Кто-то другой списал бы эти неприятные происшествия на обычное невезение или невнимательность, но Ева знала: таким образом мироздание предупреждает ее о том, что следует быть начеку, что сегодня что-то произойдет.
С самого рождения Ева была чувствительна к таким вещам. Сначала она принимала свою интуицию как должное, позже, когда повзрослела, поняла, что не все люди похожи на нее. Точнее, это она ни на кого не похожа. Потом в ее жизни появилось слово экстрасенс, но Ева не любила его. Экстрасенсом она себя не считала. Экстрасенсы – это те, кто по телевизору рассказывает доверчивым гражданам о том, как умерли их родственники, не говоря при этом ни слова правды. Ева порой смотрела эти передачи, потому что их любила Алина, и каждый раз знала: люди на экране лгут. Вот они держат фотографию девочки, которой давно нет в этом мире, но говорят, что она жива. Или, наоборот, рассказывают о трагической смерти совершенно другого человека. А иногда люди на фотографиях казались Еве странными, будто это не один человек, а несколько: два, три, иногда целые тысячи. Потом она догадалась, что это фотомонтаж или работа нейросети.
Поэтому экстрасенсом Ева себя не считала. Она просто другая. Не такая, как все. Но лучше об этом никому не говорить, потому что другие не поймут. Если уж родная мама не поняла, если родная мама ее боялась и ненавидела, что говорить о посторонних? Издевки одноклассников и откровенную нелюбовь учителей Ева принимала как должное. Разве может быть по-другому? А ведь они не знали, кто она, они просто чувствовали, что она не такая, как они.
Любила ее только Алина. И Ева любила одну только Алину. Если бы не Алина, жизнь Евы была бы куда невыносимее. Алина защищала ее с самого детства. Алину все любили и не желали расстраивать, а потому и ее сестру обижали меньше, чем хотели. Но Ева чувствовала, что у них внутри, знала, о чем они думают, когда смотрят на нее, поэтому отношением к себе не обманывалась. Не обманывалась, но смирялась. Таких, как она, нельзя любить. Таких, как она, может любить только Алина, потому что с Алиной были с самого первого мгновения сотворения их собственного мира.
Ева не представляла себе жизни без Алины. Если бы была возможность, она не отходила бы от Алины ни на шаг, приклеилась бы к ней, растворилась бы в ней, потому что только рядом с Алиной чувствовала себя спокойно, только рядом с Алиной мир был для нее безопасен. И вот однажды, сидя на работе, она вдруг почувствовала: с Алиной что-то не так. Они ощущали друг друга на расстоянии с пеленок, знали, когда одной плохо или грустно, и в тот момент Ева поняла, что Алине очень плохо.
На телефон сестра не ответила, и Ева, придумав какую-то чушь, сбежала с работы. Трамвай ехал слишком медленно, и только здравый голос рассудка, утверждавший, что она все-таки медленнее его, не позволил Еве выйти и побежать бегом. Но в какой-то момент Ева внезапно поняла: Алины больше нет. Это осознание ударило ее обухом по голове, заставило вскрикнуть и сложиться пополам от боли. Ева зажала голову руками и закричала что было сил. Ей хотелось воплем разорвать ту тишину, которая образовалась в ней в том месте, где всегда была Алина. Хотелось криком заставить Алинино сердце снова забиться.
Пассажиры в трамвае всполошились, водитель остановил состав, все бросились к ней. Но Ева, почти ничего не видя перед собой, растолкала людей и вывалилась из трамвая. Она слышала, как они кричали ей вслед, но бежала вперед, к дому.
Она ворвалась в квартиру, позвала сестру и не услышала ответа. Ева точно знала, что Алина дома, но больше ей не ответит.
Сестра нашлась в своей комнате. Лежала на кровати, широко раскинув в стороны руки и невидящим взглядом уставившись в потолок. На левой руке ее еще оставался ослабленный жгут, а на полу возле кровати лежал выпавший из ослабевших пальцев шприц.
Ева давно знала, что с Алиной что-то происходит. Они работали в разное время: Ева днем, Алина по ночам, поэтому не могли быть все время вместе, но Еве это не мешало чувствовать сестру. Она знала, что несколько раз на дню Алина то рыдает от отчаяния, то мучается от боли, то потом вдруг проникается любовью ко всему миру и ощущает лишь бесконечную радость и благодать. Наверное, если бы Ева дала себе возможность подумать, она поняла бы, в чем дело, ведь она была медиком. Но Ева слишком любила сестру, чтобы думать о ней плохо, а Алина неизменно отвечала, что все хорошо и Еве не о чем беспокоиться.
– Все в порядке, малышка, просто мне было грустно, – отвечала она, прижимая Еву к себе, и в такие моменты Еве хотелось раствориться в ее объятиях, а не выпытывать неприятные подробности.
И вот теперь Алина мертва. Ева не хотела видеть проблему, не хотела думать о сестре плохо, и теперь Алина мертва.
Если бы Ева могла, она умерла бы прямо там, на Алининой кровати, держа сестру в объятиях и крича от боли. Но Ева не могла. Воля к жизни всегда была сильна в ней, сильна настолько, что Ева выжила даже тогда, когда должна была умереть. Ева не могла умереть сейчас, но, как жить без Алины, не представляла. А значит, вариант один: вернуть Алине жизнь. И Ева знала, как это сделать. Всегда знала, просто раньше в этом не было нужды. Ни ради матери, ни ради бабушки Ева не пошла бы на такое, а ради Алины пойдет. Нужно только сохранить тело Алины до тех пор, пока она не вернет ей жизнь.
Все шло по плану, но вдруг этим утром Ева поняла, что что-то может случиться. Эти мысли мучили ее, заставляли прислушиваться к себе, и она то и дело косячила на работе. А когда ближе к вечеру вернулась из туалета на рабочее место, плохое предчувствие наконец оправдалось.
– Ой, Ева, а ты где была? – спросила напарница Света.
– В туалете.
– А я думала, ты в столовую пошла, так им и сказала.
Сердце вдруг подпрыгнуло до самого горла, а затем провалилось в живот.
– Кому? – осипшим голосом спросила Ева.
– Полицейским. Они тебя искали.
Дышать стало нечем. Полицейские могли искать ее лишь по одной причине, и эта причина значила, что план Евы рухнул. Сердце, так и не вернувшееся в грудную клетку, перестало биться, воздуха не хватило на выдох.
– Ева, все хорошо? – испугалась Света. – Ты так побледнела! Что случилось?
– Тошнит, – выдавила из себя Ева, поднимаясь. – Должно быть, отравилась чем-то. Я сейчас.
Ева бросилась в туалет под сочувственный взгляд напарницы. Она не думала о том, что делает, действовала механически. Древний, как сам мир, голос подсказывал ей, как поступать, и она слушалась его, отключив мозг. Открыла окно и выпрыгнула на улицу, даже не почувствовав холода. Что ей холод, когда мир вокруг рушится? Когда с неба падают огромные глыбы льда, готовые погрести под собой все, что так дорого Еве?
И все-таки об одежде стоило позаботиться, чтобы не привлекать внимание. Ева заскочила в ближайший магазин, не меряя, купила первое попавшееся пальто и направилась домой. Заходить, конечно, не стала. Нашла взглядом сидящую на лавочке стайку мальчишек, подошла к ним. За тысячную купюру подростки узнали все, что ей надо, буквально в течение десяти минут.
Значит, Алину нашли. Ева в странный этот день не закрыла дверь в квартиру, любопытная соседка зашла узнать, все ли в порядке, и нашла Алину. Алину увезли в морг, возможно, уже сделали вскрытие. Теперь Алину не вернуть. Все было зря.
И что делать дальше, Ева не знала.
Она не помнила, как дошла до единственного места, где пряталась в детстве: километрах в полутора, среди заросшего парка, стояла маленькая сторожка. Ева не знала, что там было раньше, но по какой-то причине сторожку эту обходили и бомжи, и наркоманы. Все здесь было разрушено, стекла выбиты, крыша давно провалилась, но стены не были исписаны непристойностями, по углам не валялись бутылки и шприцы. Это место имело особую энергетику, привлекательную для Евы, но, должно быть, отпугивающую всех остальных. Ева пряталась в сторожке, когда была еще маленькой, и потом, когда Алины не было рядом. Вот и сейчас вошла внутрь, замечая, что за те годы, что она не была здесь, почти ничего не изменилось.
Упала на колени, закрыла лицо руками и зарыдала так, как рыдала тогда, когда нашла Алину на кровати. Тогда она думала, что все кончено, но затем нашла выход. Сейчас же все было кончено бесповоротно.
Знакомое уже зловонное дыхание опалило правую щеку.
– Убирайся! – прошипела Ева, не отрывая рук от лица и продолжая раскачиваться вперед-назад. – Убирайся, ты мне больше не нужна! Все было слишком долго, мы не успели, уходи!
– Нет, – послышался голос у самого уха, впервые заставив Еву поежиться от страха. – Мы так не договаривались.
– Не имеет значения, о чем мы договаривались. Больше это уже не важно.
Голос рассмеялся, и Ева почувствовала, как приподнялись волоски на теле.
С самого детства она слышала чужие голоса. Они звучали не у нее в голове, а рядом, потому она не считала себя сумасшедшей, пусть даже их не слышали другие. Но впервые Ева боялась этих голосов. Точнее, одного. Того самого, что лично позвала, того, которому разрешила остаться и кто незримой тенью стоял за ее плечом почти четыре недели.
– Ошибаешься, – прошептал голос в самое ухо. – Ты мне должна еще одну жизнь. Ту, что мы уже пометили. После этого я уйду. Но одну жизнь ты мне должна. И я заберу либо ее, либо твою. Выбирай.
Ева замерла, будто пригвожденная к полу этим голосом. Даже если бы у нее были силы, она не могла бы ему противостоять, ведь он намного сильнее ее. А теперь сил у нее нет. И даже без Алины она не может отдать свою жизнь. А значит, придется отдать другую. Жизнь той, на чьем теле уже появилась метка.
– Как ты мог ее упустить? Там же обе двери видно! В телефон залипал, что ли? Или спал? – возмущалась телефонная трубка голосом Ивана Сидорова, и Олег поморщился.
– Не отчитывай, не мальчик, – мрачно буркнул он. – Через окно в туалете она вылезла, как наших увидела.
Он и сам корил себя, обзывал последними словами, только толку теперь?