нверт.
– Дело давнее, мне было примерно столько лет, сколько тебе сейчас, в голове ветер гулял, а Глеб приехал из Москвы, столичный мальчик… Вот, смотри, здесь фото, мы снимались на память. Я его сразу узнала, он практически не изменился, те же волосы, только седые, фигуру сохранил, не слишком и постарел. А здесь его письма ко мне и несколько записок. Он интеллигентный, воспитанный юноша, пару раз поздравил меня с днем рождения, а потом забыл о Кристине.
– Что же ты, бабуся, не сказала ему, что ждешь ребенка? – промямлила Анжелика.
Кристина мягко улыбнулась:
– Знаешь, детка, из браков, заключенных «по залету», ничего хорошего не получается. Глеб, как честный человек, обязательно бы женился на мне и велел бы переезжать в Москву, абсолютно чужой город, я любила Ригу, мне хотелось провести в ней жизнь. Правда, сейчас в связи со всеми происшедшими событиями мое отношение к Латвии сильно изменилось, жить здесь русским стало практически невозможно, вот поэтому я рассказала тебе эту историю. Собирайся, детка, в дорогу.
– Зачем?
– Поедешь в Москву, адрес Глеба у меня есть.
– Откуда?
– Муж тети Юты, моей подруги, работает в полиции, он раздобыл его координаты. Правда, телефона нет, позвонить я ему не смогу, но дам тебе с собой кучу документов: фотографии, его письма, копию моего паспорта, свидетельство о рождении твоей мамы… Он поверит.
– А зачем мне к нему?
– В Латвии, радость моя, у тебя легкого пути не будет, – пояснила Кристина, – всегда сначала продвинут вперед латышку. Вот, медаль ты уже не получила, и с таким отношением будешь постоянно сталкиваться, мы теперь на родине существа второго сорта. А Глеб, скорей всего, человек очень богатый, он поможет тебе пристроиться в Москве, езжай, внученька.
– Страшно очень!
Анжелика, робкая девочка, провела ночь без сна, но потом, поддавшись на уговоры бабушки, собрала чемодан и отправилась в далекий, неведомый, казавшийся страшным город. Сначала она подала документы в институт, получила двойку и выбыла из игры. Понимая, что самой ей ничего не добиться, Анжелика явилась к деду.
Глеб Лукич поверил гостье. Да и как ему было усомниться: фотографии, письма, документы. Естественно, Анжелика сообщила телефон бабушки. Ларионов мигом позвонил Кристине, переговорил с ней и торжественно объявил Анжелику своей внучкой.
– Он был страшно рад, – криво улыбнулась Кара, – прямо сиял весь. Ввел ее в гостиную и заявил: «Прошу любить и жаловать. Это Анжелика, я никогда не помогал своей дочери, вот теперь господь послал мне шанс, чтобы реабилитироваться. Садись, детка, ты у себя дома». Вот так она тут оказалась.
Кара замолчала.
– Анжелика очень тихая, – решила я подтолкнуть рассказчицу.
Женщина поджала губы:
– В тихом омуте черти водятся. Она со мной за весь год десяти слов не сказала. Кивнет при встрече и прошмыгнет, словно тень, в свою комнату. Утром и днем она в институте, вечером готовится к лекциям. Сейчас лето, каникулы, а она все зубрит без отдыха.
– Очень положительная девушка, старательная.
– Не знаю, – протянула Кара, – какая-то она странная, к ней даже Тина не привязывается.
– Помогите, – донеслось из столовой, – помогите, умираю…
Мы с Карой, не говоря ни слова, ринулись сломя голову на зов.
Глава 15
Открывшаяся перед глазами картина пугала. За большим красиво накрытым столом, возле блюда с плюшками, сидела оравшая дурниной Роза Константиновна.
– Умираю, умираю, умираю!
Я увидела, что старуха, по крайней мере внешне, совершенно цела, и поинтересовалась:
– Где у вас болит?
Продолжая реветь, словно несущаяся со сломанными тормозами электричка, Роза Константиновна ткнула пальцем в сидящую ко мне спиной Галину Михайловну.
– О-о-о…
Быстро обогнув стол, мы с Карой взглянули на другую бабуську и чуть не лишились разума.
Галина Михайловна сидела абсолютно прямо, будто проглотила кол от изгороди. Глаза ее были выпучены, а на губах пузырилась кровавая пена.
– Мама, – кинулась к ней Кара, – что с тобой?
Но я успела ухватить Карину за плечи.
– Не подходи к ней.
– Почему?
– Видишь пену?
– Да, конечно, ужасно, пусти, ей плохо.
– Это бешенство.
Роза Константиновна, судорожно взвизгнув, сползла со стула на ковер. Она явно пыталась, изобразив обморок, перетянуть одеяло на себя, но мы не поддались на провокацию, Галине Михайловне было плохо по-настоящему, без дураков.
– Бешенство? – отступила Кара.
– Да, пена изо рта бьет, и воду она не пьет. Не дай бог, попадет на тебя слюна, ты тоже заболеешь!
Кара попятилась к двери и крикнула оттуда:
– Мама, возьми стакан с минералкой, глотни, легче станет.
Галину Михайловну перекорежило, и она даже не попыталась протянуть руки к «Боржоми».
– Вот видишь, – прошептала я, – ее от воды отворачивает.
Несчастная старуха тем временем схватила салфетку, вытерла губы и, высунув наружу язык, стала тяжело дышать, словно смертельно больная собака.
Мы с Карой вжались в стену, а Роза Константиновна, кажется, и впрямь потеряла сознание от испуга, потому что язык Галины Михайловны выглядел как оживший кошмар из фильмов ужасов: темно-фиолетовый, в каких-то ярко-красных точках. Он напоминал язык чау-чау, но, поверьте, был намного более жутким, чем у этой собаки.
– Боже, – прохрипела Кара, – как поступить? Что делать?
– Не знаю, – пролепетала я. – Собак в таком случае пристреливают, чтобы не допустить распространения инфекции.
– У нас нет ни винтовки, ни револьвера, – прошептала Карина.
Я уставилась на нее. Однако странная реакция на больную маму! Тут до Кары дошло, какую глупость сказанула, и она взвизгнула:
– С ума сошла, да? Предлагаешь пристрелить мою маму?
– Ни в коем случае, просто я сказала про собак…
– Зачем?
– Ну…
Тут в столовую влетел Макс и мигом вызвал «Скорую». До приезда врачей мы тряслись в холле, сбившись тесной кучкой. Горничная Зина, которой было велено убрать посуду, наотрез отказалась:
– Можете уволить меня, ни за что не войду туда, боюсь!
– Ладно, – отмахнулся Макс, – пусть останется бардак, наплевать.
Я была с ним абсолютно согласна и тихо радовалась, что куда-то подевались дети. Ни Тины, ни Кирюшки, ни Лизаветы не было видно, испарились и собаки.
– Вы не знаете, где ребята? – спросила я у присутствующих.
Неожиданно ответ прозвучал от Анжелики:
– Купаться поехали на озеро и собак взяли.
– На велосипедах?
Лика кивнула. Я испытала смешанные чувства. С одной стороны, до водохранилища почти два километра по шоссе. А я не разрешаю своим раскатывать среди потока машин. С другой стороны, хорошо, что их нет. Конечно, плохо, что они прихватили животных. Мулю и Аду небось посадили в корзиночки, укрепленные на руле, но Рамик, Рейчел и Чарли несутся своим ходом, уворачиваясь от летящих машин. Но все-таки здорово, что четвероногие тоже отсутствуют. Будем надеяться, что кошки не полезут в комнату через окно.
– Что стряслось? – спросил врач, усталым взглядом окидывая нас.
– Галина Михайловна взбесилась, – пояснил Макс, – мать Карины.
Доктор вздохнул:
– Хорошо, ведите меня к больной. Да что вы так волнуетесь! В пожилом возрасте многие женщины подвержены перепадам настроения, сейчас в нашем распоряжении большой диапазон препаратов, от элементарной валерьянки до…
– Она в прямом смысле заболела бешенством, – влезла я, – не в переносном, у нее водобоязнь.
– Да? – недоверчиво повернулся ко мне врач. – С чего вы решили?
Перебивая друг друга, мы рассказали об Эми.
Эскулап покачал головой:
– Жуткая история, никогда не слыхивал такую… Какие симптомы наблюдаются у больной?
– Пена изо рта, – сообщила Кара.
– Кровавая, – добавила я.
– Язычище синий! – взвизгнула Роза Константиновна.
– От воды отказалась, – дополнила картину Кара. – Я говорю ей: «Мама, глотни «Боржоми», а она как отпихнет стакан! Теперь сидит и тяжело дышит!
Доктор обвел нас взглядом.
– И давно с ней такое?
– Ну, минут сорок уже! – ответили мы хором.
– На бешенство это не похоже, ведите к больной!
Ситуация в столовой изменилась. Галина Михайловна нашла в себе силы лечь на диван. Рот ее был закрыт, а лицо приобрело почти нормальное выражение, если не считать зелено-синего цвета кожи. Врач бодрым шагом подошел к ней и фальшиво-участливым, «докторским» голосом осведомился:
– Нуте-с, что у вас болит?
– Ничего, – тихо ответила Галина Михайловна.
– Так, хорошо, а до этого?
– Тоже ничего.
– Да? – вздернул брови терапевт. – А вот ваши домашние уверяют…
– У меня ничего не болело. Сели пить чай, я взяла конфетку из вазы, съела, и тут отчего-то изо рта полезла пена, красная, а язык защипало. И вкус у конфеты был непривычный…
Мы уставились на Галину Михайловну.
– Очень кислая, словно незрелый лимон ешь, – пояснила дама. – Я жутко перепугалась!
– Что же ты от воды отказалась? – пробормотала Кара.
– Я?
– Ну да.
– Почему отказалась? Выпила вон целую бутылку.
– Ладно, – вмешался доктор, – покажите обертку от конфеты.
– На столе лежит, где-то между посудой.
Я пошла искать фантик, доктор тем временем начал мерить Галине Михайловне давление. Все оставшиеся сгруппировались вокруг дивана. Яркая бумажка валялась около чашки с недопитым чаем. Я взяла ее и повертела перед глазами. На зеленом фоне красной краской было вытиснено изображение перекошенной рожи с высунутым, темно-фиолетовым языком. Художник вовсю постарался, изображая, какие «приятные» чувства испытает человек, рискнувший угоститься шоколадкой. Волосы на нарисованной голове торчали дыбом, глаза вывалились из орбит, с языка капала кроваво-красная пена. Над «картиной» золотом горели буквы «Oops». Я не владею иностранными языками, меня в детстве плотно усадили за арфу, и ни на что другое времени уже не осталось, но, даже не обладая никакими познаниями в лингвистике, мне стало понятно, что «Oops» – это что-то вроде «ух ты» или «вот это прикол».