Алёна осторожно вошла – и оказалась в совершенно круглой маленькой комнатке. Узкие, длинные, от пола до потолка, окна находились в глубоких нишах, отчего в помещении царил загадочный полумрак. Мебели здесь не было никакой, только к одной из стен прислонялись два огромных, чуть не в рост человека, джутовых мешка, чем-то набитых и очень деловито припорошенных цементом. Почему-то при взгляде на них Алёне вспомнился Николай Васильевич Гоголь, русский писатель… Да при чем тут вообще Гоголь?! Посреди комнаты стоял ящик с песком, в нем громоздился еще один мешок, рядом с ящиком на расстеленном картоне – ведерки с краской… Понятно, здесь идет ремонт.
Да ведь это знаменитая Tour de Ligue – Башня Лиги! Ну да, мсье Беарн еще в прошлый раз говорил, что возникли какие-то проблемы с фресками. Но, судя по количеству стройматериалов, проблемы не только с фресками: расходников тут на изрядный и довольно капитальный ремонт. Правда, рабочих не видно. Вот и хорошо.
Противно как краской пахнет, фу! Не уйти ли? Но куда? Ладно, можно около окна постоять, окна-то открыты.
Алёна взглянула на потолок. В башне царил стойкий полумрак. Наверное, светло здесь бывает, только когда солнце заглянет в одно из стрельчатых окон. Или если электричество включить. Но сейчас лучше этого не делать – вдруг кто-то заметит. А ей свет не особенно нужен. Правда, знаменитых фресок практически не видно. Ну и бог с ними, Алёна ведь не на экскурсию сюда пришла, а думать!
Ага, некая мебель все же имеет место быть: в одной из ниш стоит очень удобный дубовый – не исключено, что клинически-исторический, – табурет. Писательница с удовольствием села на него, достала блокнот, ручку (у нее всегда обострялся мыслительный процесс, когда она хваталась, как утопающий за соломинку, за эти атрибуты своего ремесла – нет, ну в самом деле, не пальцем же голову подпирать!) и начала думать.
Итак, Николь Беарн, она же Виктори Джейби, – и синяк Алёны Дмитриевой.
Начнем снова от печки.
Сказать Виктори о синяке мог только человек, который видел Алёну сначала без «украшения», а потом уже с ним. Причем он должен знать Виктори, а также знать, что она Алёну тоже видела без синяка. Однако в безсинячном состоянии наша героиня была с Виктори и ее любовником (любовницей, нужное подчеркнуть) только в одном-единственном месте: вот в этом самом шато Талле, на экскурсии. Тогда же рядом с ними находилась еще одна знакомая персона – дежурная из бассейна в Тоннере. Да, да! Она – та самая дама маленького роста, с точеным, красивым, недобрым лицом и в полудетской юбочке, на которую Алёна обратила внимание возле туалетной комнаты замка. Сегодня в бассейне она была в брючках, но лицо-то не изменилось. Дама все так же часто, словно испуганно, моргала – то ли от волнения, то ли от удивления. Алёна ее узнала, хоть и не сразу. Оно и понятно – другая обстановка, другая одежда. Толчок воспоминанию дало именно моргание.
Вот дежурная точно видела Алёну сначала без синяка (в замке) и потом с синяком (в бассейне) и могла сказать об этом Виктори.
Между прочим, вполне правдоподобно получается. Ведь если Виктори – дочь Жибе Беарна, живущего в Тоннере, значит, она тоже жила и выросла в Тоннере и наверняка бывала в бассейне, который существует самое малое пятнадцать лет (Эсмэ говорил, что учился там плавать мальчиком) и всегда оставался любимым спортивным заведением всей округи. Если предположить, что дежурная – жена того грубого тренера, о котором упоминал Эсмэ, то она работает в бассейне давно, следовательно, вполне могла знать и помнить Виктори.
Нет, все это может оказаться ерундой, притянутой за уши…
Алёна приуныла.
Но пока все складывается очень логично!
Детективщица приободрилась.
Итак, Виктори, некогда звавшаяся Николь, и дежурная…
А как ее фамилия, кстати?
Алёна написала еще одну эсэмэску Марине, присовокупив к своему вопросу несколько «извини, дорогая», «умоляю, не сердись», «без твоей помощи не справлюсь» – и прочих таких же заискивающих штучек, призванных смягчить сердце подруги, которая будет вынуждена оторваться от семейных забот и заняться выполнением просьбы взбалмошной гостьи из России. Впрочем, Марина как-то раз неосторожно обмолвилась, что это доставляет ей удовольствие…
Ну, короче, Виктори и мадам N – назовем пока дежурную из бассейна так – встретились в Талле и начали болтать.
Стоп! В Талле Виктори общалась только со своим спутником (или, вернее сказать, спутницей?) Луи-Огюстом. Даже отцу не было ею брошено ни слова, кроме издевательских междометий около картины графа Эдуара Талле. Тем более Алёна не замечала приватной болтовни между ней и мадам N. А ведь наша героиня, по известной причине, наблюдала за экскурсантами довольно внимательно.
Ну и ладно, не болтали. Может, друг друга забыли, не узнали или просто некогда поссорились – и не пожелали мириться. Но тогда с какого перепугу мадам N через несколько дней бросается сообщать Виктори о том, что физиономия некой дамы, которая тоже была на экскурсии в Талле, украсилась синяком? О подобном говорят только близким приятельницам, с которыми обо всем уже давным-давно переговорено, больше не о чем, вот и треплются о всякой ерундовской ерундятине. А Виктори и мадам N вряд ли были такими уж подругами. Непохоже! И возраст разный, и…
Раздался мелодичный звон, и Алёна испуганно подскочила, чуть не свалившись с замечательного дубового табурета. Пришла эсэмэска от Марины. Звук раскатисто отразился от стен, словно рядом ударили в колокол, и Алёна поспешно переключила телефон на режим «Без звука». Вдруг кто-нибудь услышит раскатистые переливы и придет проверить, что тут творится? А мыслительный процесс еще далеко не закончен и по-прежнему требует уединения!
Алёна открыла послание – и сначала оторопела. Потом принялась хохотать.
Марина явно хорошо знала дежурную из бассейна. И неудивительно – ведь Детуры посещали писину каждый раз, когда отдыхали в Муляне, то есть каждое лето уже несколько сезонов подряд. Поэтому на вопрос о фамилии дамы подруга ответила сразу.
Фамилия дежурной оказалась Вассерман. Звали ее Мари, а фамилия была – Вассерман.
И чем дольше Алёна вчитывалась в эсэмэску, тем больше ее трясло от смеха. Смеялась детективщица над собой. Потому что – нет, вы сейчас тоже будете смеяться! – ей сразу вспомнилось, как Беарн обмолвился, что фамилия его дочери – Вассерман по первому мужу.
Вассерман!
А еще писательнице вспомнились слова Эсмэ о том, что бывший тренер, жена которого работала дежурной в бассейне, уходил к другой женщине, куда-то уезжал, но вроде бы вернулся в семью, а может, и нет.
Да ведь, судя по всему, Николь и была другой женщиной! Тренер соблазнил молоденькую девушку (а может, это та его соблазнила, обычная история), потом они поженились, но вскоре поняли, что рядом им делать нечего – любовь, как говорится, растаяла в тумане льдинкою. Возможно также, наклонности мсье Вассермана пошли вперекос с извращенными наклонностями Николь. В общем, пара рассталась. Видимо, разрыв был связан с каким-то скандалом, поэтому мужчина уехал.
В любом случае мадам Вассерман вряд ли относится к злодейке-разлучнице Николь (Виктори) настолько дружелюбно, чтобы обсуждать с ней чей-то синяк. Зато понятно, почему они обе даже не смотрели друг на друга, случайно оказавшись в группе туристов. Кстати, вполне вероятно, мадам Вассерман и не узнала Николь в образе юноши, поглощенная созерцанием экспозиции.
Но кто же тогда сказал Виктори Джейби про синяк?
Упираясь в этот вопрос и по-прежнему не находя ответа, Алёна начинала просто-таки бесноваться и потому оставила бесплодные попытки отыскать разгадку. Может быть, удастся подобраться к ней, ответив на другие вопросы?
Например, на те, которые один за другим возникали по поводу мадам Вассерман – в смысле, первой мадам, не Николь-Виктори. Алёна для себя решила их называть Мадам и Виктори, чтобы не путаться.
Так вот, вопросы насчет Мадам. И прежде всего относительно номера телефона, который высветился на дисплее ее «Самсунга».
Алёна заметила всего несколько цифр, но они были как раз те, с которых начинался номер, зашифрованный буквами на автобусном билете. Конечно, возможно, дальше, после увиденных Алёной 06 45 22, шли другие цифры, а не 16 59, но, честно говоря, ей в такое предположение не верилось. А кому поверилось бы?! Вероятность этого предполагала такой уровень совпадений, который казался невероятным даже Алёне Дмитриевой, большой любительнице невероятностей, считавшей, что детектив как литературный жанр основан именно на искусстве совпадений.
Ну, допустим (в ее мыслительном процессе сейчас все было основано на этом магическом слове), номер тот же самый. Он высветился на дисплее, но рядом с ним не было ни имени, ни фамилии, ни какого-то еще слова, означающего звонившего. Значит, либо человек звонил впервые, либо его номер Мадам знала так хорошо, что он не нуждался в сохранении.
Ой, стоп! Нет, человек мог звонить и не впервые, а номер мог не нуждаться в сохранении, потому что не имел для Мадам никакого значения. Такое же тоже возможно? Да запросто! Зато данный номер имел значение для Алёны. Просто потому, что она нашла его на билете в музыкальном ящике. Просто потому, что на нем были написаны волшебные слова – дева Фей.
Интересно, прицепилась бы она к этому номеру, если бы там оказался какой-нибудь невыразительный набор букв? Например, ее собственный телефон смотрелся бы ужасно скучно:
Ж зфО ёзг дв бв.
Да и по-французски тоже уныло:
H iaO gie fc bc
Даже разгадывать неохота! Она и не стала бы.
Но deva fei… Эти чарующие слова, может быть, не имели отношения к французскому, но имели – к полету воображения, столь же странному и болезненному процессу, как любовь. Они-то и заставили Алёну встрепенуться и встревожиться. И ее тревога не иссякала.
Каким образом Мадам связана с обладателем загадочного номера? Кто он? Откуда знает Чжэн?