х есть Царство Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня» (Мф. V, 4—11). Здесь все понятно. Но почему блаженны нищие духом? Разве дух не должен быть богатым? И почему блаженство нищих духом стоит первым в череде блаженств? Вероятно, владыку Филарета часто спрашивали об этом, и вот 9 мая, на Николу летнего, при посещении Николо-Перервинского монастыря он посвятил целую беседу вопросу о нищете духовной, объясняя ее как неимение гордыни, главного греха человека, от которого все прочие грехи нередко рождаются.
— Кто думает, что он богат, тот не чувствует нужды; кто не чувствует нужды, тот не просит, тот не приемлет… Что, если против нескольких динариев, которые ты считаешь в духовном твоем сокровище, Бог и ближние могут считать на тебе многие тысячи динариев долгов, то есть грехов и неправд? Не должно ли в сем случае признаться, что ты из нищих нищий?
15 мая в Архангельском соборе Кремля, в день Вознесения Господня, Филарет читал проповедь о том, какую пустоту в мире должны были испытать апостолы в те мгновения, когда Иисус вознесся на небеса. Но эта зияющая пропасть — в сердце всякого, кто не верит в Спасителя. Без Христа — всё суета, всё пустота. Однако благословение Господне — на верящих в Него. Он и возносился, благословляя.
— Какой бесконечный ток благословения Христова открывается пред нами, христиане! Он начинает благословение и, не окончив оного, возносится. Бысть, егда благословляше их, — возношашеся (Лк. XXIV, 51). Таким образом, и вознесшись, Он еще продолжает невидимо преподавать благословение.
В тот день, когда Московский Златоуст боговдохновенно говорил о чуде Вознесения Господня, в Северной столице случилось то, чего ревнители благочестия ждали с нетерпением многие годы. Падение князя Голицына. Наконец-то государь Александр внял гласу христианского разума и сместил этого во многом незаурядного, но вместе с тем пустого человека. Вмиг Александр Николаевич лишился поста министра духовных дел и просвещения. Отныне ему было поручено исполнять обязанности начальника Почтового департамента, и в этой должности он проведет еще около двадцати лет, почти до самой своей кончины. «Благовествую вам радость велию! Господь Бог услышал наконец вопль святыя Церкви своея и освободил ее от духовного министерства, сего ига египетского, под коим она несколько лет стенала», — сообщал в письме из Петербурга митрополиту Филарету митрополит Серафим.
Семидесятилетний президент Российской академии наук адмирал Шишков стал министром народного просвещения.
В 1815 году Пушкин писал свою известную эпиграмму «Угрюмых тройка есть певцов — Шихматов, Шаховской, Шишков». Сейчас во «Втором послании к цензору» Александр Сергеевич иначе написал об Александре Семеновиче и его новом назначении:
Обдумав наконец намеренья благие,
Министра честного наш добрый царь избрал,
Шишков наук уже правленье восприял.
Сей старец дорог нам: друг чести, друг народа,
Он славен славою двенадцатого года;
Один в толпе вельмож он русских муз любил,
Их, незамеченных, созвал, соединил…
Одновременно Шишкова назначили главноуправляющим делами иностранных вероисповеданий. Наконец-то в России началась борьба с иностранным засильем, с раболепным почитанием всего европейского и презрением всего русского. Во главе этой борьбы встал тот, кто еще тринадцать лет назад в своем «Рассуждении о любви к Отечеству» писал: «Воспитание должно быть отечественное, а не чужеземное. Ученый чужестранец может преподать нам, когда нужно, некоторые знания свои в науках, но не может вложить в душу нашу огня народной гордости, огня любви к отечеству, точно так же, как я не могу вложить в него чувствований моих к моей матери… Народное воспитание есть весьма важное дело, требующее великой прозорливости и предусмотрения. Оно не действует в настоящее время, но приготовляет счастие или несчастие предбудущих времен и призывает на главу нашу или благословение, или клятву потомков». А еще раньше, в своем знаменитом «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка»: «Какое знание можем мы иметь в природном языке своем, когда дети знатнейших бояр и дворян наших от самых юных ногтей своих находятся на руках у французов, прилепляются к их нравам, научаются презирать свои обычаи, нечувствительно получают весь образ мыслей их и понятий, говорят языком их свободнее, нежели своим, и даже до того заражаются к ним пристрастием, что не токмо в языке своем никогда не упражняются, не токмо не стыдятся не знать оного, но еще многие из них с им постыднейшим из всех невежеством, как бы некоторым украшающим их достоинством хвастают и величаются. Будучи таким образом воспитываемы, едва силой необходимой наслышки научаются они объясняться тем всенародным языком, который в общих разговорах употребителен; но каким образом могут они почерпнуть искусство и сведение в книжном или ученом языке, столь далеко отстоящем от сего простого мыслей своих сообщения? Для познания богатства, обилия, силы и красоты языка своего нужно читать изданные на оном книги, а наипаче превосходными писателями сочиненные».
Но он же был не только ненавистником Голицына, но и противником Филарета. Удивительно, как порой бывают врагами люди, коих потомки почитают с одинаковым благоговением!
Шишков яростно выступал против перевода Священного Писания и Филаретовых катехизисов. Кстати, в том же ведь году вышел и краткий. Филарет назвал его так: «Начатки христианского учения, или Краткая Священная История и краткий Катехизис», предварив текст эпиграфом из первого соборного послания апостола Петра: «Яко новорождени младенцы, словесное и нелестное млеко возлюбите, яко да о нем возрастете во спасение». Труд небольшой по объему, но тем не менее весьма трудоемкий. Нужно было коротко изложить весь Ветхий и Новый Завет, всю историю христианства, дать ответы на главные вопросы, встающие перед христианином. Попробуйте в двадцатистрофном стихотворении изложить содержание «Евгения Онегина», и вы поймете, что значило написать сей краткий катехизис.
20 мая в Чудовом монастыре Филарет вновь обращался к памяти святителя Алексея и читал проповедь о втором блаженстве, но взял его в том виде, в каком оно описано не в Евангелии от Матфея «Блаженны плачущие, ибо они утешатся» (Мф. V, 4), а в Евангелии от Луки: «Блаженны плачущие ныне, ибо воссмеетесь» (Лк. VI, 21). Ему важно было именно слово «смех», чтобы поговорить о евангельском понимании смеха и плача. Там же, в Евангелии от Луки, он берет слова о каре за смех: «Горе вам, смеющимся ныне, яко возрыдаете и восплачете» (Лк. VI, 25). Но:
— Под именем смеха, — говорил Филарет, — Евангелие разумеет, без сомнения, не один устный смех, и не собственно смех осуждает… Итак, смеющиеся, которых осуждает Евангелие, суть люди, которые преданы удовольствию чувственному так, что поставляют его предметом всех желаний, целью всей деятельности… Подобным образом не всякие слезы составляют плач евангельский… Плачущие в духе евангельском суть люди, которые чувственное удовольствие находят грубым, низким, недостойным и ничтожным, которым ничто земное не мило, ничто тленное не дорого, но возлюблен Един Бог и Его небесное царствие, драгоценна едина душа и ее вечное спасение; которые, углубляясь в познание себя, чувствуют душу свою полною грехов вольных и невольных, ведомых и неведомых, и горько плачут ныне…
Летом тепло, а потому хорошо ездить, и московский архиепископ посвящал это благодатное время для архипастырских поездок по Подмосковью. 6 июня был в Верее, через два дня — в Можайске, через четыре дня — в Волоколамске и так далее по подмосковным городам и весям.
В один из дней той пастырской поездки по Подмосковью нашла свое неожиданное окончание давнишняя история с избиением семинариста Дроздова. Двадцать два года прошло с той поры, как его, накрытого одеялами, колотили, пытая:
— Прорцы, Василий, кто тя ударяяй?!
Неподалеку от Звенигорода располагалось село Караулово. В конце XVIII века владевшие им помещики переименовали его в Коралово, а в XX столетии блюстители правописания добавили вторую букву «л». Но во времена Филарета оно было еще с одной «л», и в том Коралове служил настоятелем храма его давний обидчик, организатор того избиения. Он уж, поди, и забыл про тот случай, мало ли кого в семинарии поколачивали… И вдруг к нему нагрянул сам московский архиерей. Проследовал в храм, внимательно все разглядывая, будто искал чего-то. Остановился перед образом Тихвинской Божьей Матери, провел пальцем по окладу и показал настоятелю толстый слой пыли:
— Прорцы мне, отче, почто у ти пыль здесь?!
Бывший обидчик все вспомнил, в глазах потемнело — неужто Филарет приехал мстить ему?
— Прости, владыко! — пав на колени, взмолился он.
Филарет ласково усмехнулся:
— Ты понял?
— Понял, владыко, все понял! Прости меня великодушно!
— Ну а коли так, то Бог простит.
Сей анекдот был весьма распространен среди москвичей. Документального его подтверждения нет, но многие авторы, включая святителя Иоанна (Снычева) и Александра Ивановича Яковлева, с удовольствием его воспроизводят. Не вычеркну и я его из моей книги.
Что бы ни открывалось в самой Москве и ее окрестностях, на освящение звали Филарета, и он старался всюду успеть, всех обогреть своим напутственным словом. Вот он произносит речь на открытии дома трудолюбия, в котором будут воспитываться бедные и бесприютные девушки. Вот освящает храм во имя святителя Николая в Котельниках. Вот рукополагает в Успенском соборе нового дмитровского епископа Кирилла. Вот освящает храм во имя святителя Димитрия Ростовского чудотворца в Борисоглебском общежительном монастыре. А вот он приглашен на открытие нового театра, который пока еще в Москве называют малым с маленькой буквы, а вскоре начнут называть Малым — с большой.
Но к театрам Филарет относится с большой долей иронии. В письме Екатерине Новосильцевой он писал: «О театре, в котором я отроду не был и котором потому имею догадочное только понятие, трудно мне судить — до какой степени может быть невинно участие в этой забаве». Так что приглашение на открытие Малого театра он вежливо отклонил. Еще он называл театры «дом