– Тебя послушать, у меня отличная жизнь! – сказал я. – Когда же я работаю?
– Ты не работаешь. Одни говорят, ты живешь за счет женщин. Другие – что ты импотент.
– Нет, – сказал я. – Это был несчастный случай.
– Ни слова об этом! – сказал Билл. – О таких вещах не говорят. Ты должен сделать из этого тайну. Вроде велосипеда Генри[69].
Он прекрасно разглагольствовал, но тут замолчал. Я уж подумал, он решил, что задел меня этой остротой насчет импотенции. Мне хотелось развеять его опасения.
– Это был не велосипед, – сказал я. – Он упал с лошади.
– Я слышал, с трехколесного велосипеда.
– Что ж, – сказал я. – Самолет тоже вроде велосипеда. Штурвал – тот же руль.
– Но ты не крутишь педали.
– Нет, – сказал я, – педали, кажется, не крутишь.
– Ладно, оставим это, – сказал Билл.
– Ну хорошо. Я только хотел заступиться за велосипед.
– Я, кстати, думаю, он хороший писатель, – сказал Билл. – А ты чертовски хороший парень. Тебе никто не говорил, что ты хороший парень?
– Я не хороший парень.
– Слушай. Ты чертовски хороший парень, и ты мне нравишься больше всех на свете. В Нью-Йорке я бы тебе этого не смог сказать. Там бы это значило, что я гомик. Гражданская война из-за этого началась. Авраам Линкольн был гомиком. Он был влюблен в генерала Гранта. Как и Джефферсон Дэвис. Рабов Линкольн освободил просто на спор. Дело Дреда Скотта[70] было сфабриковано Антиалкогольной лигой. Все упирается в секс. И знатная леди с Джуди О’Греди готовы всегда подрочить[71].
Он замолчал.
– Хочешь услышать еще?
– Валяй, – сказал я.
– Я больше не знаю. Больше расскажу за ланчем.
– Старина Билл, – сказал я.
– Пентюх.
Мы сложили в рюкзак ланч и две бутылки вина, и Билл надел его. Я нес за спиной зачехленные удочки и сачки. Мы двинулись по дороге, а затем прошли через луг и увидели тропинку через поля, и пошли по ней к лесу на склоне первого холма. Через поля мы шли по песчаной тропинке. Волнистые поля поросли травой, а трава была низкой, выщипанной овцами. Скот пасся на холмах. Из леса позвякивали колокольчики.
Тропинка шла через ручей по бревну. Сверху бревно спилили, а вместо перил согнули молодое деревце. В низине у ручья, на песке, плескались головастики. Мы поднялись по крутому берегу и пошли через волнистые поля. Оглянувшись, мы увидели Бургете, красные кровли белых домов и белую дорогу, по которой ехал грузовик, вздымая пыль.
За полями мы перешли еще один ручей, побыстрее первого. Через брод шла песчаная дорога, уходившая в лес. А тропинка шла через ручей пониже брода, тоже по бревну, и сливалась с дорогой, уходившей в лес.
Лес был буковый, с очень старыми деревьями. Их корни выступали из земли, а ветви перекручивались. Мы шли по дороге между толстых стволов старых буков, и солнечный свет проникал сквозь кроны и лежал клочками на траве. Деревья были большими, а листва – плотной, но мрачной атмосферы не возникало. Подлеска не было – только мягкая трава, очень зеленая и свежая, а большие серые деревья стояли поодаль друг от друга, словно в парке.
– Вот это природа! – сказал Билл.
Дорога шла в гору, и мы уже достигли чащи, а дорога продолжала подниматься. Иногда она ныряла, а потом опять круто забирала вверх. Мы все время слышали колокольчики. Наконец дорога вышла на вершину холма. Мы были на вершине местности, в высочайшей точке гряды лесистых холмов, которую видели из Бургете. В прогалине между деревьями, на солнечной стороне гребня, росла земляника.
Впереди дорога выходила из леса и шла вдоль гребня холмов. На холмах впереди леса не было, только широкие поляны желтого дрока. Вдалеке виднелись крутые утесы, темные и неровные от деревьев и серых валунов, отмечавшие русло реки Ирати.
– Нам нужно пройти вдоль гребня этой дорогой, – сказал я Биллу, – по тем холмам, через лес на дальних холмах, и спуститься в долину Ирати.
– Ни хрена себе прогулочка!
– Далековато, чтобы порыбачить и вернуться в тот же день с комфортом.
– С комфортом. Очень славно, ничего не скажешь. Нам надо до хрена отчапать, чтобы дойти дотуда и вернуться, и хоть как-то порыбачить.
Прогулка была долгой, а природа – очень красивой, но мы устали, спускаясь по крутой дороге, ведшей из лесистых холмов в долину Рио-де-ла-Фабрики.
Дорога вывела нас из тенистого леса на жаркое солнце. Впереди была речная долина. За рекой – крутой холм. И гречишное поле на холме. Мы увидели на склоне белый домик под деревьями. Было очень жарко, и мы остановились под деревьями, рядом с плотиной через реку.
Билл поставил мешок под дерево, мы свинтили удилища, надели катушки, привязали поводки и приготовились рыбачить.
– Ты уверен, что в этом водоеме водится форель? – спросил Билл.
– Ее тут полно.
– Я буду ловить на мушку. Есть у тебя мушки Макгинти?
– Есть немного.
– Ты будешь на червяка?
– Ага. Я здесь буду, у плотины.
– Что ж, тогда возьму картонку с мушками. – Он нацепил мушку. – Куда мне лучше отойти? Выше или ниже?
– Лучше пониже. Но и выше их полно.
Билл прошел вдоль берега вниз по течению.
– Возьми банку червей.
– Нет, не хочу. Если не клюнут на мушку, просто поваляю дурака.
Билл встал ниже по течению и смотрел на текущую воду.
– Слушай, – позвал он, перекрикивая шум плотины. – Как насчет поставить вино в тот родник у дороги?
– Это можно! – выкрикнул я.
Билл помахал рукой и пошел вниз по течению. Я вынул из рюкзака две бутылки вина и отнес их по дороге к роднику, где вода лилась из железной трубы. Над родником лежала доска, и я приподнял ее, впечатал пробки поглубже в бутылки и опустил их в воду. Было так холодно, что рука и запястье у меня онемели. Я вернул на место доску, надеясь, что никто не найдет наше вино.
Я взял удочку, стоявшую у дерева, банку с наживкой и сачок, и зашел на плотину. Ее установили, чтобы поднять уровень воды для сплава леса. Творило было поднято, и я уселся на одно из обтесанных бревен и стал смотреть на гладкую водную массу у края плотины, низвергавшуюся в водоскат. Под плотиной, там, где пенилась вода, было глубоко. Когда я стал наживлять, из пенистой воды на водоскат выскочила форель, и ее унесло вниз. Не успел я наживить, как другая форель выскочила на водоскат, описав такую же красивую дугу, и исчезла в воде, низвергавшейся в реку. Я нацепил приличное грузило и закинул лесу в пенистую воду у самого края плотины.
Я не заметил, как клюнула первая форель. Только когда потянул, почувствовал, как упирается рыба, дугой сгибая удочку, и вытянул ее из бурлившей воды у самого водоската, закинув на плотину. Форель была что надо, и я стукнул ее головой о бревно, так что она дернулась и откинулась, и засунул в сумку.
Пока я был занят, на водоскат выскочили еще несколько форелей. Только я наживил и закинул удочку, как поймал вторую и вытащил тем же манером. Довольно скоро я выловил шесть штук. Все были примерно одного размера. Я выложил их бок о бок, головами в одну сторону, и стал любоваться. Они прекрасно смотрелись, твердые и крепкие от холодной воды. День был жаркий, поэтому я вспорол им брюхо, выпотрошил, вынул жабры и побросал все это через реку. Я отнес форель на берег, промыл в холодной, гладкой и плотной воде над плотиной, потом нарвал папоротника и сложил всю рыбу в сумку: три форели на слой папоротника, затем еще слой папоротника, затем еще три форели, и сверху еще папоротник. До чего же славно смотрелась форель в папоротнике! Потолстевшую сумку я поставил под деревом, в тень.
На плотине было очень жарко, так что банку червей я тоже поставил в тень, рядом с сумкой, затем достал книжку и уселся читать под деревом, пока Билл не придет на ланч.
Время было чуть за полдень, и с тенью негусто, но я сидел под парой сросшихся деревьев и читал. У меня была книжка А. Э. В. Мейсона[72], и я читал удивительную историю о человеке, который замерз в Альпах, потом упал в ледник и пропал, а его невеста решила ждать ни много ни мало двадцать четыре года, пока не всплывет его тело, и ее возлюбленный тоже ждал все это время, и они все еще ждали, когда пришел Билл.
– Поймал чего? – спросил он.
Он держал удочку, сумку и сачок в одной руке и потел. Я не слышал, как он подошел, из-за шума плотины.
– Шестерых. А ты – скольких?
Билл уселся, открыл сумку и выложил на траву большую форель. А затем вынул еще трех, одну крупнее другой, и выложил бок о бок в тени дерева. Лицо его лоснилось, расплываясь в улыбке.
– А твои какие?
– Меньше.
– Давай посмотрим.
– Я их уже сложил.
– Все же, какого они размера?
– Все не больше твоей самой маленькой.
– Ты мне лапшу не вешаешь?
– К сожалению.
– Всех поймал на червяка?
– Да.
– Пентюх ты ленивый!
Билл убрал форель в сумку и направился к реке, качая открытую сумку. Ниже пояса он был мокрый, и я понял, что он заходил в воду.
Я сходил к роднику и достал две бутылки вина. Они были холодными. Пока я шел обратно, к деревьям, на бутылках собирались бусинки. Я разложил ланч на газете и откупорил одну бутылку, а другую прислонил к дереву. Подошел Билл, вытирая руки; из сумки у него торчал папоротник.
– Ну-ка посмотрим, что там в бутылке, – сказал он и, вытащив пробку, отпил из горла. – Ух! Аж глазам больно.
– Ну-ка попробуем!
Вино было ледяным и чуть горчило.
– Не такое уж дерьмовое вино, – сказал Билл.
– Холод способствует, – сказал я.
Мы стали разворачивать провизию.
– Курица.
– А вот крутые яйца.
– Соль есть?
– Сперва яйцо, – сказал Билл. – Потом курица. Даже Брайан[73] это понимал.
– Он умер. Прочитал вчера в газете.