– Желаете отведать настоящей американской сигары?
– Спасибо, – сказал я. – Сперва докурю сигарету.
Он срезал кончик сигары золотой гильотинкой, висевшей на конце цепочки от часов.
– Люблю, чтобы сигара хорошо тянулась, – сказал граф. – Половина сигар, которые куришь, не тянутся.
Он закурил сигару и глядел, попыхивая, через стол на Бретт.
– Вот, получите развод, леди Эшли, – и у вас уже не будет титула.
– Не будет. Какая жалость!
– Нет, – сказал граф. – Вам он ни к чему. Вы и так полны благородства.
– Спасибо. Вы очень любезны.
– Я не шучу. – Граф выдул облако дыма. – Я ни в ком еще не видел столько благородства. Этого у вас не отнять. Вот и все.
– Мило с вашей стороны, – сказала Бретт. – Мамуля была бы польщена. Вы могли бы это написать, а я пошлю ей в письме.
– Я бы лично ей это сказал, – сказал граф. – Я над вами не шучу. Никогда ни над кем не шучу. Над людьми шутить – врагов заводить. Я всегда это говорю.
– И вы правы, – сказала Бретт. – Страшно правы. Я всегда вышучиваю людей и осталась совсем без друзей. Не считая Джейка.
– Над ним вы не шутите.
– В точку.
– Ведь вы сейчас не шутите? – спросил граф. – Вы шутите над ним?
Бретт посмотрела на меня, и в уголках глаз у нее собрались морщинки.
– Нет, – сказала она. – Над ним не стану.
– Видите, – сказал граф. – Над ним не станете.
– Чертовски тупой разговор получается, – сказала Бретт. – Как там шампанское?
Граф опустил руку и тронул бутылки в заиндевелом ведерке.
– Еще не охладилось. Вы вечно пьете, дорогая. Почему бы просто не поговорить?
– Я уже до посинения наговорилась. Джейку выговорилась.
– Я был бы рад послушать, дорогая, как вы на самом деле разговариваете. Когда вы со мной говорите, вы вовсе не заканчиваете предложений.
– Оставляю это вам. Пусть всякий их заканчивает на свое усмотрение.
– Очень интересный подход. – Граф опустил руку и снова тронул бутылки. – И все же мне бы хотелось как-нибудь послушать, как вы говорите.
– Ну не дурень? – спросила Бретт.
– Вот, теперь, – граф достал бутылку, – думаю, охладилось.
Я принес полотенце, и граф обтер бутылку досуха и поднял ее.
– Люблю пить шампанское из магнумов[44]. Вино лучше, но охладить его стоит больших усилий.
Он держал бутылку, глядя на нее. Я поставил бокалы.
– Слушайте, – сказала Бретт, – открывали бы уже.
– Да, дорогая. Сейчас открою.
Шампанское было изумительным.
– Вот это вино! – Бретт подняла бокал. – Надо поднять тост. За голубую кровь!
– Это вино слишком хорошо для тостов, дорогая. С таким вином не стоит мешать чувства. Перебьете вкус.
Бретт осушила бокал.
– Вам бы стоило написать книгу о винах, граф, – сказал я.
– Мистер Барнс, – ответил граф, – все, чего я хочу от вин, – это наслаждаться ими.
– Давайте еще насладимся. – Бретт подвинула бокал вперед.
Граф наливал очень бережно.
– Вот, дорогая. Теперь наслаждайтесь помедленней – и опьянеете.
– Опьянею? Опьянею?
– Дорогая, вы очаровательно пьянеете!
– Видали?
– Мистер Барнс. – Граф налил мне до краев. – Она единственная из всех моих знакомых леди, которая равно очаровательна как в пьяном, как и в трезвом виде.
– Наверно, вы не слишком много повидали?
– Нет, дорогая. Я слишком много повидал. Я повидал с лихвой.
– Пейте вино, – сказала Бретт. – Мы все повидали немало. Смею сказать: наш Джейк повидал не меньше вашего.
– Дорогая, я уверен: мистер Барнс повидал немало. Не думайте, сэр, что я так не думаю. Я и сам повидал немало.
– Ну конечно повидали, дорогой, – сказала Бретт. – Я просто вас вышучиваю.
– Я участвовал в семи войнах и четырех революциях, – сказал граф.
– Солдатом? – спросила Бретт.
– Случалось, и солдатом, дорогая. И у меня есть раны от стрел. Вы когда-нибудь видели раны от стрел?
– Давайте же посмотрим.
Граф встал, расстегнул жилет и рубашку, задрал майку и стоял так, с волосатой грудью и могучими брюшными мышцами в свете газовой лампы.
– Видно?
Ниже линии ребер виднелись два белых рубца.
– Смотрите, где вышли сзади, из спины.
Над поясницей были два таких же шрама, в палец толщиной.
– Ну и ну! Это что-то!
– Прямо насквозь.
Граф принялся заправлять рубашку.
– Где это вас так? – спросил я.
– В Абиссинии. Когда мне был двадцать один год.
– А что вы там делали? – спросила Бретт. – Вы были в армии?
– Я был в деловой поездке, дорогая.
– Я же тебе говорила: он свой. – Бретт повернулась ко мне. – Я люблю вас, граф. Вы просто прелесть.
– Я очень счастлив это слышать, дорогая. Но это неправда.
– Не говнитесь.
– Понимаете, мистер Барнс, как раз потому, что я столько всего пережил, теперь я могу наслаждаться жизнью. Вам это знакомо?
– Да. Однозначно.
– Я знаю, – сказал граф. – В этом секрет. Нужно найти истинные ценности.
– И ваши ценности никогда не меняются? – спросила Бретт.
– Нет. Уже нет.
– Вы никогда не влюбляетесь?
– Всегда, – сказал граф. – Я всегда влюблен.
– И как это сказывается на ваших ценностях?
– Это одна из моих ценностей.
– Нет у вас никаких ценностей. Вы мертвый, вот и все.
– Нет, дорогая. Вы неправы. Я вовсе не мертвый.
Мы выпили три бутылки шампанского, и граф оставил корзину у меня на кухне. Обедали мы в ресторане в Буа. Обед был хорош. Пища занимала особое место в числе ценностей графа. Как и вино. Граф за едой был в отличной форме. Как и Бретт. Мы хорошо погуляли.
– Куда бы вы хотели направиться? – спросил граф после обеда.
Кроме нас, в ресторане никого не осталось. Возле дверей стояли два официанта. Им хотелось домой.
– Мы могли бы подняться на холм[45], – сказала Бретт. – Правда, мы отлично погуляли?
Граф весь сиял. Он был очень счастлив.
– Вы оба очень славные, – сказал он, попыхивая сигарой. – Почему вы не поженитесь?
– Мы хотим жить своей жизнью, – сказал я.
– Не портить друг другу карьеру, – сказала Бретт. – Идемте. Мы тут засиделись.
– Выпьем еще бренди, – сказал граф.
– Лучше на холме.
– Нет. Выпьем здесь, в тишине.
– Ох уж эта ваша тишина! – сказала Бретт. – Что вообще мужчины находят в тишине?
– Нам она нравится, – сказал граф. – Как вам, дорогая, нравится шум.
– Ну хорошо, – сказала Бретт, – давайте по одной.
– Сомелье! – воскликнул граф.
– Да, сэр.
– Какой у вас самый старый бренди?
– Тысяча восемьсот одиннадцатого, сэр.
– Подайте бутылку.
– Ну-ну. Меньше пафоса. Отговори его, Джейк.
– Послушайте, дорогая. За старый бренди я готов отдать больше, чем за любые другие древности.
– У вас много древностей?
– Полон дом.
Наконец мы отправились на Монмартр. У Зелли было тесно, шумно и накурено. При входе оглушала музыка. Мы с Бретт стали танцевать. Из-за тесноты мы еле шевелились. Негр-барабанщик помахал Бретт. Мы застряли в пробке и танцевали прямо напротив него.
– Как поживайте?
– Отлично.
– Это карашо.
Зубы с губами на пол-лица.
– Он отличный друг, – сказала Бретт. – Чертовски классный барабанщик.
Музыка стихла, и мы направились к столику, за которым сидел граф. Снова зазвучала музыка, и мы стали танцевать. Я взглянул на графа. Он сидел за столиком и курил сигару. Музыка снова стихла.
– Пойдем уже.
Бретт направилась к столику. Зазвучала музыка, и мы снова стали танцевать в тисках толпы.
– Ты паршиво танцуешь, Джейк. Лучший танцор, кого я знаю, – это Майкл.
– Он великолепен.
– У него есть сильные стороны.
– Он мне нравится, – сказал я. – Чертовски нравится.
– Я ведь выйду за него, – сказала Бретт. – Забавно. Я неделю о нем не вспоминала.
– Ты ему не пишешь?
– Только не я. Никогда не пишу писем.
– Но готов спорить: он тебе пишет.
– А то! И чертовски хорошие письма.
– Так, когда вы поженитесь?
– Откуда мне знать? Как только добьемся развода. Майкл уговаривает свою мать раскошелиться.
– Может, я помогу?
– Не говнись. У родных Майкла уйма денег.
Музыка стихла. Мы подошли к столику. Граф встал.
– Очень мило, – сказал он. – Вы смотрелись очень, очень мило.
– А вы не танцуете, граф? – спросил я.
– Нет. Я слишком стар.
– О, бросьте! – сказала Бретт.
– Дорогая, я бы танцевал, если бы мне это нравилось. Мне нравится смотреть, как танцуете вы.
– Великолепно! – сказала Бретт. – Как-нибудь еще станцую для вас. Слушайте, а где же ваш малыш Зизи?
– Я вам объясню. Я помогаю этому парню, но не хочу его компании.
– С ним довольно трудно.
– Знаете, я думаю, у этого парня есть будущее. Но лично я не хочу его компании.
– Джейк считает примерно так же.
– Мне от него не по себе.
– Что ж. – Граф пожал плечами. – О будущем его судить нельзя. Однако его отец был большим другом моего отца.
– Ладно, – сказала Бретт, – давай танцевать.
Мы стали танцевать. Было тесно и душно.
– Ох, милый, – сказала Бретт, – как же я несчастна!
У меня возникло ощущение, что мы это уже проходили.
– Минуту назад ты была счастлива.
Барабанщик прокричал:
– Нельзя ходить налево…
– Все прошло.
– В чем дело?
– Я не знаю. Просто ужасно себя чувствую.
Барабанщик напевал под музыку. Затем взялся за палочки.
– Хочешь уйти?
У меня возникло ощущение, что все это повторяется, как в кошмарном сне, – что-то, через что я уже проходил, а теперь должен проходить по новой.
Барабанщик мягко запел.
– Уйдем, – сказала Бретт. – Не против?
Барабанщик что-то выкрикнул и ухмыльнулся Бретт.
– Ну хорошо, – сказал я.
Мы выбрались из толпы. Бретт пошла в гардеробную.