Где Филарет, а где Вейсгаупт! Основатель ордена иллюминатов проповедовал, что человек изначально рождается хорошим, а плохим его делают религия и государство. Разве это созвучно Филарету? Иллюминаты мечтали о временах, когда во всем мире будут только республики. Год основания ордена тот же, что и год провозглашения США, где весьма распространен герб иллюминатов — пирамида с сияющим всевидящим оком. Разве Филарет мог мечтать о республиках, если он постоянно в своих проповедях утверждал божественную сущность монархий, возглавляемых помазанниками Божьими!
О масонах же Филарет высказывался без каких-либо экивоков: «Зачем пить из сокрытых и, может быть, нечистых кладезей, когда для нас всегда готовы душеполезные творения отцов Церкви?»; «Зачем заходить к Богу с заднего крыльца, если переднее открыто?» Лаконично и четко.
Как и в случае с наветами о причастности Филарета к декабристам, царь легко отмахнулся и от доноса о причастности владыки к иллюминатам.
А вскоре 19 апреля 1831 года митрополит Филарет «за ревностное и многодеятельное служение в архипастырском сане, достойно носимом, а притом за многолетние похвальные подвиги и труды в пользу Церкви и государства, постоянно оказываемые при всяком случае, всемилостивейше сопричислен к ордену святого апостола Андрея Первозванного» — наивысшей награде Российской империи! Это был пасхальный подарок государя. Чем еще лучше император мог выразить свое полное доверие и расположение к Московскому Златоусту? А ведь Николай мог подождать еще полтора года и приурочить орден к пятидесятилетию владыки. Но ему именно сейчас хотелось дать понять всем недоброжелателям Филарета, какое значение владыка имеет в государстве Российском.
А вот Дмитрия Брянчанинова император не отдал московскому митрополиту. Сей весьма одаренный во многих отношениях юноша, отпрыск знаменитого рода, ведущего свое происхождение от оруженосца Дмитрия Донского по прозвищу Бренко, совсем недавно с отличием окончил Главное инженерное училище, успел прославиться своими литературными сочинениями и умением вести занимательную беседу, и его приглашали на званые вечера к таким, например, столпам петербургского общества, как президент Российской академии наук Алексей Николаевич Оленин. Филарет видел людей насквозь и сразу подметил в Дмитрии Александровиче выдающегося человека. А тот к тому же открыто признавался в своем стремлении уйти в монашество. Отслужив один год в Динабургской крепости, поручик Брянчанинов подал прошение об отставке и подвизался в Александро-Свирском монастыре.
В феврале скончался наместник архимандрит Афанасий (Федоров), и Филарет подыскивал ему замену. Еще раньше, находясь в Петербурге, предвидя кончину Афанасия, он обратился в Синод с просьбой прислать Брянчанинова в Московскую епархию.
— Нет, я его Филарету не отдам! — сказал Николай Павлович, и через полгода блистательный молодой человек, приняв монашеский постриг под именем Игнатий, стал игуменом и настоятелем Свято-Троицкой Сергиевой пустыни близ Петербурга. Так судьба развела в разные стороны двух великих проповедников и религиозных мыслителей XIX столетия — Филарета (Дроздова) и Игнатия (Брянчанинова).
А новым наместником Троице-Сергиевой лавры и настоятелем Спасо-Вифанского монастыря стал архимандрит Антоний (Медведев). Филарет познакомился с ним еще в 1824 году, когда молодой иеромонах Высокогорской пустыни Антоний возвращался из паломничества по святым местам Киева и заехал в Москву. Он запомнился Филарету ясным умом, образованностью и одновременно сдержанностью, и когда встал вопрос о новом наместнике, святитель думал о нем в числе других соискателей. Далее, по словам самого Филарета, произошло следующее: «Но в это время явился странник, который и назвал мне наместником Лавры отца Антония». Антонию было под сорок, до монашества он был врачом, а теперь уже служил в должности строителя, то бишь настоятеля Высокогорского монастыря в Нижегородской епархии неподалеку от Арзамаса, пользовался советами старца Серафима Саровского… Почему бы и нет? Наведя справки, Филарет выяснил, что на самом деле Антоний не Медведев, а незаконный сын знатного и богатого князя Егора Александровича Грузинского. 26 февраля 1831 года московский митрополит отправил письмо в Высокогорскую обитель с приглашением Антонию стать наместником в лавре. С этого письма между ними началась переписка, составляющая наиболее обширную часть эпистолярного наследия Московского Златоуста.
Антоний прибыл на московское Троицкое подворье под благословение 10 марта и в тот же день в домовой церкви был приведен к присяге на служение наместником Троице-Сергиевой лавры. Позднее он поделился с Филаретом одной тайной — он уже знал о своем скором назначении. Еще в январе того года отца Антония стало угнетать постоянное предчувствие смерти. С этим он отправился к Серафиму Саровскому, и старец предрек:
— Не так ты думаешь, радость моя, не так. Промысел Божий вверяет тебе обширную лавру. Милостиво принимай из Сарова братию, если кто придет в лавру или кого я пришлю. Не оставь сирот моих, когда дойдет до тебя время.
Вскоре Антоний был принят братией обители преподобного Сергия и посвящен в сан архимандрита Вифании. Через некоторое время он станет духовником Филарета, будучи на десять лет моложе своего духовного чада. Поначалу только Антоний во всем советовался с Филаретом, но со временем и Филарет все чаще стал искать советов и духовной поддержки Антония. Отныне и до конца своей жизни святитель исповедовался и причащался у наместника лавры.
Весной 1831 года Филарет захворал. До конца лета не звучали на Москве его несравненные проповеди. С наступлением теплых дней снова открылась холера. В Москве она уже не зверствовала, как в прошлом году, случаев не так много, зато пошла на запад и на север, свирепствовала и в Петербурге, и в Польше, где 14 мая Дибич снова разгромил повстанцев в крупном сражении при Остроленке, а через две недели сей доблестный фельдмаршал в возрасте сорока шести лет умер от холеры. На его место назначили Ивана Федоровича Паскевича.
В июне от холеры скончался в Витебске великий князь Константин Павлович. В Петербурге пустили слух о преднамеренных отравлениях, и доверчивые горожане устроили погром холерной больницы на Сенной, поубивали врачей. Император лично явился на Сенную площадь, предстал перед пятитысячной толпой со словами укоризны, затем встал с молитвою на колени перед церковью Спаса, и все вместе с ним пали на колени.
«Молитесь о петербургских, — писал Филарет Антонию 9 июля. — Холера там очень сильна. Однако в первых числах сего месяца, кажется, последовало облегчение. На нашем подворье больны Павел и Вениамин». О собственной хвори он писал немногословно, лишь извинялся ею за то, что не часто пишет письма и не может приехать в Троицу.
Наконец 22 августа Филарет смог выйти к московской пастве в Успенском соборе Кремля, чтобы произнести слово к годовщине коронации императора Николая. Он хвалил государя за то, что тот спас Отечество от мятежа декабристов, провел две победоносные войны против Персии и Турции, а теперь успешно воюет в Польше. Хвалил и за то, что не боится опасностей, не боится холеры, не боится укреплять государство твердой рукою. Хвалил за то, что царь уповает на Бога.
— До Бога высоко, говорит простонародный ум. Да, высоко, для тебя, который низко мыслишь. В самом же деле до Бога ни низко, ни высоко, ни близко, ни далеко; поелику Он вездесущ, и потому ближе к тебе, нежели твоя душа к твоему телу; только умей найти сию близость верою и молитвою. Близ Господь всем призывающим Его, всем призывающим Его во истине (Пс. CXLIV. 18). Но я сего недостоин, скажет кто-либо. Так отвергай скорее все, что делает тебя недостойным; а между тем веруй, и молись, и уповай на Бога.
Еще через несколько дней он вновь посвятил свою проповедь осуждению тяги людей к излишнему богатству. Он вспоминал евангельскую историю о юноше, который соблюдал все заповеди и надеялся войти в Царство Небесное, но когда Христос предложил ему раздать бедным свои богатые имения, юноша отошел, потому что не мог совладать со своей любовью к богатству. Предпочел истинное богатство — быть со Христом — богатству мнимому, временному, земному. Филарет растолковывал:
— Что же делать, скажет кто-либо, неужели всем бросать имение и сделаться нищими? — Нет, опять не о том дело. Ибо и Христос не от всякого требовал добровольной нищеты… Имей то, что иметь заставляет необходимость и правило твоего звания позволяет. Но берегись присваивать и удерживать что-нибудь сверх того; и не позволяй себе жаждать большего… Если ты не умеешь с сохранением имения сохранить твою душу, то подлинно не лучше ли уже погубить богатство, нежели чтобы оно тебя погубило?..
К тому же времени относится еще одна проповедь Филарета, посвященная телу человеческому, которое есть храм души, а посему к нему и надо относиться как к храму, а, стало быть, не осквернять:
— Примечай, душа христианская, священную и даже таинственную важность обыкновения тела усопших о Господе полагать при храме Господнем. Они достойны сей почести потолику, поколику сами суть храмы Божии, члены тела Христова, жилища Святого Духа. Помышляй о сем часто, со вниманием, пока носишь земное тело; и со тщанием очищай свое тело воздержанием, освящай упражнениями благочестия, устрояй ему нетленную одежду из дел веры и добродетели…
В начале августа Пушкин написал по поводу Польского восстания свое мощное стихотворение «Клеветникам России», в котором высказался как русский патриот, а в конце месяца Пас-кевич взял Варшаву и лично возглавил временное польское правительство.
Кроме Антония в этом 1831 году Бог послал Филарету еще одного нового друга, с которым он будет дружить до конца своих дней. Из паломничества по Египту и Палестине вернулся двадцатипятилетний писатель Андрей Николаевич Муравьев. Он представил на суд московского митрополита свою книгу «Путешествие ко святым местам в 1830 году», изысканное по стилю сочинение, наполненное благоуханием подлинной христианской веры, содержащее огромное количество примечательных сведений. Пушкин, прочитав эту книгу, отозвался о ней восторженно: «С умилением и невольной зависть