– Послушайте, – сказал он, – завтра я буду ехать не отрывая носа от руля, так что этих чирьев будет касаться только легкий ветерок.
Одна француженка взглянула на него с другого конца стола, и он усмехнулся и покраснел. Они сказали, что испанцы те еще гонщики.
Кофе я пил на террасе, с одним импресарио команды, представителем одной крупной велосипедной фирмы. Он сказал, что это замечательная гонка и за ней стоило бы следить, если бы в Памплоне не выбыл Боттеккья[128]. Было очень пыльно, но испанские дороги лучше французских. Он говорил, что шоссейные велогонки – лучший спорт в мире. Я вообще слежу за «Тур де Франс»? Только по газетам. «Тур де Франс» – величайшее событие в мире спорта. Благодаря организации шоссейных велогонок он узнал Францию. Мало кто знает Францию. Всю весну, все лето и всю осень он провел в дороге с велогонщиками. Вон сколько машин следуют теперь из города в город за шоссейными гонщиками! Это богатая страна и с каждым годом становится все более спортифной. Она станет самой спортифной страной в мире. А все благодаря шоссейным велогонкам. И еще – футболу. Он знает Францию. Ля Франс спортив. Он знает шоссейные гонки. Мы выпили коньяку. Все же вернуться в Париж было бы вовсе не плохо. На свете есть только одна Панама[129]. В целом мире, так-то. Париж – самый спортифный город на свете. Я знаю «Шоп-дё-негр»[130]? Само собой. Я смогу найти его там. Непременно. Пропустим еще по коньяку. Непременно. Стартовали они в шесть утра, без четверти. Я встану к отбытию? Непременно постараюсь. Он мог бы позвонить мне. Интересное предложение. Но я попрошу консьержа. Да зачем же консьержа? Ну что вы, не стоит беспокоиться. Я попрошу консьержа. Мы распрощались до утра.
Утром, когда я проснулся, велогонщики с машинами уже три часа как были в дороге. Мне подали в постель кофе и газеты, потом я оделся, взял купальный костюм и пошел на пляж. Ранним утром все дышало свежестью, прохладой и влагой. Под деревьями гуляли с детьми няни в форме и крестьянских платьях. Испанские дети прекрасны. Рядом под деревом сидели чистильщики сапог и разговаривали с солдатом. У солдата не было одной руки. Начался прилив, дул хороший бриз, и буруны набегали на пляж.
Я разделся в кабинке, пересек узкую полоску пляжа и вошёел в воду. Я поплыл, стараясь переплывать волны, но не мог иногда не заныривать. Доплыв до спокойной воды, я перевернулся на спину. Лежа на спине, я видел только небо и чувствовал, как море качает меня. Я поплыл обратно, к бурунам, и одолел, лицом вниз, большой вал, затем развернулся и поплыл, стараясь держаться на подошве волны, чтобы меня не накрыло. Это меня утомило – держаться на подошве, – и я развернулся и поплыл к плоту. Вода была упругой и холодной. Казалось, в ней ни за что не утонешь. Плыл я медленно, прилив меня задерживал, затем доплыл до плота, подтянулся и сел, обтекая, на доски, нагретые солнцем. Я окинул взглядом залив, старый город, казино, вереницу деревьев вдоль променада и большие отели с белыми крылечками и золотыми буквами названий. Справа вдалеке, почти замыкая бухту, высился зеленый холм с замком. Плот покачивался на воде. С другой стороны узкого прохода в открытое море высился другой мыс. Я подумал, что было бы неплохо переплыть залив, но побоялся судорог.
Я сидел на солнце и смотрел на купальщиков на пляже. Они казались такими маленькими. Немного погодя я встал на самый край плота, чтобы тот накренился под моим весом, и нырнул, ровно и глубоко, затем всплыл на свет сквозь толщу воды, сплюнул соленую воду и поплыл, медленно и уверенно, к берегу.
Одевшись и заплатив за кабинку, я пошел к отелю. Велогонщики оставили в читальне несколько экземпляров L’Auto, и я взял их, вышел на воздух и уселся в мягкое кресло на солнце, собираясь наверстать свои познания в спортивной жизни Франции. Пока я так сидел, из отеля вышел консьерж с голубым конвертом в руке.
– Вам телеграмма, сэр.
Я засунул палец под клапан, вскрыл конверт и достал телеграмму. Ее переслали из Парижа:
МОГ БЫ ПРИЕХАТЬ МАДРИД ОТЕЛЬ МОНТАНА
БЕДСТВУЮ ТУТ БРЕТТ
Я дал консьержу чаевые и перечитал телеграмму. По тротуару шел в нашу сторону почтальон. Он повернул к отелю. У него были пышные усы совершенно армейского образца. Едва войдя в отель, он вышел. За ним шел консьерж.
– Вам еще телеграмма, сэр.
– Спасибо, – сказал я.
И вскрыл конверт. Телеграмму переслали из Памплоны.
МОГ БЫ ПРИЕХАТЬ МАДРИД ОТЕЛЬ МОНТАНА
БЕДСТВУЮ ТУТ БРЕТТ
Консьерж стоял и ждал чего-то; вероятно, еще чаевых.
– Когда отходит поезд на Мадрид?
– Уже ушел в девять утра. Есть почтовый, в одиннадцать, и Южный экспресс в десять вечера.
– Возьмите мне койку на Южный экспресс. Деньги дать сейчас?
– Как вам угодно, – сказал он. – Я включу это в счет.
– Действуйте.
Что ж, Сан-Себастьян летел ко всем чертям. Вероятно, я смутно предвидел что-то подобное. Я заметил стоявшего в дверях консьержа.
– Дайте, пожалуйста, телеграфный бланк.
Он принес бланк, и я достал свою самописку и вывел:
ЛЕДИ ЭШЛИ МАДРИД ОТЕЛЬ МОНТАНА
ПРИЕДУ ЗАВТРА ЮЖНЫЙ ЭКСПРЕСС ЛЮБЛЮ ДЖЕЙК.
Похоже, я нашел правильные слова. Такие дела. Проводи девушку с мужчиной. Потом познакомь с другим, чтобы она ушла с ним. Теперь иди и возвращай ее. И телеграфируй «люблю». Такие дела, ага. Я пошел на ланч.
Я почти не спал той ночью в Южном экспрессе. Утром я позавтракал в вагоне-ресторане, глядя на скалы, поросшие соснами, между Авилой и Эскуриалом. Я увидел из окна Эскуриал, залитый солнцем, – серый, длинный и холодный, – и ни черта не почувствовал. Увидел возвышавшийся над равниной Мадрид, очертания сгрудившихся крыш на вершине небольшой скалы, по ту сторону иссушенной солнцем земли.
Мадридский Северный вокзал – это конечная станция. Здесь останавливаются все поезда. Дальше ни один не идет. Перед вокзалом стояли кэбы, такси и отельные агенты. Как в провинциальном городке. Я сел в такси, и мы поехали в гору через сады, мимо пустого дворца и недостроенной церкви на краю утеса, и поднялись еще выше, пока не оказались в жарком современном городе, на самой вершине. Такси плавно спустилось по ровной улице к Пуэрта-дель-Соль, затем преодолело запруженную площадь и выехало на Каррера-Сан-Херонимо. Навесы у всех магазинов были опущены из-за жары. Окна на солнечной стороне улицы были закрыты ставнями. Такси остановилось у бордюра. Я увидел вывеску «ОТЕЛЬ “МОНТАНА”» на втором этаже. Таксист внес мои чемоданы и поставил у лифта. Лифт, по-видимому, не работал, и я поднялся по лестнице. На площадке второго этажа была медная дощечка с надписью: «ОТЕЛЬ “МОНТАНА”». Я позвонил, но никто не вышел из-за двери. Я позвонил еще раз, и дверь открыла служанка с хмурым видом.
– Леди Эшли у вас? – спросил я.
Она тупо посмотрела на меня.
– Англичанка у вас?
Она обернулась и позвала кого-то. К двери подошла необъятная толстуха. Ее седые волосы, густо напомаженные, лежали фестонами вокруг лица. При малом росте вид у нее был самый внушительный.
– Муй буэнос[131], – сказал я. – Есть тут у вас англичанка? Я хотел бы видеть эту английскую леди.
– Muy buenos. Да, есть тут англичашка. Конечно, вы можете ее видеть, если она пожелает вас видеть.
– Она желает меня видеть.
– Chica[132] спросит ее.
– Очень жарко.
– В Мадриде летом очень жарко.
– А зимой как – холодно?
– Да, зимой очень холодно.
Хочу ли я заселиться в отель «Монтана» собственной персоной?
На этот счет я пока не решил, но мне будет приятно, если мои чемоданы поднимут с первого этажа, чтобы их ненароком не украли. В отеле «Монтана» никогда ничего не крадут. В других фондас[133] – да. Но не здесь. Нет. Служащие этого заведения проходят строгий отбор. Я был рад это слышать. Тем не менее я бы предпочел, чтобы мои чемоданы подняли.
Вошла служанка и сказала, что англичанка хочет видеть англичанина немедленно, сию минуту.
– Хорошо, – сказал я. – Видите? Как я и сказал.
– Ясно.
Я проследовал за служанкой, глядя ей в спину, по длинному темному коридору. В самом конце она постучала в дверь.
– Да-да, – сказала Бретт. – Это ты, Джейк?
– Это я.
– Входи. Входи.
Я открыл дверь. Служанка закрыла ее за мной. Бретт была в постели. Она только что причесалась и держала в руке расческу. В номере был кавардак, какой бывает только у людей, привыкших к прислуге.
– Милый! – сказала Бретт.
Я подошел к ней и обнял. Она поцеловала меня, и я почувствовал при этом, что ее мысли заняты чем-то другим. А еще – что она дрожит. Она показалась мне совсем маленькой.
– Милый! Со мной черт знает что творилось.
– Расскажи об этом.
– Да нечего рассказывать. Он только вчера уехал. Я его вынудила.
– Чем он тебя не устроил?
– Я не знаю. Это как-то само собой вышло. Я даже не думаю, что он обиделся.
– Наверно, ты была ужас как хороша для него.
– Ему ни с кем нельзя жить. Я сразу это поняла.
– Да уж.
– О, черт! – сказала она. – Давай не будем об этом. Не будем об этом вообще никогда.
– Ну хорошо.
– Для меня стало приличным шоком, что он меня стыдился. Знаешь, он меня стыдился какое-то время.
– Да уж.
– Таки да. Наверно, его в том кафе настропалили на мой счет. Он хотел, чтобы я отпустила волосы. Чтобы я – с длинными волосами! Черт знает что!
– Забавно.
– Сказал, это добавит мне женственности. Я бы уродкой была.
– И что в итоге?
– Да, он смирился. Он недолго меня стыдился.
– А что там насчет твоих бедствий?