Нечто подобное мы встречаем и в образе отшельников из «Плавания Майль-Дуйна», ожидающих второго пришествия на островах. Так, когда Майль-Дуйн со своими спутниками прибывают на небольшой остров, где было много деревьев, на которых ютилось множество птиц, они встречают там отшельника, «одеждой которого были лишь его волосы» (a folt ba hedach do) [445]. Он рассказывает им, что отправился в паломничество на маленькой кожаной лодке (dodeched a n-ailithri a curach biuc), но затем она сломалась под ним: «Тогда я вернулся на землю, взял под ноги кусок дерна и пустился на нем в море. Господь укрепил для меня здесь этот кусок дерна. С тех пор он увеличивается каждый год на одну пядень, и каждый год на нем вырастает по дереву. Птицы, которых вы видите на деревьях, это души моих детей и моих родичей, как мужчин, так и женщин, и они ждут здесь Судного дня. Бог дал мне полхлеба, ломтик рыбы и воду из источника: все это я получаю каждый день через его ангелов. В середине дня другая половина хлеба и ломтик рыбы появляются для всех этих мужчин и женщин, а также и вода из источника в количестве, достаточном для всех» (пер. А. Смирнова [446]. Отметим, что Иуда, появляющийся в «Плавании святого Брендана», также оказывается на скале в открытом море [447].
При этом, хотя складывается впечатление, будто океан – это место наиболее близкое к Господу, это также место, где находят прибежище и силы зла, строящие козни против святых.
В агиографических работах Средиземноморья часть жизни отшельника или монаха проходит в пустыне, где он сражается с демонами и силами зла. Обыкновенно подобные схватки происходят в самых отдаленных районах пустыни, там, где могут водиться бесы. В ирландской же традиции такой пустошью становится океан. Относительно реалистичное описание подобных путешествий мы встречаем в житии Колумбы Адомнана на примере странствий Кормака и Байтана. Это же прекрасно иллюстрируют латинское и ирландское житие святого Аббана, которые относятся к середине XIII в. В обоих житиях святой использует свой посох в качестве эквивалента серфа и скользит по волнам в глубины океана (hi fudomhain na fairgge), где на него нападают демоны, желающие наказать Аббана за его праведную деятельность. Но появившийся ангел изгоняет бесов обратно в глубины ада, объясняя, что «Господь даровал Аббану такую власть над морем, какой прежде не было ни у кого» (Tuc Dia nert for muir duit na tucadh d’áon romad / Multis usque ad finem mundi navigium tuum hodie, famule Christi, proderit [448]).
Здесь нужно пояснить, почему большинство столкновений с силами, олицетворяющими зло, как в «Плавании святого Брендана», так и в «Житии Колумбы» происходят в северных регионах океана. Для ирландцев север отождествляется с низом, а юг – с верхом [449]: это восприятие отражено в древнеирландском языке, где ichtar обозначает одновременно «низ» и «север», a tuas – «верх» и «юг». В древности и в раннем Средневековье кельтам была неизвестна картография, но если представить гипотетическую кельтскую карту того времени, она казалась бы нам перевернутой, подобно старым арабским картам. Кроме того, для кельтов было характерно и иное представление о сторонах света, связанное с ориентацией на восток (orientatiо). Восток в древнеирландском языке воспринимается как передняя сторона: airther означает «перед» и «восток», íar – «задняя сторона», «запад», dess – «правая сторона», «юг», túath – «левая сторона», «север». Средневековый ирландец воспринимает мир, стоя лицом на восток, встречая восходящее солнце. Восток и юг в такой картине мира, кажется, обладают положительными, благими качествами в противоположность западу и северу [450]. Этим и объясняются особенности отношения к северу у западных кельтов. Солнце, поднимаясь на востоке, в течение светового дня остается в южной части небосклона: юг – светлая половина мира, дарованная живым. Ночью же солнце невидимо обретается на севере, а потому это тайная половина мира, скрытая от живых, она ассоциируется с мертвыми, богами, героями, сидами [451].
Подобное отношение к северным регионам в целом и к северу необъятного океана, как кажется, и определяет относительно точную локализацию ада в «Плавании святого Брендана». Если же вспомнить стандартную ассоциацию острова Кузнецов с Исландией, то становится понятным, почему ирландские монахи устремляются именно в эти области океана. Нужно отметить, что данное восприятие возникло, по всей видимости, тогда же, когда эти плавания осуществлялись. В более поздних источниках оно получает дальнейшую обработку и предстает в более рафинированном виде. Например, в ирландском житии Брендана святой видит дьявола, сидящего на мачте его судна, и спрашивает того, почему тот явился перед Судным днем. Дьявол отвечает, что спешит в ад, лежащий в глубинах темного моря, где его будут подвергать различным мучениям, и открывает Брендану путь туда, где тот видит «страдание и несчастье». Этот же эпизод дублируется в житии «Двенадцати апостолов Ирландии» [452], предлагающем читателю реалистичное описание открывающихся ужасов ада [453].
Опасности, подстерегающие путешественников в океане на каждом шагу, близость к месту, являющемуся прибежищем сил зла и источником гибели в конце времен, делали океан таким идеальным местом для покаяния и аскетического подвига, искупления грехов и самопожертвования, иными словами для peregrinatio pro Dei amore. Такое понимание иллюстрирует житие святого Кайнеха, по всей видимости, восходящее к VIII в. В одном из эпизодов святой Колумба отправляет Байтена в Ирландию для искупления своего проступка. Когда тот прибывает в Ирландию и является к Кайнеху, тот говорит ему, что Байтен может возвращаться в свой монастырь, ибо уже «выполнил пенитенцию великим трудом в море» (quia penitentiam implesti per laborem magnum in mare) [454].
Подытоживая сказанное, нужно отметить, что для ирландцев, насколько об этом можно судить по имеющимся источникам, было характерно прежде всего восприятие моря как некоего пространства, на котором проявлялось величие чудес Господа, чудес, приводящих человека к смирению и созерцательному идеалу. Так, в поучениях св. Колумбана [455], очень часто обращавшегося к облику моря, встречается прежде всего такое почитание стихии, через осознание которой человек приходит к мысли о собственном ничтожестве:
‘Quis est ergo Deus? Pater, Filius et Spiritus Sanctus, Deus unus est. Amplius non requiras de Deo; quia volentibus altam scire profunditatem rerum ante natura consideranda est. Trinitatis enim scientia profunditati maris merito comparatur, iuxta illud Sapientis, Et alta profunditas, quis inveniet eam?’ (Eccles. 7. 24). Si quis ergo scire voluerit profundissimum divinae cognitionis pelagus, istud visibile ante si possit pervideat, et quanto minus cognoscere se noverit de his quae intra mare latent, tanto plus intellegat minora se scire posse de auctoris profunditate [456]. – «Кто тогда Бог? Отец, Сын и Святой Дух, единый Бог. Не ищи более о Боге, ибо желающие познать великую глубину, должны сначала обозреть природу. Ведь познание Троицы сопоставимо с глубинами моря, в соответствии с мудрым, и великая глубина: кто постигнет это? Если кто-либо желает познать глубочайший океан божественного понимания, если он может, пусть сначала обозрит видимое море, и чем меньше он найдет себя способным понять тех существ, кто внутри моря скрываются, тем больше постигнет, что еще меньше может познать глубину его Создателя».
Эта непознаваемость океана делает его местом борьбы добра и зла, местом, где находятся porta paradisi и ад, местом, где обитают разнообразные морские чудовища, и где селятся святые, ожидающие Страшного суда. Как лес для средневековых континентальных европейцев [457], океан играл для островного сознания роль пограничной зоны, в которой, с одной стороны, манифестируются чудеса Господа, а, с другой, из которой исходит и угроза, ведь он был средоточием вымышленных и действительных опасностей, тревожным горизонтом средневекового мира. Это была главная граница, «ничейная» территория за пределами населенного мира, иными словами безграничная «пустошь». Эти характеристики и делали океан идеальным местом для странствий монахов, которые отправлялись в его глубины для свершения подвига веры, духовного самопознания и сражения с демоническими силами.
С другой стороны, помимо роли таинственного чуда Господа, у моря был и иной, возможно, даже более распространенный образ очистительной силы, места покаяния. Один из псалмов к мессе в ирландском служебнике, составленном около 800 г., начинается так: “Peccavimus domine, peccavimus. Parce peccatis nostris et salva nos: qui gubernasti Noe super undas dilv[ui], exaudi nos; et Ionam di abiso uerbo reuocasti, libera nos; qui Petro mergenti manum porrexisti auxiliare nobis” [458] – «Согрешили, Господи, согрешили. Пощади нас грешных и спаси нас: тот, кто вел Ноя по волнам потопа, услышь нас; и кто словом вызволил Иону из глубины, освободи нас; кто протянул руку утопающему Петру, помоги нам».
Как мы уже знаем, такое понимание присутствовало и в особом виде наказания в форме отправления подсудимого по воле волн с целью очищения его путем данной практики. Аскетическое переосмысление этой пенитенциальной практики составляло основу