенного паука…
Очередной снаряд тряхнул кабину так, что Гримберт едва не провалился в разверзшуюся над ним черную щель, но каким-то образом удержал сознание, точно осколки драгоценностей в дрожащих руках, не дал им выскользнуть.
Изображение в визоре потускнело, верный признак проблем с энергопотреблением, тревожные пиктограммы предупреждений жалили со всех сторон, демонстрируя многочисленные повреждения и поломки. «Серый Судья» был выносливым старым механизмом, беспрекословным и исполнительным, как старый конь, но он не был создан для подобной гонки и медленно сдавал, истрачивая свой небогатый резерв сил.
Единственный раз им с «Судьей» повезло, когда «Жнец», на полном ходу врезавшийся грудью в здание дормитория, завяз в его обломках, переоценив собственные силы. Это дало «Судье» возможность оторваться, но Гримберт знал, что каждый метр расстояния между ним и «Жнецом» истает в считаные секунды, как только тот возобновит погоню.
Некуда отступать, Паук.
Тебе не привыкать спасаться бегством, но в этот раз тебе даже некуда бежать.
Царство серого камня не выпустит тебя живым.
Вывернув на боковую улицу, он вновь едва не угодил под шквал «Варахиила», спасла только резкая смена курса.
Как шахматы, подумал Гримберт, ощущая, с какой натугой работают механические потроха «Серого Судьи». Беспомощный король, по пятам которого идут громоздкая ладья и смертельно опасный слон. Был бы на моем месте Вальдо, он бы сообразил, как поступить, этот хитрый мерзавец всегда хорошо разбирался в шахматах…
Спасаясь от огня «Варахиила», «Судья» резко завернул направо и едва не споткнулся о груду стальных обломков, преграждающих ему путь. Мертвый рыцарь в закопченной броне, на которой еще можно было разобрать зеленый крест лазаритов. Еще один. И еще. Еще. Целое воинство – мертвая гвардия приора Герарда, застывшая вокруг собора.
Гримберт попытался было остановиться, но поздно – за спиной уже грохотал сминающий дома и яростно скрежещущий «Жнец».
Они снова оказались умнее тебя, Паук. Действуя сообща, выгнали тебя из узкого лабиринта к соборной площади. На открытое пространство, где ты не способен ни сопротивляться, ни бежать. Где-то здесь, среди мертвых рыцарей, предстоит застыть и «Серому Судье».
В этом скопище стальных мертвецов никто не узнает его, никто не помянет. Разве что какой-нибудь святоша-дознаватель, брезгливо похлопав пухлой рукой по закопченной серой стали, буркнет презрительно: «Раубриттер. Ничего интересного. Швырните его в воду!»
Никто даже не станет распечатывать бронекапсулу, чтобы отпеть мертвое тело, покоящееся внутри. В этом нет никакой нужды. Мало ли всякого сброда стянулось в Грауштейн, чтобы отведать на вкус Грауштейнское чудо!..
Гримберт замер, пытаясь расшифровать спутанные сигналы подсознания. Оно о чем-то сигнализировало, подавая ему знаки, оно уже что-то сопоставило, придумало, спроецировало и теперь отчаянно пульсировало нейронами, пытаясь довести до него что-то важное.
Чудо. Конечно. Ему просто нужно чудо.
Гримберт решительно развернул «Судью» и направил его сквозь массивный портал внутрь собора. Если это ошибка, со скрипящим мысленным смешком подумал он, то в этом есть и хорошие стороны – это будет последней ошибкой в моей жизни.
Он получил небольшой выигрыш во времени – «Ржавый Жнец» и «Варахиил» вынуждены были повторять его траекторию, не в силах срезать расстояние. Крошечный, смехотворный выигрыш, исчисляемый секундами. Но «Серый Судья» знал, как его использовать наилучшим образом.
Гримберт догадывался, что увидит внутри собора, но это знание было сухим, как скупые строчки протокола диагностики. Та картина, что открылась ему внутри, даже сквозь слабые датчики «Судьи» выглядела столь противоестественной и жуткой, что он потерял несколько бесценных секунд, впустую хватая губами воздух.
Это напоминало пиршественный стол для явившихся из ада демонов. Стол, блюда на котором давно остыли, но по какой-то причине не были убраны заботливыми слугами, оставшись лежать в хаотическом беспорядке.
«Керржес», вспомнил он, ощущая неестественную сухость во рту.
Здесь пировал его величество «Керржес», алчно поглощая человеческую плоть и усеивая останками трапезы внутреннее убранство.
Тела лежали повсюду, от обрамляющего вход натрикса до трансепта с алтарным возвышением. Гримберту не раз приходилось видеть усеянное трупами поле боя, подчас останков было столь много, что через завалы не могли пробраться даже рыцари. Но там это было полем боя в его естественном обрамлении. Обломки доспехов, сжатое в мертвых руках оружие, сломанные копья и слепо устремленные в небо глаза. Даже когда охваченные жаждой крови туринские рыцари в клочья кромсали отступающие вражеские порядки, после них не оставалось ничего подобного.
Дело было не в ярости, обычной на войне.
То, что пировало внутри собора, было охвачено не яростью боя, но смертельным голодом. Оно обгладывало тела так, будто пыталось уничтожить в них все признаки человеческой природы, обратив в бесформенные клочки биомассы. Растерзанные пулями тела были изувечены до такой степени, что почти смешались с обломками церковных скамей и убранством. Раздробленные грудные клетки, разорванные животы, смятые головы и оторванные конечности – вот что осталось от людей, явившихся в Грауштейн за своей порцией чуда.
Они сами стали его частью.
Взгляд Гримберта спотыкался, цепляясь за отдельные фрагменты и части этой безумной картины, но все же двигался в нужном направлении, туда, где над грудами изувеченных тел возвышался алтарь. Залитая кровью позолота казалась черной, отчего алтарь выглядел зловещим, как капище язычников после массового жертвоприношения, но Гримберт с облегчением разглядел в его глубине хрустальную каплю раки с мощами. Целая, хоть и посеченная осколками, она все еще сохранила достаточную прозрачность, чтоб можно было разглядеть богато украшенный тряпичный сверток внутри.
Иногда даже пауку позволительно надеяться на чудо.
Гримберт заставил «Серого Судью» двинуться вдоль нефа к алтарю, стараясь не обращать внимания на то, с какой упругостью стальные лапы касаются пола. По ощущениям это было похоже на пересечение вброд небольшой речушки с ее хлюпающим илом и скользкими берегами. Только в этот раз это был не ил…
Он не дошел до алтаря около пятидесяти футов. Нагромождения человеческих тел превратились в холмы, доходящие «Судье» почти до башни. Это был не камень Грауштейна, а куда более мягкая и податливая материя. Если он попытается штурмовать эти завалы, лишь увязнет в них, а то и вовсе опрокинет доспех. Гримберт замер, кусая губы и не чувствуя боли.
Своды собора едва заметно задрожали в ритм тяжелому уханью шагов. Рядом, машинально определил Гримберт, метров пятьдесят. Сколько секунд жизни это означало? Десять? Двадцать? Он скомкал эту мысль и вырвал с корнем. Сейчас нельзя было думать числами. Сейчас он должен был положиться на слепую жажду жизни, чтобы пренебречь физическими величинами. Кто-то сказал, что чудо – это не пища для разума, разум никогда не сможет принять чудо.
– Что вы забыли внутри, господин Паук? – от трубного гласа «Ржавого Жнеца», казалось, загудели стены собора. – Только не говорите, что решили помолиться. Мы с сиром Ягеллоном не станем ждать, разве что это будет какая-нибудь очень короткая молитва!
Гримберт поднял руку. Не ту, что была отлита из орудийной стали, а ту, которая была его собственной, из плоти и крови. Он почти не ощущал ее, забыл, что такое управлять собственным телом. Она была похожа на кусок разварившегося мяса, бесчувственный и дрожащий. Но силы в ней оставалось еще достаточно, чтобы выдернуть нейроштифты из головы.
Гримберт заставил «Серого Судью» потушить визор и все показатели, погрузившись в бесплотную пустоту. Сейчас ничто не должно отвлекать его, в том числе и показания, сообщенные чужими органами чувств. Шаря в темноте рукой, которая едва ему подчинялась, он нащупал гибкую металлическую пуповину, тянущуюся к его затылку. И вел по ней пальцами, пока не прикоснулся к торчащим из затылка нейроштифтам.
Это может быть больнее, чем ты думаешь, Паук.
Сколько времени ты провел в нейрокоммутации? Шесть дней? Семь?
Ты ведь знаешь, до чего мягка и податлива нервная ткань. Разорвав связь с доспехом, ты можешь вскипятить ее внутри собственного черепа. Превратить себя в беспомощного паралитика к вящей радости приора Герарда. Или в пускающего слюни идиота, почти неотличимого от сервуса.
Гримберт отключил насосы «Судьи», благодаря которым работали его легкие. Сделал осторожный вдох и едва не зашелся резким, разрывающим альвеолы кашлем. Отвыкшие от самостоятельной работы, его легкие казались плотной липкой губкой, совершенно не способной впитывать кислород. Но ему придется дышать самостоятельно.
Он отключил слух «Судьи», все его акустические датчики. Даже без их помощи он отчетливо слышал уханье чужих шагов где-то совсем рядом.
Он отключил все вспомогательные механизмы, которым доверял заботу о своем теле.
Он отключил резервные и вспомогательные системы.
Это было похоже на казнь, которая по какой-то прихоти палача чрезмерно затянулась. Он словно обрывал собственными руками те волокна, которыми его душа еще жила в стальной оболочке.
Смелее, Паук.
Повинуясь его приказу, слабо ворочающиеся пальцы вытащили из затылка первый штифт.
Мир погас, перестав существовать. Его просто выключили, будто Господь, устав, попросту обесточил все сущее одним мановением пальца. Но где-то в вечной темноте мелькнула искра. Она не была сознанием, не была даже мыслью, но этой тающей в вечной ледяной тьме искрой Гримберт ощутил свое существование где-то на самом краю жизни. И потянулся, сам не зная куда. В этом не было мотива, не было цели, но всякая жизнь, даже примитивная, отчаянно тянется куда-то.
Гримберт даже не уловил мгновения, когда вновь стал существовать.