– Вы еще не выиграли, – сказал Билл.
Мы вышли выпить кофе и прогулялись под аркадой до кафе «Ирунья». Кон сказал, что сходит побриться.
– Слушай, – сказал мне Билл, – есть у меня хоть шанс в этом споре?
– Паршивый шанс. Они еще ни разу не приезжали вовремя. Если они не получат денег, сто процентов не приедут сегодня.
– Я пожалел, как только открыл рот. Но я не мог промолчать. Он вроде ничего, но откуда ему знать больше нашего? Майк с Бретт договорились с нами, что приедут сюда.
Я увидел, что к нам идет Кон через площадь.
– Вон он идет.
– Что ж, пусть кончает со своим еврейским всезнайством.
– Парикмахерская закрыта, – сказал Кон. – Не откроется до четырех.
Мы выпили кофе в «Ирунье», сидя в удобных плетеных креслах и поглядывая из прохладной аркады на большую площадь. Немного погодя Билл ушел писать письма, а Кон пошел в парикмахерскую. Она по-прежнему была закрыта, и он решил пойти в отель и принять ванну, а я посидел перед кафе и пошел гулять по городу. Было очень жарко, но я держался теневой стороны улиц и прошел через базар, радуясь, что снова вижу этот город. Я зашел в Аюнтамьенто[59], разыскал старого джентльмена, который каждый год заказывает для меня билеты на корриду, и узнал, что он получил мой денежный перевод из Парижа и возобновил абонемент, так что с этим было улажено. Он был архивариусом, и у него в конторе хранились все городские архивы. Но это не имеет отношения ко всей этой истории. Так или иначе, в конторе у него две двери – обитая зеленым сукном и массивная деревянная, – и я закрыл за собой обе, уходя, и оставил его сидеть окруженным со всех сторон архивами. Когда я выходил на улицу, меня остановил вахтер и отряхнул мне куртку.
– Вы, наверно, ехали в автомобиле, – сказал он.
Воротник сзади и плечи сверху были у меня серыми от пыли.
– Из Байонны.
– Вот-вот, – сказал он. – Я по вашей пыли понял, что вы ехали в автомобиле.
Я дал ему две медных монеты.
В конце улицы я увидел собор и пошел к нему. Когда я впервые увидел его, фасад показался мне некрасивым, но теперь нравился. Я вошел в собор. В полумраке высились колонны, молились люди и пахло ладаном, а большие окна вызывали изумление. Я встал на колени и стал молиться – я молился за всех, кто был у меня на уме: за Бретт и Майка, за Билла и Роберта Кона, и за себя, а также за матадоров, по отдельности за тех, которые мне нравились, и купно за всех остальных, затем снова помолился за себя, и пока молился за себя, меня стало клонить в сон, так что я помолился, чтобы коррида удалась, и чтобы фиеста получилась, и чтобы мы наловили рыбы. Я подумал, о чем бы еще помолиться, и решил, что мне бы не помешало немного денег, так что помолился, чтобы заработать побольше денег, а затем стал думать, как я их заработаю, и мысли о деньгах напомнили мне о графе, и мне стало интересно, где он сейчас, и жаль, что я не виделся с ним с той самой ночи на Монмартре, и еще я вспомнил, как Бретт сказала мне о нем что-то забавное, и все то время, что я стоял на коленях, упираясь лбом в деревянную скамью, я думал о том, как молюсь, и мне было немного стыдно и жаль, что я такой паршивый католик, но я понимал, что ничего не могу с этим поделать, по крайней мере сейчас, да и в будущем вряд ли что-то изменится, хотя это в любом случае великая религия, просто мне не хватает религиозного чувства, но возможно, в другой раз оно у меня появится; а потом я стоял на паперти собора, на жарком солнце, указательный и большой пальцы правой руки у меня были влажными, и я чувствовал, как они сохнут на солнце. Солнце палило нещадно, и я пошел задворками и переулками, и вернулся в отель.
За обедом в тот вечер мы увидели, что Роберт Кон принял ванну, побрился, подстригся, вымыл голову шампунем и смазал чем-то волосы, чтобы они лежали ровно. Он нервничал, и я не пытался ему помочь. Поезд из Сан-Себастьяна прибывал в девять, и если Бретт с Майком приедут, то на нем. Без двадцати девять мы не одолели и половины обеда. Роберт Кон встал из-за стола и сказал, что пойдет на вокзал. Я сказал, что пойду с ним, лишь бы побесить его. Билл сказал, что скорее удавится, чем бросит обед. Я сказал, что мы скоро вернемся.
Мы пошли на вокзал. Я радовался нервозности Кона. Я надеялся, что Бретт приедет. На вокзале выяснилось, что поезд запаздывает, – мы сели на багажную тележку и стали ждать в темноте. Я никогда еще не видел в мирной жизни такого нервозного человека, как Роберт Кон, – или такого алчного. Я сидел и радовался. Гадко было радоваться этому, но я гадко себя чувствовал. Кон отличался прекрасным умением раскрывать в людях все худшее.
Потом мы услышали свисток поезда вдалеке, с дальней стороны плато, а затем увидели его огни, взбегающие в гору. Мы зашли в здание вокзала и встали вместе со всеми, у самых ворот, и поезд подошел и остановился, и все стали выходить из ворот.
Их не было в толпе. Мы ждали, пока все не вышли из вокзала и не расселись по автобусам и кэбам, или не разошлись с друзьями и родными, удаляясь по темной улице в сторону города.
– Я так и знал, что они не приедут, – сказал Роберт.
Мы пошли обратно, в отель.
– Я думал, может, и приедут, – сказал я.
Билл ел фрукты, когда мы вошли, и допивал бутылку вина.
– Не приехали, а?
– Нет.
– Не возражаете, Кон, если я вам отдам эту сотню песет утром? – спросил Билл. – Я тут еще не разменял денег.
– Да забудьте, – сказал Роберт Кон. – Давайте поспорим на что-то другое. Можно поспорить на корриду?
– Можно, – сказал Билл, – но не нужно.
– Это все равно, как спорить на войну, – сказал я. – Не надо привязывать к этому экономические интересы.
– Мне очень любопытно это увидеть, – сказал Роберт.
К нашему столику подошел Монтойя. Он принес телеграмму.
– Это вам. – Он отдал ее мне.
Я прочитал: «Остались ночевать Сан-Себастьян».
– Это от них, – сказал я.
И убрал телеграмму в карман. В другое время я передал бы ее остальным.
– Они остановились в Сан-Себастьяне, – сказал я. – Передают привет.
Откуда у меня взялось это желание бесить его, я не знаю. Нет, конечно, знаю. Я слепо и непростительно завидовал ему. То, что я принял это как нечто естественное, ничего не меняло. Ясное дело, я его ненавидел. Не думаю, что я начал всерьез ненавидеть его, пока он не стал важничать за ланчем; и еще из-за этого его марафета. Поэтому я убрал телеграмму в карман. В любом случае, ее прислали мне.
– Что ж, – сказал я. – Нам надо двигать на полуденном автобусе в Бургете. Они смогут нагнать нас, если приедут завтра вечером.
От Сан-Себастьяна они могли доехать всего двумя поездами: утренним и тем, который мы сейчас встречали.
– Похоже, это хорошая идея, – сказал Кон.
– Чем скорее приедем на речку, тем лучше.
– Мне все равно, когда мы начнем, – сказал Билл. – Чем скорее, тем лучше.
Мы посидели еще в «Ирунье» и выпили кофе, а потом прогулялись к арене для корриды, побродили по полю и под деревьями вдоль обрыва, и посмотрели сверху на реку в темноте, и я ушел к себе пораньше. Билл и Кон, вероятно, сидели в кафе допоздна, потому что я уже заснул, когда они пришли.
Утром я купил три билета на автобус до Бургете. Он отходил в два часа. Ничего пораньше не было. Я сидел в «Ирунье» и читал газеты, когда через площадь ко мне направился Роберт Кон. Он подошел к столику и уселся в плетеное кресло.
– Это кафе комфортное, – сказал он. – Хорошо спал, Джейк?
– Спал, как бревно.
– Я спал не очень. К тому же мы с Биллом долго не ложились.
– Где вы были?
– Здесь. А когда оно закрылось, перешли в то, другое кафе. Старик там говорит по-немецки и по-английски.
– Кафе «Суисо».
– Точно. Он, похоже, славный старикан. Думаю, то кафе получше этого.
– Днем там не так уж хорошо, – сказал я. – Слишком жарко. Кстати, я взял три билета на автобус.
– Я сегодня не поеду. А вы с Биллом поезжайте.
– Я взял на тебя билет.
– Отдай мне. Я верну деньги.
– С тебя пять песет.
Роберт Кон достал серебряную монету в пять песет и отдал мне.
– Я должен остаться, – сказал он. – Понимаешь, я боюсь, случилось какое-то недопонимание.
– Да ну? – сказал я. – Они могут не приехать сюда еще дня три-четыре, если станут кутить в Сан-Себастьяне.
– То-то и оно, – сказал Роберт. – Боюсь, они рассчитывали встретить меня в Сан-Себастьяне, поэтому и задержались.
– С чего ты так решил?
– Ну, я написал об этом Бретт.
– Тогда какого черта ты не остался ждать их там?
Но я решил не развивать эту мысль. Я подумал, что он и сам догадается, но этого, похоже, не случилось.
Теперь он откровенничал со мной, находя удовольствие в том, что давал мне понять о своей связи с Бретт.
– Что ж, мы с Биллом поедем сразу после ланча, – сказал я.
– Я бы тоже хотел. Мы ведь ждали этой рыбалки с самой зимы, – теперь он сентиментальничал. – Но я должен остаться. Правда, должен. Как только они приедут, я их привезу.
– Давай найдем Билла.
– Я хочу сходить в парикмахерскую.
– Увидимся за ланчем.
Я нашел Билла у него в номере. Он брился.
– Ну да, он все мне рассказал об этом вчера ночью, – сказал Билл. – Он большой любитель маленьких откровений. Сказал, у него было свидание с Бретт в Сан-Себастьяне!
– Врет, скотина!
– Ну не надо, – сказал Билл. – Не сердись. Рано еще сердиться – поездка только началась. Но как ты вообще познакомился с этим малым?
– Не сыпь мне соль на рану.
Билл повернулся ко мне в процессе бритья и продолжил говорить, глядя в зеркало и намыливая лицо.
– Не ты ли прошлой зимой прислал его ко мне в Нью-Йорк с письмом? Слава богу, я вечно в разъездах. У тебя не нашлось другого еврейского друга, кого взять с собой?
Он потер подбородок большим пальцем, осмотрел его и продолжил скрести.
– У тебя самого есть друзья будь здоров.
– Ну да. Встречаются экземпляры. Но куда им до этого Роберта Кона! Что забавно, он ведь такой славный малый. Он мне нравится. Но он до того несносен.