[99] все матадоры стали осваивать технику, создающую видимость опасности, даже когда матадору ничто не угрожает. Ромеро же следовал старой традиции, чисто ведя свою линию, благодаря тому, что сохранял максимальную уязвимость, но умел внушить быку свою недосягаемость, ведя его к закланию.
– Я ни разу не видела, чтобы он допустил какую-то оплошность, – сказала Бретт.
– И не увидишь, – сказал я, – пока он не испугается.
– Он никогда не испугается, – сказал Майк. – Он до хрена всего знает.
– Он все это знал с самого начала. Другие не могут выучить и того, с чем он родился.
– И бог мой, как он смотрится! – сказала Бретт.
– Знаете что? – сказал Майк. – Я полагаю, она влюбилась в этого матадорчика.
– Я бы не удивился.
– Будь хорошим парнем, Джейк. Не рассказывай ей больше о нем. Расскажи ей, как они бьют своих старых матерей.
– Расскажи мне, какие они пьянчуги.
– О, ужасные! – сказал Майк. – Пьют дни напролет и все время бьют своих бедных старых матерей.
– По нему похоже, – сказала Бретт.
– Неужели? – сказал я.
Мертвого быка привязали к мулам, щелкнули кнутами, и мулы, подгоняемые людьми, тронулись с места, перебирая копытами, и понеслись вскачь, плавно потащив за собой по песку бычью тушу, – голова на боку, один рог торчит – прочь с арены через красные ворота.
– Этот предпоследний.
– Да ну! – сказала Бретт.
Она подалась вперед, на барреру. Ромеро махнул рукой пикадорам, велев им занять свои места, и встал, закрыв плащом грудь, глядя через арену туда, откуда появится бык.
После корриды мы вышли со всеми и попали в давку.
– Эти корриды чертовски утомляют, – сказала Бретт. – Я как тряпочка.
– Ну иди выпей, – сказал Майк.
На следующий день Педро Ромеро не выступал. Быки были миурскими, и коррида – хуже некуда. А на третий день коррида не проводилась. Но фиеста не прекращалась ни днем, ни ночью.
• ГЛАВА 16 •
Утром зарядил дождь. С моря на горы наплыл туман, растворив верхушки гор. Плато было серым и унылым, и очертания деревьев и домов стали другими. Я прогулялся за город, посмотреть на воду. С моря на горы надвигалась непогода.
На площади с белых шестов свисали влажные флаги, к фасадам домов липли влажные полотнища, устойчивая морось то и дело сменялась дождем, загоняя всех под аркады, и на площади собирались лужи, а на улицах было сыро, темно и безлюдно; однако фиеста не прекращалась. Просто переместилась под крыши.
Крытые места арены были забиты людьми, пережидавшими дождь и смотревшими парад баскских и наваррских танцоров и певцов, а после по улице протанцевали под дождем танцоры из Валькарлоса в национальных костюмах; барабаны били глухо и влажно, а бэнд-лидеры в промокших костюмах ехали верхом на крупных, толстоногих лошадях в промокших попонах. Кафе были переполнены, и танцоры тоже заходили и садились, убирая под столики ноги в тугой белой обмотке, стряхивая воду со своих колпаков с бубенцами и вешая на стулья сушиться красные и пурпурные куртки. Дождь зарядил не на шутку.
Я вышел из переполненного кафе и пошел в отель, чтобы побриться к обеду. Бреясь у себя в номере, я услышал стук в дверь.
– Заходите, – сказал я.
Вошел Монтойя.
– Как ваши дела? – сказал он.
– Прекрасно, – сказал я.
– Сегодня без быков.
– Да, – сказал я, – только дождь.
– Где ваши друзья?
– Сидят в «Ирунье».
Монтойя улыбнулся своей застенчивой улыбкой.
– Слушайте, – сказал он. – Вы знаете американского посла?
– Да, – сказал я. – Американского посла все знают.
– Он сейчас здесь, в городе.
– Да, – сказал я. – С ним все уже виделись.
– Я с ним тоже виделся, – сказал Монтойя.
И замолчал. Я стоял и брился.
– Присаживайтесь, – сказал я. – Я пошлю за выпивкой.
– Нет, мне надо идти.
Я закончил бриться, окунул лицо в таз и сполоснул холодной водой. Монтойя стоял с самым застенчивым видом.
– Слушайте, – сказал он. – Мне сейчас передали записку в «Гранд-отеле», чтобы вечером, после обеда, с ними выпили кофе Педро Ромеро и Марсьял Лаланда[100].
– Что ж, – сказал я, – Марсьялу это не повредит.
– Марсьял с утра в Сан-Себастьяне. Уехал на машине с Маркесом. Не думаю, что они сегодня вернутся.
Монтойя застенчиво стоял. Он хотел, чтобы я что-то сказал.
– Не говорите ничего Ромеро, – сказал я.
– Вы так думаете?
– Безусловно.
Монтойя очень обрадовался.
– Я хотел вас спросить потому, что вы американец, – сказал он.
– Я бы так сделал.
– Слушайте, – сказал Монтойя. – Люди заманят такого юношу. Они не знают, чего он стоит. Не знают, что он значит. Любой иностранец может ему вскружить голову. Заварят эту кашу в духе «Гранд-отеля», а через год их и след простыл.
– Как с Альгабеньо[101], – сказал я.
– Да, как с Альгабеньо.
– Их тут порядочно, – сказал я. – Есть тут одна американка, которая коллекционирует матадоров.
– Я знаю. Им только молоденьких подавай.
– Да, – сказал я. – Старые толстеют.
– Или сходят с ума, как Галло[102].
– Ну, тут все просто, – сказал я. – Все, что вам нужно, – это не передавать ему записку.
– Он такой прекрасный юноша, – сказал Монтойя. – Он должен держаться своих. Ему не нужно мешаться в такие дела.
– Не выпьете? – спросил я.
– Нет, – сказал Монтойя, – мне надо идти.
И ушел.
Я спустился по лестнице, вышел и прошелся по аркаде вокруг площади. Дождь никак не кончался. Я заглянул в «Ирунью», ища наших, но их там не было, так что я еще прошелся вдоль площади и вернулся в отель. Они обедали в нижней столовой.
Они уже прилично приняли на грудь, и я не стал пытаться догнать их. Билл проявлял заботу о туфлях Майка. Стоило какому-нибудь чистильщику обуви открыть дверь, Билл его подзывал и напускал на Майка.
– Мне уже одиннадцатый раз надраили ботинки, – сказал Майк. – Билл тот еще говнюк.
Чистильщики, очевидно, смекнули, что к чему. Вошел еще один.
– Limpia botas?[103] – сказал он Биллу.
– Не мне, – сказал Билл. – Вот этому сеньору.
Чистильщик присел рядом с коллегой, занимавшимся одной туфлей Майка, и стал чистить вторую, которая и так уже сияла в электрическом свете.
– С Биллом обхохочешься, – сказал Майк.
Я пил красное вино и настолько отставал от остальных, что испытывал неловкость из-за этой затеи с туфлями. Я огляделся. За соседним столиком сидел Педро Ромеро. Я кивнул ему, и он встал и пригласил меня пересесть к нему и познакомиться с его другом. Его столик стоял рядом с нашим, почти вплотную. Я увидел знакомого мадридского критика, знатока корриды, щуплого человечка с длинным лицом. Я сказал Ромеро, как мне нравится его работа, и ему это было приятно. Мы говорили по-испански, а критик к тому же немного знал французский. Я потянулся к нашему столику за бутылкой вина, но критик перехватил мою руку. Ромеро рассмеялся.
– Пейте тут, – сказал он по-английски.
Он очень стеснялся своего английского, но ему на самом деле было приятно на нем общаться, и в ходе разговора он называл слова, в значении которых сомневался, и спрашивал меня о них. Ему очень хотелось знать, как сказать по-английски «Corrida de toros»[104]. Принятое у нас выражение «бой быков»[105] его смущало. Я дословно перевел ему это на испанский как «lidia del toro». Ведь испанское слово «corrida» буквально означает «бег быков». «А по-французски – “Course de taureaux”», – вставил знаток. В испанском никто не скажет «бой быков».
Педро Ромеро сказал, что немного научился английскому в Гибралтаре. А родился он в Ронде, неподалеку от Гибралтара. Корриде он начал учиться в Малагре, в тамошней школе корриды. Он отучился там всего три года. Критик подтрунивал над ним из-за малагских выражений в его речи. Он сказал, что ему девятнадцать лет. Старший брат был при нем бандерильеро[106], но жил не в этом отеле. Он жил в отеле поменьше, вместе с другими людьми из команды Ромеро. Он спросил меня, сколько раз я видел его на арене. Я сказал, что только три. На самом деле только два, но мне не захотелось исправлять свою оплошность.
– Где вы видели меня еще раз? В Мадриде?
– Да, – солгал я.
Я читал в газетах, освещавших корриду, репортажи о двух его выступлениях в Мадриде, так что обошлось.
– Первый раз или второй?
– Первый.
– Я был очень плох, – сказал он. – Второй раз я был лучше. Помнишь?
Он повернулся к критику.
Он ничуть не смутился. Он говорил о своей работе вне всякой связи с собой. В нем не было никакого тщеславия или бахвальства.
– Мне очень нравится, что вам нравится моя работа, – сказал он. – Но вы ее еще не видели. Завтра, если мне достанется хороший бык, я попробую показать вам.
Сказав это, он улыбнулся, чтобы никто из нас не подумал, что он бахвалится.
– Мне не терпится это увидеть, – сказал критик. – Хочу убедиться в твоих словах.
– Ему не очень нравится моя работа, – сказал мне Ромеро с серьезным видом.
Критик пояснил, что она ему очень нравится, но ей пока недостает цельности.
– Подожди до завтра, если повезет с быком.
– Вы видели завтрашних быков? – спросил меня критик.
– Да. Видел, как их выгружали.
Педро Ромеро подался вперед.
– И что вы о них думаете?
– Очень славные, – сказал я. – Порядка двадцати шести арроба[107]. Рога очень короткие. Вы их не видели?
– О, да, – сказал Ромеро.
– На двадцать шесть арроба они не тянут, – сказал критик.