Некоторые комментарии будут приведены ниже в качестве наглядного доказательства того, что 1) помимо прочего, Immram Brain было записано в обществе христианско-литературном и 2) найти нам какие-либо ясные сведения о концепции «Плавания Брана» дохристианских времен не представляется возможным.
Мы обнаруживаем тесную связь между: 1) двумя поэмами-загадками в Миланском кодексе, 2) Immram Brain [470], 3) Serglige Con Culainn [471]. В последнем присутствуют следы «Плавания Брана» и поэм [472]; в свою очередь, шутливые поэмы (типичные памятники экклесиастической мысли) содержат отсылку к Брану, доныне не примеченную.
Информация из Immram Brain предполагает наличие саги о рождении Монгана (Compert Mongáin). Без сомнения, оба текста были частью литературного бэкграунда у автора Serglige, и последний не что иное, как литературное продолжение их. Однако, прежде чем перейти к его рассмотрению, стоит сказать несколько слов о природе «Плавания Брана».
Immram Brain, с начала и до конца, – вдумчивая, тщательно проработанная христианская поэма. По сути, она представляется аллегорией о людях, отправляющихся в плавание к берегам рая.
К Брану, сыну Фебала, приходит женщина, неся ветвь с древа из Иного мира. Она красочно описывает ту страну и зовет Брана отправиться с ней.
Здесь, так же как и в «Беовульфе», мы примечаем общую культуру Ирландии и Нортумбрии. Immram Brain, аллегория о существовании Земного Рая, тесным образом связана с церковными шуточными поэмами из Миланского кодекса. «Книга Эксетера» сохранила большую коллекцию англосаксонской шуточной поэзии, аллегорию «Феникс», основанную на одноименной поэме, приписываемой Лактанцию. Immram Brain, вне всяких сомнений, обязано многим и этой латинской поэме [473]. В качестве наглядного примера, ровно как и в доказательство близости ирландской и нортумбрийской культур, процитирую параллельно несколько пассажей из ирландской и англосаксонской поэм.
Сравни:
«Птица необычайной силы, неимоверного благородства
Живет на том древе…
После своих игр водных возносится гордо,
Достигает самой верхушки дерева-башни,
Откуда, без труда, видит,
Как время течет на востоке…
Звучание ее голоса
Слаще и мелодичнее любого искусства песен,
Притягательнее любой музыки…
Отмеряет часы она двенадцать раз,
Денно и нощно…» [474]
И:
«Есть там древнее дерево в цвету,
На котором птицы поют часы.
Славным созвучием голосов
Возвещают они каждый час» [475].
Терминология Иного мира местами звучит схожим образом.
Сравни:
«Нет в той стране лютой злобы,
Ни плача, ни мести, ни знака скорби,
Ни старости, ни страдания, ни мучительной смерти,
Ни угасания жизни, ни насилия и вреда,
Ни греха, ни распрей, ни изгнания в печали…
Ни иней, ни град не достигают земли той,
Ни облачко с воздушным порывом; не упадет и капля,
Гонимая ветром» [476].
И:
«Там неведома горесть и неведом обман
На земле родной, плодоносной,
Нет ни капли горечи, ни капли зла,
Все – сладкая музыка, нежащая слух.
Без скорби, без печали, без смерти,
Без болезней, без дряхлости…» [477]
И:
«…Любая погода
(Воистину правду сказал Бран)
Не омрачалась здесь до сих пор
Ни штормом, ни ливнем, ни снегом» [478].
Христианская сущность поэмы очевидна. Она наполнена мыслями о грехопадении, воскрешении и искуплении. Владения Иного мира, поэтические описания которых далеки от дохристианской терминологии, – раннесредневековая идея на тему того, какое блаженство получило бы человечество, если бы Адам не согрешил [479]. Данная аллегория имеет несколько аспектов, которые с первого взгляда могут показаться странными и специфическими. Бран избегает лености и хмельного угара и не высаживается на Острове безумных хохотунов (Inis Subai). Его конечный пункт назначения и цель – Остров женщин, блаженство которого состоит в тотальном пресыщении чувств. Однако [кажущаяся специфика] не представляет больше трудностей, когда мы допускаем, что автор при задействовании этого иносказания мыслит сразу на двух уровнях и позволяет иногда одному из них пересекать границы другого. Он был вынужден отображать свои христианские реалии в той семиотике, что была изначально связана с языческим историческим бэкграундом. Он решил не показывать Брана (фигура которого на базовом уровне символики является не более, чем элементом кельтского сеттинга морского странствия в куррахе), наслаждающимся подобным переосмысленным христианским раем. Автор, по сути, достаточно логичен и строго последователен в рамках своей аллегории; аллегории, когда старый язычник, ходячий анахронизм, прибывает на загадочный остров, все прелести которого состоят в удовлетворении чувств и убийстве времени [480].
Временной сдвиг, происходивший с Браном и его командой, тоже требует некоторого пояснения. Есть ли в этом иносказательный смысл, а если нет, то почему? Ответ прост. Писчики ирландских сказаний всегда были предельно внимательны к вопросу о том, каким образом устное предание следует записать и сохранить. Если Бран отправился в плавание и не вернулся (а, значит, и не мог поведать свою историю), следовательно, сага о нем – фальсификация. Поэтому Брану «позволено» вернуться и с борта своего курраха рассказать столпившимся на берегу жителям Ирландии о своих злоключениях. Затем он отчаливает (не исключено, что обратно к Острову женщин), и более о нем ничего не известно. Его временное возвращение не несет в себе никакой скрытой мысли, просто призвано придать истории более достоверное звучание.
Общие заключения
Раннеирландская саговая литература ясно показывает, по задействованной лексике, что ее формирование в том виде, который мы знаем, произошло в рамках христианского времени. Без сомнения также, что эта литература действительно основана отчасти на устной традиции, уходящей корнями в далекое дохристианское прошлое. Но элемент традиции находится глубоко в текстовом ядре, ибо христианские писчики, представляя языческие времена, черпали вдохновение не только из местного («нативного» – native) материала, но и из собственного литературного опыта. И опыт этот включал в себя и непосредственно знание определенных парадигм латинской словесности, знание греческого эпоса, дошедшего, вероятно, из латинских источников-посредников, и знание Писания, апокрифов и патристики. Они также могли быть знакомы с житиями некоторых ирландских святых, Самсона Дольского, Бригиты, Колумбы, Кентигерна. Возможно, что дальнейшие исследования расширят, помимо указанных единичных линий, диапазон литературного кругозора ирландского автора.
Главный эпос ирландского литературного наследия, Táin Bó Cuailinge, – произведение VII в. Частично оно основано на традиционном материале, частично – на произвольной реконструкции далеких языческих времен в тех формах и выражениях, оставшихся от пестрой и разнообразной культуры раннехристианской Ирландии. Те элементы, что являются частью эпического каркаса сымитированы либо с античного наследия, либо с его христианских переложений. К явной имитации я бы также причислил вдумчивое прописывание персонажа, драматические вступления и технику повествования, как в частности проиллюстрировано в мотиве беседы «гонцов несведущих и гонцов прозорливых», технику ретроспективы, посредством которой герои описывают первые подвиги Кухулина, построение риторики и диалогов в Táin вообще.
Одна сага имитирует другую: таким образом идет поступательное, постоянное развитие на уровне литературном. Фигуры Медб, Айлиля, Фергуса, Кухулина и др., безусловно, ведут свое происхождение из глубин нативной устной традиции. Однако вмешательство феномена «перехода» не позволяет нам быть уверенными в том, что сохранившиеся[481] истории об этих героях когда-либо существовали в дохристианское дописьменное время. Традиционный элемент больше всего может быть найден в текстах-объяснениях онимов и топонимов или в историях без какого-либо четкого художественного паттерна, рассказывающего о том, как те или иные народы достигали различных пределов страны, – иным словом, в senchus. Функция senchaid в ранней Ирландии заключалась в сохранении исторической информации. Я не знаю ни одного весомого доказательства, что в его функции также входило развлечение двора эпическими и фантазийно-художественными преданиями в дохристианскую эпоху.
Главная теория, легшая в основу сей книги, единственна и проста: письменные источники раннеирландского времени характеризуются признаками письменной работы. Да, литературные памятники базируются отчасти на устной традиции, но гипотеза, что устное творчество воплощено в них в полном и неизменном виде, ошибочна. Подобно тому, как У. Б. Йейтс и Дж. М. Синдж обращались к ирландской культуре (как письменной, так и устной), так и писчики саг конструировали свои произведения. В одноактной пьесе «Тень Глена» Дж. М. Синдж использовал тематику, прекрасно знакомую местной фольклорной среде. Первый мотив, несомненно, – ирландская версия универсального лейтмотива «Вдова из Эфеса». Второй – красноречивый бродяга, который упрашивает женщину оставить спокойную и безопасную жизнь ради какого-то беззаботного разгильдяя с дороги